Бесконечная игра

POV Китнисс

Тишина обволакивает, убаюкивает, успокаивает. Тишина – порой самый сладостный звук для человеческого уха. Тишина – это спокойствие, передышка в бесконечном беге наперегонки с судьбою. Но не всякая тишина. Сердцебиение ускоряется прежде, чем я успеваю открыть глаза. Моя тишина липкая, тревожная, настороженная, её цепкие щупальца проникают в душу и мозг, порождая страшные видения. Тишина одиночества. Яркие цифры часов на электронной стенной панели говорят о том, что я могу ещё понежиться в постели, но тревога моментально выгоняет меня из-под одеяла. Спешу в комнату детей, зажигаю свет…и обмираю, увидев по-солдатски аккуратно застланные постели. В голове попеременно бьются два вопроса: когда Тринадцатый успел превратить моих домашних детей в солдат и куда бросил их, своих бойцов? Я знала, что рано или поздно тренировки Джин и Кита окончатся, сменившись настоящими боевыми заданиями, знала даже, что первой ступенью к славе символов восстания для дочки и её мнимого жениха станет наш родной дистрикт, но я никогда не могла бы подумать, что этот момент настанет так скоро. Я была одинока почти весь этот год после смерти младшей дочери. Я осознанно выбрала то одиночество, я пряталась в нём от реальности. Я так привыкла к одиночеству, что с трудом заново впустила в свою жизнь свою семью. Но теперь это одиночество, которое и длится-то всего каких-то несколько минут, гложет меня, заставляет кружить по комнате, как львицу по клетке в капитолийском зверинце. Мне нужно увидеть хоть кого-то. Пита, Хеймитча, Гейла… Хоть одно человеческое лицо, услышать живой голос, иначе я просто сойду с ума. До подъёма осталось всего пятнадцать минут – необычайно короткий срок обычно, но сейчас каждая минута тянется вечность, наполненную безотчётным страхом за детей. А затем страх сменяется злостью; злостью на Кита и Джин, на их наставников, которые видят в них настоящих солдат, а не детей, на Койн и остальное руководство Тринадцатого, которые так бездумно бросают моих детей в самое пекло. Сажусь на кровать, сжимаю одеяло в пальцах, пытаясь успокоиться. Они избрали Джин своим символом, той, которая поведёт тысячи людей по всему Панему на штурм резиденции Сноу; а Кит – её брат, едва ли она станет иметь с ними дело, если с ним что-то случится. Значит, их должна беспокоить, прежде всего, безопасность Джин и её свиты. Должна ли я в таком случае успокоиться и поверить, что моим детям ничто не угрожает? Может быть, но сердце матери не так-то просто успокоить: оно трепещет, оно страдает, оно обливается кровью. Я бы пошла за ними хоть на край света, лишь бы иметь возможность видеть их, помогать им, отдать за них свою жизнь, если потребуется…но меня даже не поставили в известность. Когтистая обида раздирает душу, слезами выступает в уголках глаз. Шершавым одеялом стираю предательские капельки, через силу заставляю себя улыбнуться. Разве имею я право обижаться на них за скрытность, когда сама отстранилась от детей на долгие месяцы? Впрочем, я ведь не требую, чтобы мне поверяли сердечные тайны – я понимаю, что это невозможно; но я имею право хотя бы на то, чтобы они меня предупредили об отлучке. Вот Питу они, наверняка, всё рассказали. Пит… Вырываюсь из отсека вместе с сигналом сирены, приносящей в Тринадцатый пробуждение. Благо, до жилища Пита всего несколько шагов, ибо я не могу дольше терзаться неизвестностью. И я собираюсь вытрясти из бывшего мужа душу, но добиться от него ответов на все свои вопросы. Исполненная решимости, я толкаю дверь отсека Пита, но неожиданно она оказывается запертой. Отшатываюсь от неё, удивлённая и напуганная, затем снова жму на ручку изо всей силы, но дверь всё равно не поддаётся. Меня захлёстывает паника, я начинаю неистово молотить по двери, а в ответ мне звучит лишь тревожное молчание. Люди, идущие по коридору, подозрительно косятся на меня, но мне плевать на их изумлённые взгляды. Так же внезапно, как появились, силы покидают меня, уступая место апатии и отчаянию. Я ощущаю себя в ловушке, сотканной из неразрешимых вопросов. Обессилено прислоняюсь лбом к холодному металлу, цепляюсь за ручку, как за единственную хрупкую опору в этом мире. В таком положении меня находит Хеймитч, бредущий по коридору. Он тормошит меня, силком разворачивает к себе, заставляя посмотреть ему в глаза. - Что такое, солнышко? – и в лучшие времена к ментору по утрам было невозможно подступиться, что уж говорить о нынешнем положении дел, когда он лишён выпивки и сна до обеда. Но он явно сдерживает рвущееся наружу ежеутреннее раздражение, терпеливо дожидаясь моего ответа. Но вместо вразумительного ответа я могу выдавить лишь: - Где они? – чувствую, как из горла рвутся хриплые рыдания – порождения паники. Утыкаюсь носом в плечо мужчины, а Хеймитч, бросив короткий взгляд на запертую дверь, не слишком церемонясь, вталкивает меня обратно в мой отсек. Снаружи ревёт сирена, призывая всех на завтрак, но я уверена, что сейчас не смогу проглотить и крошки. - Кто – они? – ментор усаживает меня на постель, крепко сжимает мои ладони, пытаясь привести в чувство. От меня не укрывается удивлённый взгляд, которым он обводит опустевшие комнаты. - Джин. Кит. Пит… Я проснулась в одиночестве, и Пита нет в его отсеке… Если ты что-то знаешь, скажи мне! – молитвенно складываю руки на груди, но Эбернети лишь ещё больше мрачнеет и качает головой. - Ничего я не знаю, Китнисс. Я здесь – лишь приложение к Джин и всем вам, - он криво усмехается. – И ещё одна жалостливая история об искалеченной жизни, которую можно выгодно продать жителям дистриктов. Будто никто во всём Панеме не знает, чем оборачивается победа на Играх! Они меня ни во что не ставят, и уж тем более не станут делиться со мной своими планами. Разве что Пит скажет… Хватаюсь за эти слова, как за спасительную соломинку. - И он говорил!.. - Ничего он не говорил. И Джин с Китом тоже. Представь моё удивление, когда я застаю тебя с утра пораньше у двери Пита. Я уж было подумал… - под моим мрачным взглядом он смолкает, трёт заросший щетиной подбородок, пытаясь скрыть неловкость. Хеймитч всегда остаётся Хеймитчем: даже в самые тяжёлые минуты неизвестности сарказм и издёвка так и прут из него. Чего я ждала от него, на что надеялась, хватаясь за его руки? Он прав, бесконечно прав: в игре Койн фигура Хеймитча значит ещё меньше, чем наши. Когда я готова уже обругать старика последними словами, выместив на нём свой страх и свою злость, решимость, отразившаяся на его лице, заставляет меня придержать обидные слова. – Зато я знаю, кто может знать. У дверей столовой мы встречаем Джейн Хоторн, идущую в школу. И, прежде чем я успеваю изобразить на лице улыбку, Хеймитч бесцеремонно хватает малышку за руку, тянет к стене, прочь от толпы. Кое-кто оборачивается на нас, и я уже представляю, как буду утихомиривать защитников девочки и разбушевавшегося ментора, но местные жители, видимо, предоставляют странным пришельцам из Двенадцатого самим разбираться между собой. Большие глаза Джейн моментально наполняются слезами, она силится вырвать руку из хватки Хеймитча, но у неё ничего не выходит. Предвосхищая истерику девочки, тяну мужчину за рукав, заставляя его отпустить Джейн. - Это же ребёнок, Хеймитч! – возмущённо шепчу я. Брови ментора насмешливо ползут вверх. - Ты хочешь узнать, где твои дети или нет? – будто Джейн замешана в их исчезновении. Он опережает меня, наклоняясь ближе к малышке, и сурово спрашивает: - Где твой папа? Кажется, она готова разрыдаться. Гейл меня по головке не погладит за подобное обращение с его дочкой, а уж он непременно прознает обо всём, что здесь происходило. - Папа? – на лице Джейн отражается испуг. – Папа ничего не сделал! Хеймитч открывает рот, но на этот раз я опережаю его. Нельзя, чтобы Джейн насмерть перепугалась. - Джейн, папа ничего не сделал. Просто скажи нам, где он, хорошо? - Он… - она опасливо переводит взгляд с моего лица на хмурое лицо ментора. Но всё-таки моё присутствие немного успокаивает её. – Как и всегда, в Штабе. - В Штабе?! Вот и отлично! – он удовлетворённо хлопает себя по ногам. – Беги, девочка, - Джейн спешно удаляется, и Хеймитч поворачивается ко мне. – Сейчас и узнаем, куда это они их подевали. И если Хоторн нам не ответит, в Штабе довольно тех, кто осведомлён об этом. Ментор явно настроен серьёзнее, чем я: у меня никогда бы не хватило решимости допрашивать высшее военное руководство Тринадцатого, а ведь именно они по большей части и находятся в Штабе. Я едва успеваю опомниться, когда Хеймитч хватает меня за руку и тащит, мастерски лавируя по лабиринтам коридоров, прямиком к Штабу. Там долгое время на нас никто не обращает внимания, пока Эбернети не кладёт руку на плечо Гейлу. Друг от неожиданности подпрыгивает, рука сама собой тянется к кобуре. - Пристрелишь меня? Давай, я знаю, что втайне ты мечтаешь об этом уже порядочно лет. Гейл поворачивается к нам и заливается краской так, что даже уши краснеют. - Хеймитч! – гневно восклицаю я, в то же время бросая на друга извиняющийся взгляд. - Ты забыла, зачем сюда пришла? – вопросительный взгляд ментора прожигает меня насквозь. Качаю головой. Он прав: извиниться я успею потом. Но сначала я намерена получить ответы на все свои вопросы. - Гейл, что происходит? Где мои дети? На лице друга отражается столь явное облегчение, что я невольно теряюсь, не зная, как расценивать такую его реакцию. Я поняла бы, если бы он рассердился или разволновался, попытался бы меня успокоить или же захотел бы уйти от этого разговора. В молчании мы с Хеймитчем ждём, пока он заговорит вновь. - Ты же знаешь, что они должны были отправиться в Двенадцатый. Всё было готово, мы ждали только приказа. И приказ поступил в четыре утра. Наверняка, они не захотели тебя будить, вот и всё. Скоро они вернутся к тебе в целости и сохранности. Он говорит так спокойно, будто это и впрямь только увеселительная прогулка, но, несмотря на весь мой скепсис, тревога всё же понемногу отпускает меня. - А Пит? Где он? Он же не… Гейл смотрит на меня так, что меня бросает в жар, но я заставляю себя выдержать его взгляд. Что бы ни происходило между нами, Пит навсегда останется частью моей жизни, и Гейл должен это понять и принять. - Он вызвался отправиться с ними, и его никто не смог отговорить. - Он знал? - Его Джин и Кит разбудить не постеснялись, - криво улыбается он. Сердце отбивает тяжёлую дробь. По правде сказать, я не знаю, какие чувства приличествуют моменту; прежняя неизвестность отступила, но я понятия не имею, какие опасности могут подстерегать их среди руин нашего родного дистрикта. - С ними достаточно охраны? Двенадцатый… Там же опасно! Гейл, почему, ну почему ты не сказал мне? - Ничего там не опасно, Китнисс! – неожиданно раздражённо отвечает мне друг. – Двенадцатый – пустыня, выжженная земля. Даже Сноу там нечего охранять! – увидев, как исказилось моё лицо, Хоторн ловит мою ладонь, неловко пожимает её. – Иди к себе, Китнисс. Всё будет хорошо, вот увидишь. Они скоро вернутся. Уже скоро. Сильные руки твёрдым движением разворачивают меня к выходу и не сильно, но ощутимо подталкивают. Послушно плетусь в свой отсек, слушая, как позади меня шаркает Хеймитч. Он не произносит ни слова, когда я останавливаюсь у своей двери, только проходит дальше. Захлопнув дверь, я забиваюсь под одеяло и провожу следующие несколько часов в неравной борьбе с собственными ужасными фантазиями. Тишина снова становится моим злейшим врагом, я напряжённо вслушиваюсь, ожидая, что вот-вот снаружи донесутся крики, отрывистые приказы, может быть, плач – голоса горя и страданий. Но за пределами нашего отсека гудит привычная размеренная, разграфлённая, расписанная жизнь Тринадцатого, и никто не интересуется душевным состоянием и жизнью детей Китнисс Эвердин. Звук открывающейся двери заставляет меня вынырнуть из пучины чёрных грез. Распахнув глаза, я вижу стоящих на пороге детей. Ревностно осматриваю каждого из них, ища на детях раны, синяки, следы боли и страданий, но не останавливается ни на чём. Кажется, с ними и правда всё хорошо, как и обещал Гейл, они только перемазаны сажей с ног до головы и выглядят так, словно увидели призраков. Отбрасываю от себя одеяло, с два шага преодолеваю разделяющее нас расстояние, заключаю Джин и Кита в крепкие объятия, из которых они бы не смогли вырваться, даже если бы пытались. Но они и не пытаются; кажется, будто силы навсегда оставили их. Пристально вглядываюсь в их лица, стираю жирный слой копоти. Несмотря на то, что я держу детей в объятиях, живых и здоровых, назойливое сосущее чувство тревоги никуда не делось. Спустя миг я понимаю, в чём дело: я не слышала голоса Пита, не слышала, чтобы хлопнула дверь его отсека. Испуганно думаю о том, что, быть может, я зря приняла пустоту в глазах Джин за обычную усталость и боль от нынешнего вида Дистрикта-12, может, за нею кроется нечто куда более страшное. - Где ваш отец? – отчётливо произношу я, нечеловеческим усилием воли заставляя голос не дрожать. Дети ускользают от моих рук, переглядываются, от чего в голову лезут самые ужасные мысли. Случись что с Питом, они бы мне сказали, верно? Или же они думают, что мне совсем плевать на него? Через несколько мгновений тревожного ожидания, Джин всё-таки размыкает потрескавшиеся губы. - Папа…он…он в больничном отсеке. Он… Я выскакиваю за дверь раньше, чем дочка успевает договорить. Снова чувствую себя будто на Арене: сердце неистово бьётся где-то в горле, страх за Пита сковывает по рукам и ногам. Но я продолжаю двигаться, задавливая слёзы в груди – его замирающее где-то сердцебиение манит меня, как манят уставшего, измученного путника блуждающие огоньки. Коридоры, разделяющие наш уровень и больничный отсек, кажутся бесконечным лабиринтом, сотворённым на мою беду каким-то злым гением. Но, наконец, я преодолеваю его – кажется, уже задыхаясь от быстрого бега и ужаса от одной только мысли, что я могу потерять… - Китнисс? – на пути мне попадаётся удивительно спокойная Прим. Мне некогда разбираться в причинах этого её спокойствия, и я просто хватаю её за руку, требовательно встряхивая её. - Где Пит? - Там, - удивление в её взгляде становится только отчётливее, но всё же она покорно указывает пальцем на одну из дверей позади себя. – Только… - Я должна его увидеть. Выпускаю ладонь сестры из своей, двумя широкими шагами преодолеваю расстояние до двери из матового стекла, распахиваю её и…замираю на пороге. Я готовила себя к ужасающему, терзающему сердце зрелищу, я ожидала увидеть всё, что угодно, но только не это: Пит сидит на постели, свесив ноги и оперевшись ладонями о матрац. Живой. Цепким взглядом ощупываю бывшего мужа в поисках ран, и, наконец, натыкаюсь на белоснежную повязку на лодыжке. Безотчётный страх отпускает слишком резко, оставляя меня совсем обессиленной, и я вынуждена опереться о дверной косяк, чтобы не упасть. Пит поднимает на меня удивлённый взгляд. - Китнисс, что ты здесь делаешь? - Я… Господи, Пит, какой же ты дурак! – голос срывается на жалобный всхлип. Прячу лицо в ладонях, не в силах смотреть ему в глаза. Кожей чувствую на себе вопросительный взгляд мужчины, но не могу заставить себя открыто посмотреть ему в глаза. Наверное, я должна объясниться с ним. Да, точно должна. Но сейчас это выше моих сил, ведь, кажется, даже я сама не понимаю себя. Проходит несколько долгих минут, прежде чем я могу взять себя в руки, а Пит всё это время терпеливо ждёт. Отняв руки от лица и взглянув на него, я понимаю, что не будет ласковых успокаивающих слов и трепетных объятий тоже не будет. Оказывается, я ещё на это рассчитывала, помня, как вёл себя Пит в подобных ситуациях прежде. Чтобы разорвать это вопросительное молчание, я произношу: - Что произошло? Лёгкая улыбка трогает губы Мелларка. - Решил присмотреть за детьми и – надо же! – подвернул ногу. Прим говорит, неделька покоя полностью излечит меня. Через силу заставляю себя улыбнуться ему в ответ. Он не смотрит на меня, а куда-то мимо, и говорит со мной так, как говорил бы с любым, даже незнакомым человеком – вежливо, но и только. - Зачем ты отправился с ними? Это небезопасно, - слова льются с языка сами собой, я не успеваю остановить их. Не хочу, чтобы он знал, что я беспокоюсь о нём, раз уж он совсем не беспокоится обо мне. Пит мрачнеет, бросает на меня взгляд исподлобья. - Я, конечно, не такой храбрец, как Хоторн, но я не могу сидеть здесь, сложа руки, когда мои дети отправляются на войну. Имя Гейла, срывающееся с его уст, как всегда, застаёт меня врасплох и окончательно выбивает из колеи. И, как всегда, я не знаю, что ответить ему на это. В одном Пит прав: Гейл здесь в своей стихии. Охота или война – не всё ли равно? Я до сих пор помню слова, которые он сказал мне много-много лет назад, в такой далёкий теперь день моей первой Жатвы: «Думаешь, есть разница?»*. Но это может говорить Гейл, а не Пит. И я вдруг с ужасом понимаю, что готова отдать солдатскому делу детей, но только не его. Пит не должен убивать или видеть смерть, пусть даже он уже делал всё это однажды. Иначе он перестанет быть тем, кто спасал меня от ночных кошмаров, тем, за кого я вышла замуж и кому родила детей. Я не могу позволить ему стать другим, не могу потерять его, такого хорошо знакомого, даже если мы теперь почти чужие друг другу. Мысли одна за другой ускользают от меня под взглядом Пита. Думая о том, что ему Тринадцатый точно не предоставит такой защиты, как Джин, Ивену или даже Киту, я вдруг говорю: - Знаешь, а ведь Цинна сшил костюм Сойки-пересмешницы для меня, а не для Джин, - откуда эта тоска в моём голосе? Неужели я предпочла бы судьбу символа восстания той жизни, которую прожила? - Знаю, - вдруг отвечает он, пристально вглядываясь мне в лицо. - Я так и думала, что Джин скажет… - Джин говорила, но я знаю не от неё. Перевожу изумлённый взгляд на бывшего мужа. Выжидающе молчу, и он правильно расценивает моё молчание: набирает в лёгкие побольше воздуха, будто бы для длинного рассказа. - После того интервью перед Квартальной Бойней ко мне явился Плутарх. Он просил меня взять свои слова о нашей свадьбе и твоей беременности обратно, выставить это неудачной шуткой. Он уже тогда твердил о восстании, о том, что мятежники избрали тебя своим символом. Да мы и раньше замечали кое-что подозрительное, помнишь? Помнишь Одиннадцатый и того старика? И странные граффити на стенах? Помнишь? Разве могу я это забыть? Тот липкий ужас неопытного канатоходца, который не знает, в какую сторону в следующий миг его качнёт изменчивый ветер, мне не забыть никогда. Но о чём говорит Пит? Я не могу понять, хотя в горле пересыхает от безотчётной тревоги. - Ч-что ты сказал? Пит будто не слышит меня, погружённый в воспоминания. - От нас всего-то и требовалось, что дожить до окончания Игр, а затем быть переправленными в Тринадцатый и стать марионетками в руках, - он кивает в сторону двери и криво усмехается, - Койн. Конечно, я отказал. Я не могу поверить своим ушам. Пит, который всегда был предельно честен со мной, скрыл от меня, быть может, самую важную вещь в моей жизни. - Почему ты мне ничего не рассказывал так долго? Пит, я поверить не могу… Как ты мог говорить от имени нас обоих?! Ты понимаешь, что тем самым ты обрёк на эту участь нашу дочь?! – подумать только, что я могла нести это бремя вместо Джин, я могла избавить её это этого, а вместо этого вынуждена стать лишь безмолвным и бессильным зрителем. Пит спокойно выдерживает вспышку моего гнева и так же спокойно, почти безразлично, продолжает. - Я и подумать не мог, что всё повернётся…так. Тогда мне казалось, что это единственно правильный путь, потому что я не был уверен, что смогу сохранить тебе жизнь до конца Игр, тем более, что Сноу явно задался целью тебя уничтожить. Подумай лучше вот, о чём, Китнисс, - на миг в его глазах отражается что-то неуловимое и тут же пропадает, - если бы я тогда повёл себя по-другому, если бы согласился на предложение Плутарха, Джин могла бы вовсе не появиться на свет. Взгляд Пита отчётливо говорит: выбирай. Выбирай, Китнисс, что больнее: видеть, как дети отправляются на войну, или вовсе не рожать их, не видеть этих голубых глаз, не чувствовать прикосновений маленьких ласковых ручек, не видеть, как они растут?.. Ответ слишком очевиден, чтобы облекать его в слова. Наверное, Пит был прав, что не предоставил мне выбора тогда, но всё же я не могу заставить себя смотреть на бывшего мужа по-прежнему. Мне нужно подумать и определиться, как вести себя с человеком, который обманывал меня почти двадцать лет. Пячусь к выходу, неопределённо машу рукой на прощание, бормочу безликое: - Выздоравливай. Останавливаюсь перед дверью своего отсека, прислушиваюсь к голосам за нею, но в следующую секунду шагаю дальше, без стука входя в обитель Хеймитча. - Ну, как там Пит? – ментор отрывается от книги – значит, не так уж и беспокоился. Или он тоже знал что-то, чего не знала я? Устало прислоняюсь к прохладной стене, запрокидываю голову, прикрываю глаза. - Хеймитч, - я игнорирую его вопрос, - что с нами не так? Ментор насмешливо хмыкает. - Солнышко, ты хочешь, чтобы я проанализировал все девятнадцать лет вашего брака? Я, может, и не хочу, но, судя по ехидному голосу, Эбернети собрался заниматься именно этим. У меня, как назло, нет сил даже попросить его заткнуться, поэтому я просто впервые жалею, что в Тринадцатом запрещён алкоголь. ___________________________________________ * Сьюзен Коллинз "Голодные игры"