Темные дни

Часть первая Приказ Главнокомандующего застал Шрайна в комнате для персонала. Док чуть не поперхнулся кафом. Лорд сказал не просто проверить пациента, а быть в боевой готовности. Что могло случиться в охраняемых апартаментах самого Главнокомандующего? У молодого человека не могло случиться ухудшения. Шрайн был совершенно уверен: юноша был уже абсолютно здоров - по крайней мере, физически. Когда дверь палаты открылась, доктор тут же вспомнил, почему не любил пациентов с постравматическим синдромом. Алые пятна на белых простынях сразу бросились в глаза, кровь все еще капала на пол. Шрайн тут же подскочил к пациенту. Тот был без сознания. Два глубоких пореза на запястьях. Кровотечение уже остановилось. А врач застыл в неверии, касаясь ледяной кожи. Потому что этого варианта он предположить не мог. Да что вообще делал с ним Главнокомандующий?! Он, конечно, знал не понаслышке о тяжелом характере начальника, но все же? К облегчению Шрайна, пациент еще дышал. Док очень хорошо помнил слова Вейдера, что в случае, если с пациентом что-то случится, дышать перестанет и сам Шрайн. Вот только дыхание у парня слишком учащено, даром, что он без сознания. Правильно, организму уже не хватало воздуха. Липкий пот на бледной коже. Шрайн отлично понимал, что скоро будет гемморрагический шок, судороги. Мальчишку надо срочно переводить в медблок, а уж потом докладывать обо всем Главнокомандующему. *** Шаттл возвращался на Исполнитель слишком медленно. Но Вейдер ничего не мог с этим поделать. Усилием воли он заставил себя оставаться на месте. Закрыть глаза и судорожно вслушиваться в Силу. Чувствовать, как по крупицам из его ребенка уходит жизнь, неспособный помочь, будучи слишком далеко. Можно было звать. Мальчишка был без сознания и ничего не слышал. Можно было кричать. Ответа все равно не было. Лишь это безумно медленное угасание. И боль. Он уже не знал, чья - его или сына. Можно было бы просто разорвать связь, отгородиться от собственного ребенка, закрыть сознание, не мучиться, не чувствовать. Но он не мог, предпочитая терпеть это. Выбирая эту добровольную пытку. Потому что разорвать связь - значит, потерять. А этого он не мог допустить. Вейдер сжал кулаки, укрепляя связь с затуманенным сознанием сына. «Ты не можешь так уйти. Не можешь, не такой характер»,- беззвучный, бессмысленный крик в пустоту. Оставалось лишь ждать доклада и задаваться вопросом: «Кто? Кто посмел посягнуть на его сына?!». Но почему, Сила, почему Люк был таким спокойным? Почему не сопротивлялся? Не боролся? Наконец-то замерцал проектор, и перед Вейдером появилось изображение врача. - Милорд… - доктор явно нервничал. - Пациент вскрыл себе вены, переведен в реанимацию. Вейдер застыл, не веря. Зная, что это правда, но все же не веря. Потому что никакого нападения не было, как и угрозы для сына. Его сын все сделал сам. Все, чтоб оборвать свою жизнь. Как вообще такое могло произойти?! И объяснение врача: «Такое бывает при посттравматическом синдроме», для ситха было слишком слабым. Потому что так не бывает, по крайней мере, не с его сыном. Этот мальчишка пережил пытки в имперских застенках, чтобы просто так сдаться? Просто так уйти? Он упрямо в это не верил. Так не бывает. Он сам пережил Мустафар, он знал, что это такое, когда рушится привычная жизнь, он знал, что такое боль, и он хорошо знал, через что прошел его сын. Так почему? Что еще было? Вспомнились недавние слова: «- Я тебя ненавижу!» - крикнул ему сын, пылая в Силе. Он лишь усмехнулся тогда. - Пожалуйста, ненавидь. Мне от этого ни холодно, ни жарко. Зато в живых останешься». «Зато в живых останешься», - повторил Лорд. Но его сын посчитал иначе, и несмотря на все его усилия, предпочел смерть. Одаренный может пережить многое, очень многое, и Вейдер хорошо знал это по себе. Вот только Люк уж слишком хорошо выбрал способ для самоубийства: вместе с кровью уходит и Сила, а она и есть жизнь. *** Просто большая кровопотеря, распространённый случай в практике Шрайна, ничего сложного. Тем более - крепкий юношеский организм. Подумаешь, симптоматика смазана. Однако состояние юноши стремительно ухудшалось. Словно молодой человек потерял не почти два литра, а больше. Давление падало, опускаясь до крайнего предела; будучи в реанимации, юноша начал задыхаться по настоящему, так что пришлось подключать искусственную вентиляцию легких; тахикардия все усиливалась, все более проступала мертвенная бледность. Тело начало скручивать судорогами. Шрайн понимал, что еще немного, и будет рефлекторная остановка сердца. Еще одна капельница, еще один укол. Его уже самого начинало колотить. Потому что сейчас оставалось только ждать и наблюдать за состоянием пациента. И посылать мыслимые и немыслимые ругательства в адрес лаборатории, которая слишком долго возится. В голове все еще звучали слова Вейдера: «Он должен продержаться до моего возвращения». Вот только Главнокомандующего ему не хватало в реанимации. Он посмотрел на своего пациента. Да, пареньку тоже только Вейдера здесь не хватает. Впрочем, мальчишке-то что? Он без сознания, а вот если с ним что-то случится... на этот счет Вейдер ясно выразил свою позицию. А состояние пациента было критическим. Шрайн не мог понять, почему организм так отреагировал на потерю крови. Доктор невольно взглотнул, когда двери отворились, и он увидел Вейдера. - Как он? - тут же спросил Вейдер и, не останавливаясь перед врачом, сразу направился к его пациенту. - Пациент без сознания. Гипоксия. Готовим к переливанию, - отчитался доктор. Главнокомандующий мог уточнить это и по голосвязи, но зачем он здесь? Зачем ему обязательно видеть мальчишку?. Главнокомандующий склонился над юношей, черная перчатка легла на бледный лоб. Такой вполне человеческий жест, и совсем не свойственный Главнокомандующему. Так не ведут себя с подчиненными, так ведут себя с.. Доктор застыл в изумлении. Судороги, скручивающие мальчишку, тут же прекратились. - Сила, - тихо прокомментировал ситх. - Подготовьте все к прямому переливанию крови. У него не так уж много времени. - Вейдер вновь развернулся к мальчишке. - И кто донор? - задал вопрос врач. - Я, - спокойно ответил ситх. - Милорд, если перелить не ту группу крови, это вызовет гемотрансфузионный анафилактический шок и летальный исход. У мальчишки редкая кровь, и низкая совместимость. У всего был свой предел, даже у вмешательства начальства в лечение. - Вы хотите его убить? - не сдержался Шрайн, понимая, что может грозить за подобные вопросы Главнокомандующему, отлично понимая, что, возможно, он подписал себе приговор. Но все же он шел на эту работу спасать жизни, а не губить. Этот мальчишка чем-то напоминал его собственного сына. И ему никак не хотелось говорить родне этого юнца, что именно он его угробил. Вейдер повернулся, смерив врача изучающим взглядом. Так смотрят на какое-то экзотическое насекомое. У Шрайна возникло неприятное ощущение, что Вейдер читает все его мысли и чувства, как раскрытую книгу; анализирует, стоит ли он внимания... стоит ли вообще оставлять его в живых. - Успокойтесь. У меня с ним одна группа крови, - мягко произнес Главнокомандующий. - Плюс, мы оба одаренные. Вы ведь так и не поняли, что его убивает? Не только снижение эритроцитов, но и мидихлориан, а значит, переливать необходимо кровь с таким же уровнем мидихлориан. А у Люка он очень высокий... впрочем, как и у меня. Имя прозвучало как-то удивительно мягко. Впрочем, Вейдер всегда называл пациента при нем только по имени, и это было как-то странно. Похоже, Милорд, все продумал еще на пути к Исполнителю. Но все же кое-что не давало Шрайну покоя. - Милорд, но все же нужен тест на совместимость. - Какая вероятность совместимости у близких родственников? - поинтересовался Вейдер, чем повергнул врача в замешательство. Пискнул какой-то датчик. - Шрайн, вы мешаете мне спасти сына. Выполняйте приказ. Вейдеру было не до эмоций врача. Не до его удивления, не до каких-то слов о понимании. Врач только думал, что что-то понимает. Но сейчас для Вейдера имел значение только его сын. Люк был смертельно бледен, часть лица - скрыта кислородной маской, а на лбу проступал холодный пот. Мальчишку трясло, тело содрогалось в судорогах. Вейдер пытался облегчить состояние Люка с помощью Силы: убрать очередную судорогу, пропуская собственную энергию через сына, удерживая его в этом мире. «Почему ты это сделал, Люк? Ты ведь знал, что будешь корчиться в судорогах и задыхаться от недостатка кислорода? Почему там, на Эскаале, в камере пыток, ты держался? И почему теперь, будучи вне опасности, ты захотел умереть?» Вейдер все пытался это понять. "О чем ты думал, мой сын?" Он коснулся затуманенного сознания Люка, чтобы хоть что-то понять, и тут же отпрянул. Уставший, одинокий, разрушенный, брошенный, сдавшийся и смирившийся. И это его сын? Он не верил и не понимал. Кто это с тобой сделал, Люк? Рован? Или…? Понимание пришло мгновенно, неприятное понимание. Все было достаточно очевидно, он просто не хотел в это верить. Даже врач знал это. Еще одна ничего не значащая для него эмоция - осуждение. Потому что мальчишку сломал не плен. «Это ведь я, не так ли?» «Ведь именно я разрушил все, Люк?» «Но ведь ты всегда его защитишь», - слова Падме, сказанные с такой уверенностью. Интересно, что бы сейчас он ей сказал?! И как бы смотрел ей в глаза? Голубоглазый мальчишка со светлыми волосами, так похожий на отца. Ребенок, о котором она так мечтала. Мальчишка, которого он планомерно и медленно убивал, отрубая все нити, связывающие его с жизнью. Интересно, не предполагал ли Палпатин такой исход заранее? Поэтому оставил Люка с ним, отлично зная, что Вейдер угробит мальчишку? Смешно. Он просто хотел, чтобы Люк смирился, чтоб перестал рваться в свое Восстание, навстречу гибели. Он просто хотел уберечь, он был уверен, что Люк справится, переболеет, переживет. «Я тебя ненавижу!» – слова сына, полные эмоций. Тогда он сказал, что ему все равно, - а сейчас понял, как ошибался. Потому что это было действительно больно. Больно, когда единственный сын ненавидит настолько, что готов вскрыть себе вены. Забавно, сколько боли может причинить один человек, один повстанец. А ведь никто не мог ударить больнее. Самую сильную боль могут причинить только близкие. Он аккуратно поправил светлую челку сына.