Бесконечная игра

POV Китнисс

Открыв на настойчивый, почти пугающий стук в дверь, я обнаруживаю на пороге Гейла. Он выглядит так, словно только что повстречался с самой Смертью: он бледен, глаза горят неистовым огнём, кулаки крепко сжаты, а на скулах играют желваки. - У меня больше нет семьи, Китнисс, - глухой надсадный рык прокатывается по Деревне Победителей, и я, не желая делать слова Гейла достоянием наших немногочисленных соседей, хватаю его за рубашку и втаскиваю в дом. Он падает прямиком в мои объятия и тут же обмякает, обхватив меня за талию своими сильными руками, словно все силы его оставили. Гейл невероятно тяжёл, и вряд ли я смогу долго так простоять, но сейчас я могу думать только о непонятных и страшных словах друга. Сейчас аресты, порки и казни в Двенадцатом – куда более привычное явление, чем во времена нашей юности, и я напряжённо вслушиваюсь в звуки за окном, опасаясь худшего. Но над дистриктом витает сонная послеполуденная тишина, а Гейл – не тот человек, который станет прятаться в чужом доме, когда его сестре и братьям грозит опасность. Порывисто вздыхаю, потому что тяжесть его тела становится невыносимой, и он, по-видимому, наконец, это понимает. Он отпускает меня и отступает на шаг, но на лице его по-прежнему остаётся то болезненное выражение потерянности. То, что нужно сейчас ему – это горячий чай и возможность выговориться, если он того пожелает. И я тяну его за руку в кухню, желая дать ему всё это. Дети, сидящие перед уже опустевшими тарелками, удивлённо смотрят на нас, а потом тихо и вежливо здороваются с нашим гостем. Гейл выдавливает из себя приветливую улыбку, а я тем временем спрашиваю себя о том, почему за утешением он прибежал сюда, а не к Делли и дочке. - Что случилось? - Пози…она, ты же знаешь, связалась с миротворцем… Машинально киваю, хоть Гейл даже не смотрит на меня в этот момент: весть об увлечении Пози Хоторн одним из недавно присланных из Капитолия миротворцев облетела весь Шлак, и теперь многие поглядывали на младшую сестрёнку Гейла так, словно она запятнала себя каким-то преступлением. - Я думал, это так, ненадолго… Мне не хотелось, конечно, чтобы ей было больно, но я знал, что она обожжётся и… Не думал, - он нервно смеётся, - что обожгусь сам. Нервно поглядываю на детей: им бы не следовало слышать всё это, но они упрямо ждут десерта и не двинутся с места, пока не получат свой пирог, а если я попытаюсь их заставить, поднимут такой крик, что Пит услышит их в пекарне. Поэтому, пока я вожусь у плиты, Гейл словно поверяет свою историю малышне, и это смотрится довольно забавно, если не вникать в суть. - А теперь она собралась за него замуж, представляешь?! За миротворца! От ярости, звучащей в его голосе, всё внутри холодеет. Не хотела бы я стать тем, на кого она направлена. - Ты его знаешь? Может… - Не может, Китнисс! Он один из тех, кто мучает и казнит наших людей, а она, прекрасно это зная, собралась связать с ним свою судьбу! Стать одной из них! Капитолий непременно наложит на неё свою печать, как наложил на её избранника, а я не собираюсь терпеть что-то такое у себя в доме! Ты же знаешь, как я ненавижу его. Да, я знаю. Знаю лучше, чем кто-либо другой, потому что чувствую то же. Но слова Гейла всё равно задевают меня, пусть где-то в глубине души я с ним согласна. Я замираю, выпрямляю спину. Обвожу взглядом своих детей. На них – чистых, сытых, счастливых – печать Капитолия. И на мне. - То же самое можно сказать обо мне и Пите, об этом доме, - голос звучит сухо и неприветливо, а ведь он пришёл ко мне за утешением, а не упрёком. – Но ты почему-то здесь. Гейл окончательно стушёвывается, опускает взгляд. Весь пыл его мгновенно гаснет. - Я… Прости. Вы – другое. А Пози…она пошла на это добровольно, отлично сознавая, что совершил её муженёк. Но хуже всего другое: Вик и Рори разом встали на её сторону. Они-де хотят покончить с такой жизнью, хотят выбиться в люди, организовать своё дело, а для этого помощь военного и капитолийца им не помешают. Они как будто вообще ничего вокруг себя не видят! – он прячет лицо в ладонях. Я не верю своим ушам: братья Гейла всегда казались мне бесконечно преданными старшему брату, а Пози души в нём не чаяла. Как получилось, что они предали его, выбрав тех, кто столько лет мучил и истязал жителей Двенадцатого? Ведь их детство было таким ужасным именно из-за Капитолия и миротворцев – его жестоких псов. А Пози, кроме всего прочего всего пятнадцать – никто в Дистрикте-12 не выходит замуж так рано. Но ей, похоже, плевать на мнение вообще всех окружающих. Если бы только Хейзел была жива… Но вот уже три года, как главой семьи Хоторнов является Гейл, и его авторитет, похоже, больше ничего не значит для младших. Я ставлю чайник посреди стола, машинально расставляю чашки. Вдруг Кора сползает со своего стула и подходит к Гейлу. Вообще-то мои дети не слишком любят его, хотя им нравится играть с маленькой Джейн Хоторн в те редкие моменты, когда Гейл и Делли заглядывают к нам. Друг улыбается малышке, а она вдруг дотягивается до стола и отбирает у Гейла чашку. - Это папина, - твёрдо заявляет она под смех Кита и Джин. Мне бы стоило отругать её за такую невежливость, но я только ставлю перед Гейлом другую чашку, а ту аккуратно отнимаю у дочки. Улыбка сама собой рождается на губах: простая глиняная чашка и правда принадлежит Питу, он давным-давно принёс её из родительского дома, и пить из неё в нашей семье не позволяется больше никому: ни мне, ни маме, ни Прим или Хеймитчу. И дети ревностно следят за этим. - Прости, - бормочу я, с трудом сдерживая смех. – Кора, вернись на место, если хочешь пирог. Гейл задумчиво наблюдает за тем, как девочка неуклюже забирается обратно на стул, а потом поворачивается ко мне. - Кажется, у вас всё хорошо. - Кажется, - невнятно бормочу я в ответ, не желая снова затрагивать болезненную для нас обоих тему. Теперь, когда и я, и Гейл обзавелись семьями и детьми, нет смысла ворошить прошлое и думать о том, что могло бы быть, да не сбылось. Он только молча кивает, думая о чём-то своём. Я наливаю им всем чай, ставлю на стол пирог с черникой и присаживаюсь рядом. - Я…я не знаю, что сказать. Может, всё ещё образуется? Он смотрит на меня со снисходительной усмешкой и качает головой, а я корю себя: он явно ожидал от меня чего-то большего, чем такие банальные и пустые слова. Но что я могу сказать ему ещё, я – марионетка Капитолия, чья жизнь – милостивый подарок, который Сноу каждую минуту может забрать себе? - Ничего уже не будет, как прежде, Китнисс. Ещё какое-то время мы сидим в молчании, а затем на крыльце раздаётся звук шагов. Дети с визгом срываются со своих мест, наперегонки несутся в прихожую – значит, Пит пришёл на обед. Их радостные возгласы во мгновение ока разбивают ту скорбную тишину, что коконом окутала нас. А через несколько минут в кухне появляется Пит. Он окидывает нас вопросительным взглядом, пожимает руку Гейлу. Я поднимаюсь с места, чувствуя себя так, словно меня застали на месте преступления. Муж мягко и привычно целует меня в губы, и я отвечаю ему, хоть и вижу, с каким выражением на нас в этот миг смотрит Гейл. Дети спорят о чём-то между собой, жмутся к отцу, словно не видели его много лет, а не несколько часов, но Пит не обращает на них внимания – весь его интерес сейчас прикован к нашему гостю. - Что-то случилось? - Случилось, - не слишком приветливо отвечает Хоторн. Ясное дело, он искал моего общества и вовсе не рассчитывал наткнуться на Пита. Муж молча встаёт и выходит из кухни. Я слышу, как он ходит по гостиной, как хлопает дверца шкафа, а потом Пит появляется в дверях кухни с тёмной бутылкой в руках и двумя низкими стаканами. Моё лицо удивлённо вытягивается: конечно, наши дома обставлены капитолийцами и снабжены всем необходимым по их мнению, в том числе и великолепным домашним баром, но Пит заглядывает в него, только когда к нам заходит Хеймитч. Он едва заметно кивает мне и ставит свою добычу на стол перед изумлённым Гейлом. - Китнисс, забери, пожалуйста, детей. Нам с Гейлом нужно поговорить. - Нет, я не хочу уходить, я уже большой, - протестует Кит. - Так надо, сынок. Джин, Кора, идёмте, - я на всякий случай беру сына за руку и тяну его к выходу из кухни. - И дверь закрой. Я повинуюсь мужу и закрываю за собой дверь. Дети тотчас несутся в гостиную, забыв об отце и своём возмущении, я же ещё какое-то время стою под дверями кухни. За ней звучат приглушённые голоса и тихий перезвон стекла, но я даже не пытаюсь вслушиваться в их разговор. Только думаю о том, что в Пите Гейл найдёт больше утешения и добрых слов, чем надеялся найти во мне, а я получила в мужья самого лучшего мужчину на планете. Тот вечер я просидела в отсеке Хеймитча, хоть угрюмое ворчание старого ментора мало походило на слова утешения. Как в тот ужасный день объявления правил Квартальной Бойни, я побежала прятаться от ужаса реальности не к Прим и не к Гейлу, а прямиком к нему. И лишь несколько часов в его обществе хотя бы отчасти примирили меня с тем, что Пит столько лет хранил свою страшную тайну. По крайней мере, я смогла не столь остро воспринимать хотя бы воспоминание о словах бывшего мужа. Хеймитч тоже не знал ничего о давнем предложении Плутарха, и весть о том, что его любимец что-то скрывал от него, ужалила старика в самое сердце, хотя он и старался не показывать этого. Но, несмотря на обиду, ментор в своей грубоватой манере заставил меня признать, что все эти годы я вела себя с Питом из рук вон плохо: я лишь снисходила до него и великодушно принимала его любовь, тогда как сама держалась с ним несколько отстранённо даже в самые интимные моменты нашей жизни. А когда умерла Кора, я полностью замкнулась на своей боли, даже не подумав, что должен чувствовать Пит – отец, потерявший ребёнка. Я была ужасной женой и не менее ужасной матерью, и остаюсь ею, потому что Хеймитчу удалось выгнать меня из своего жилища только с гудком сирены, и, когда я вернулась в свой отсек, застала Кита и Джин уже мирно спящими. Глядя на умиротворённые лица детей, я с грустью думала, что снова подвела их: наверняка им нужна была моя поддержка или хотя бы её видимость после того, как они первыми увидели руины нашего бывшего дома. Но вместо этого я пронеслась мимо них, сходя с ума от беспокойства за Пита, а после спряталась у Хеймитча, но так и не нашла минутки, чтобы просто выслушать их. Наверное, моё желание никогда не заводить детей было продиктовано не только подсознательной попыткой хотя бы так мелко насолить Капитолию – уже тогда, давно, в глубине души я знала, что детям будет со мной плохо. И я бы не отказалась от этих мыслей, если бы простые вопросы выживания не толкнули меня на обратное. Теперь я пытаюсь переосмыслить нашу жизнь с точки зрения обмана Пита. Когда мы видимся в столовой, он не вспоминает тот разговор, а я не могу заставить себя спросить его, хотя мне нужно найти ответы на столько вопросов. Но всякий раз он бросает на меня особенный взгляд, в котором я читаю предостережение, и все слова застревают в горле, и я снова и снова ограничиваюсь малозначительными фразами. А время идёт, и я понимаю, что никогда ещё нити нашей лжи, которыми мы опутали себя и детей, не душили меня так сильно. Подчас мне снятся верёвки и узлы, которые не распутать, и я просыпаюсь с ужасающим чувством нехватки воздуха, и долго и рвано хватаю ртом воздух, и кажется, что не отдышусь никогда. А когда ночь сменяется утром, меня одолевают тяжёлые безрадостные мысли. Всё чаще я думаю о том, что наши дети уже достаточно взрослые и уже полностью испытавшие на себе коварство Капитолия, чтобы я могла, наконец, сложить с наших с Питом плеч бремя этой невыносимой лжи о нашем браке, рассказав им правду. Я даже порываюсь посоветоваться об этом с Питом, но бывший муж намеренно держит меня на расстоянии, и я всё меньше уверена, что хорошо знаю своего мальчика с хлебом, и что имею право бросаться к нему со своими бедами. И в один из дней, когда невыносимое напряжение сжигает меня изнутри и грозит вот-вот раз и навсегда свести с ума, я дожидаюсь, пока Кит и Джин вернутся со своих занятий, чтобы рассказать им самую тяжёлую правду в моей жизни. Когда они появляются в отсеке, я внимательно всматриваюсь в их лица, запоминая то редкое теперь беспечное выражение, которое они хранят, потому что когда я закончу свой рассказ, может статься, что я не скоро ещё смогу вот так открыто смотреть на детей. Впрочем, Джин сейчас попала в такую же ситуацию, как и я после своих Голодных Игр – она-то должна меня понять. Да и Кит…он осуждает меня за моё отношение к Питу, но моё признание объяснит его лучше, чем любые надуманные оправдания. - Джин, - я поднимаюсь со стула и тяну дочь за руку, усаживая её на кровать. Сама сажусь рядом и указываю Киту на место рядом с собой, - Кит, мне нужно с вами поговорить. Расслабленное выражение на их лицах мгновенно сменяется серьёзностью. - Что-то случилось, мам? – сын смотрит на меня с искренним беспокойством, и в груди начинает теснить от подступивших рыданий. Какая-то часть меня понимает, что своими словами я причиню детям боль, но теперь я по опыту знаю, что боль не будет меньше, если они узнают об этом ещё через несколько лет. Может быть, я поступаю эгоистично, стремясь избавиться от этой непосильной ноши, но я больше не могу позволять лжи отравлять нашу жизнь, в которой и без того немало боли. - Нет, Кит, нет, - я порывисто сжимаю его ладонь. – Просто мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Это крайне важно. Вы знаете, что ситуация, которая сложилась у нас с вашим отцом, такая же, как у Джин… - Не такая же! – восклицает она. – Совсем нет, ты же знаешь, мама. Мы с Ивеном были вынуждены изображать любовь, чтобы выжить на Арене. А потом всё так закрутилось… - Джин качает головой, сама не в силах разобраться с тем, куда завела её та ложь во спасение. Этого-то я и боялась, когда впервые поняла, что она задумала. – Но вы – совсем другое дело! Вы же любите друг друга…любили… - поспешно поправляется она, краснеет и сбивается. – Короче, всё же было по-настоящему! Это – то, что они знают, то, что они видели на протяжении всей своей жизни, то, о чём неустанно твердил Капитолий. Не представляю, как разрушить эту уверенность. Не представляю, как больно потерять такую правду. Но я должна, иначе однажды эта липкая паутина окончательно поглотит и задушит нас всех. Кто-то должен первый заговорить о том, что было на самом деле. Кит смотрит на меня в упор и кивает, подтверждая слова сестры. И мне уже больно. - Всё не так, Джин. Всё не так. - То есть как это? – изумлённо спрашивает сын. - Я должна была сказать вам это уже давно. Мы должны были… Хотя бы после того, как Кора… - машу головой, не желая думать о младшей дочери. Что бы она сказала мне сейчас? По правде сказать, сейчас я даже рада, что она мертва и не может слышать моего горького признания. – Это было нечестно по отношению к вам, вы имеете право знать… - Знать что?! – восклицает Джин, болезненно морщась. - Правда в том, что мы с вашим отцом были едва знакомы до 74-х Голодных Игр. И сначала я считала его врагом, думала, что он охотится за мной вместе с профи, а я собиралась его убить… - мне нужно начать сначала. Так будет проще. - А потом вы полюбили друг друга. Такое случается, - увещевает меня дочь. - Не было никакой любви, Джин! – её настойчивость вдруг начинает меня раздражать. Я знаю, что она хочет в это верить, и хочет Кит, но я не могу заставить себя снова лгать. – Всё было подстроено Хеймитчем и нашей командой, это они сделали из нас влюблённую пару, а мы лишь пытались выжить, и делали всё от нас зависящее. - Но папа тебя любил, - глухо говорит Кит, пристально рассматривая наши переплетённые пальцы. Слова застревают у меня в горле. Это вовсе не входило в мои планы, но я не имею права наговаривать на Пита. К тому же я собралась сказать детям правду, а это – часть правды. Неприглядной правды обо мне. - Любил, - едва слышно произношу я, - и потому не отвернулся даже тогда, когда я оттолкнула его, стремясь вернуться к своей прежней жизни, какой она была до Игр. Но после был Тур…и Президент Сноу угрожал мне и моей семье расправой, если жители дистриктов заподозрят меня во лжи. А он умеет быть убедительным! – горько усмехаюсь я, чувствуя, как с каждым словом дети становятся всё дальше от меня, и зная, что к концу своей исповеди я потеряю их. – Мне пришлось притворяться снова, а Питу пришлось сделать мне предложение. А потом…когда объявили правила Квартальной Бойни… - я закрываю лицо руками, заново переживая ужас тех минут. – Я готовилась к смерти, а Пит готовился меня спасти. И спас, сказав перед всеми камерами Панема, что мы втайне поженились, и что я беременна, - как он был красив и решителен тогда, как убедительно звучали его слова… Я отдала бы душу и за сотую долю его красноречия. Кит переводит на меня затравленный взгляд, челюсти его крепко сжаты. Джин же своей бледностью и неподвижностью напоминает мраморную статую, какие я видела в Капитолии. В глазах сына плещется догадка…и боль, невыразимая боль, которую ему причинила я. - Но ты не была беременна, - изумлённо шепчет он. - Нет, - я не смотрю ни на него, ни на дочку – у меня просто нет сил. – Нам тогда пришлось пожениться, а потом, - кажется, я до сих пор не могу без стеснения вспоминать нашу с Питом первую ночь, - потом у нас появился ты. Вот и всё. История нашей лжи оказалась такой неожиданно короткой. Теперь мне остаётся лишь отвечать на вопросы детей, если они у них появятся, и – самое сложное – видеть их презрение. - Так всё, что было, вся наша жизнь, была всего лишь игрой?! – вспыхивает Джин. По щекам её текут слёзы, но она порывисто отстраняется, когда я протягиваю к ней руку. – Вы создали семью и родили детей только потому, что не хотели погибать?! А мы с Китом и Корой – всего лишь инструменты для этого! Да как вы могли?! - Джин, всё не так! Конечно, мы любим вас… - Но вы не любите друг друга – вот, в чём беда! Вы – просто партнёры, напарники, просто актёры, которым пришлось играть в семью. Но что делать нам? Кто мы: актёры, куклы на ниточках? Ты понимаешь, что только что ты лишила нас семьи?! – она уже срывается на крик, и я тоже начинаю плакать. Умоляюще смотрю на молчаливого сына, но он теперь никогда не будет на моей стороне. - Послушай, Джин, ведь ты сама изображаешь невесту Ивена, чтобы обеспечить нашу безопасность, - вспыхиваю я, - так почему же ты не хочешь хотя бы попытаться понять нас? То, что мы делали для спасения наших жизней, ни в коем случае не отменяет того, что мы любим вас больше всего на свете, поймите же! - Я точно не собиралась выходить за Ивена замуж, жить с ним двадцать лет и рожать ему троих детей. В этом-то и разница – я не собираюсь заигрываться в любовь! - Это всё из-за него, да? – тихий, дрожащий от боли и ярости голос Кита заставляет меня взглянуть на него, а Джин – замолчать, наконец, потому что я не могу больше выносить её справедливых упрёков. Я должна была подготовить себя к тому, как они отреагируют, но разве можно подготовить себя к тому, что твои дети станут тебя ненавидеть? – Ты все эти годы любила мистера Хоторна? Да? Вопрос сына заставляет меня замереть в недоумении, хотя, наверное, такое предположение было самым логичным и закономерным. Но я точно знаю, что превращение из «дяди Гейла» в «мистера Хоторна» в устах моих детей – плохое предзнаменование для Гейла. Да и для меня тоже. - Я… Нет! Да с чего ты взял? – я, наверное, выгляжу глупо, как завравшаяся школьница, и это, конечно, не добавляет доверия ко мне. – Я не… Слова застревают в горле, когда я вижу, как смотрят на меня дети. Я уже видела этот взгляд однажды – именно так смотрел на меня Пит в тот день после первых Игр, когда я сказала, что ничего к нему не чувствую; в их голубых глазах плещется то же неверие и надежда, то же разочарование и та же боль. Я не успеваю больше ничего произнести прежде, чем они срываются со своих мест и оставляют меня совсем одну в тишине, поглотившей наш отсек. Какое-то время я сижу неподвижно, лишь слёзы катятся по моим щекам, впитываясь в серый комбинезон. Снова и снова я прокручиваю в голове свою речь и слова детей, я ищу какие-то признаки того, что я всё ещё не потеряла их, но разуму не удаётся ни за что зацепиться. Когда я готова завыть в голос от того, какой идиоткой я была, дверь в отсек открывается, и на пороге появляется Гейл. Его присутствие здесь сейчас неуместно, как никогда, но я забываю об этом, просто радуясь живому человеку, который меня не ненавидит. Глаза друга округляются, когда он видит моё заплаканное лицо, он спешно подходит ко мне и склоняется надо мною. - Что происходит? – в его голосе рокочет угроза. – Что происходит, Китнисс? Я только что видел твоих детей… - он присаживается рядом и качает головой. – Я знал, что Джин меня недолюбливает, но прежде она никогда на меня так не смотрела… А Кит…я был уверен, что руки у него так и чешутся ударить меня. Ничего не понимаю. - Не хочу сейчас об этом говорить, - устало произношу я, зная, что Гейл поймёт и не станет настаивать. Так мы и сидим в молчании, и я чувствую, как бешеный стук сердца понемногу успокаиваетсяю Но вскоре в коридоре раздаются торопливые тяжёлые шаги, а затем дверь отсека с грохотом распахивается, и я с удивлением замечаю Пита. От обычного его спокойствия не осталось и следа, кажется, он – живой сгусток ярости. Гейл рядом со мной поднимает голову на шум, поджимает губы. - Китнисс! – не своим голосом рявкает Пит. – Нужно поговорить! Хоторн, - он сдержанно кивает в сторону выхода. Гейл медленно поднимается, бросает настороженный взгляд на меня, затем на Пита. Вспышка Пита застала нас обоих врасплох, но я, в отличие от Хоторна, знаю её причину. И от этого становится только хуже. Под тяжёлым взглядом Пита Гейл покидает отсек, сделав напоследок знак, что он за дверью. Никак не реагирую на его прощание; не могу представить себе ситуацию, в которой придётся спасать меня от Пита. Дождавшись, пока за Гейлом захлопнется дверь, и стихнут его шаги, бывший муж подходит ко мне. Я вижу, как вздуваются вены на его руках, когда он сжимает кулаки, сдерживая свою злость. - Пит… - Что ты им сказала, Китнисс?! Зачем?! Сглатываю ком в горле, опускаю глаза, не в силах выдержать полыхающий взгляд Пита. Я должна что-то сказать, должна объясниться, но слова не идут, лишь подступившие слёзы жгут глаза. - Они заслуживают честности, - выдавливаю я из себя, ощущая слёзы на щеке. Но впервые в жизни мои слёзы не волнуют Пита. Он смотрит, ожидая объяснений, и, кажется, он впервые не готов простить. - Они заслуживают думать, что они родились в любящей семье! Вот, чего они заслуживают! А ты… - он резко выдыхает сквозь сцепленные зубы, будто борясь с желанием причинить мне боль. – Ты не умеешь быть честной, Китнисс, - отчеканивает Пит, и каждое слово рассекает сердце. Уж лучше бы он ударил меня – уверена, было бы не так больно. – Может, ты и пытаешься облегчить свою совесть, но боль, которую ты причиняешь другим, от этого меньше не становится. Несколько бесконечно долгих минут мы сверлим друг друга тяжёлыми взглядами. Я молча глотаю слёзы, Пит тяжело дышит. Мы никогда ещё не были так далеки. А затем он повторяет свой вопрос, всё так же настойчиво, но уже спокойнее: - Что ты им сказала? Вздёргиваю подбородок, широким жестом смахиваю слёзы с лица. Пит отводит взгляд. - Правду, - тихо произношу я. Брови бывшего мужа удивлённо взлетают вверх. - Правду? Какую правду? Даже я не знаю её. - Знаешь, - всё так же тихо отвечаю я и отворачиваюсь. – А что ты хотел?! – вдруг взрываюсь я. Я, как дикий зверь, загнанный в западню, начинаю защищаться, как могу. – Хотел остаться чистеньким, как будто вся ложь – только моя? – конечно, я знаю, что для него всё было настоящим: и наш брак, и любовь. Но сейчас мне так обидно и больно, что я могу помнить только о том, что, в конце концов, именно его ложь на интервью и привела нас туда, где мы оказались теперь. – Но ты не переживай, - горькие, ядовитые слова стекают с языка, - ты и так останешься для них чист, невиновен. Одна я кругом виновата. Виновата, что лгала. Виновата в том, как вела себя весь последний год. Виновата в том, что, наконец, сказала правду. Виновата в том, что не полюбила тебя… В конце концов, в том, что нам пришлось пожениться и пройти через то, через что мы прошли…тоже виновата я… Погибни я тогда на Арене… Пит отвечает на мою пылкую речь молчанием, только тихие шаги и хлопок двери бьют в спину, вышибая из лёгких последний воздух, и я позволяю себе разрыдаться, вцепившись зубами в подушку.