Второй шанс

There's a game, That I played. There are rules, I had to break. There's mistakes, That are made. But I made 'em my way. So, take this night. Wrap it around me like a sheet. I know I'm not forgiven, But I need a place to sleep. So, take this night. Lay me down on the street. I know I'm not forgiven, But I hope that I'll be given Some peace. Black Lab

      Шесть месяцев спустя       Больше всего на свете - после французского вина и хорошего секса - Марта Хьюберт любила водить машину. Её стаж за рулём насчитывал более трёх десятков лет. За это время Марта успела сменить немало «парней»: от подержанного «Форда», купленного за бесценок у соседа, до новёхонькой, оборудованной по последнему слову техники «Тойоты» - но ощущение, которое она испытывала, держа в руках «баранку», осталось пьянящим и волнующим. Свобода. Мчаться по федеральной трассе со скоростью сто двадцать миль - это, чёрт подери, самая полная свобода, которую можно найти под земными небесами. А если ещё включить на полную старый добрый рок-н-ролл и выкурить в открытое окно сигаретку-другую, то кажется, что ты попал на небеса уже настоящие.       Однако сегодня табак в личном автомобиле миссис Хьюбер находился под строжайшим запретом, поскольку помимо Марты в салоне находились две её внучки - Кристи и Алисон, пяти и шести лет. Надежно пристёгнутые к детским креслицам, они восседали на заднем сиденье и завороженно внимали волшебной сказке, доносящейся из динамика - ради любимых малышек Марта ненадолго поменяла мистера Дилана и мисс Джоплин на мсье Перро.       Девочки увлеченно следили за приключениями всемирно известного кота и восторженно взвизгивали в особенно страшных местах в замке Людоеда, а Марта довольно поглядывала в зеркала заднего вида на их улыбающиеся мордашки. В машине царила атмосфера всеобщего довольства - бабушка, которой с виду никто не дал бы больше тридцати пяти, везла горячо любимых внучек на традиционный воскресный ланч в кафе «Медведи», где подавали умопомрачительно вкусные блинчики с разными начинками и неземное, тающее во рту мороженое. Клара - дочь Марты, работающая диетологом и активно пропагандирующая здоровый образ жизни, всякий раз хмурилась, слушая рассказы дочек о тоннах сладостей, которые те с энтузиазмом поглощали под доброжелательным оком бабушки. Марта в ответ подтрунивала над дочерью - она считала, что здоровым детям пойдёт только на пользу хоть раз в неделю забыть о брокколи и сельдерее и набить животы вредной, но такой вкусной пищей.       На въезде в город женщина на мгновение притормозила, раздумывая, каким путем добраться до «Медведей». Короче всего - через центр, но там движение зачастую затруднено из-за огромного количества машин. Можно кружным путём - однако это стоит лишнего получаса дороги, а Алисон уже два раза жаловалась на голод...       Понадеявшись, что воскресное утро не принесёт с собой сколько-нибудь серьёзных пробок, Марта перестроилась в соседний ряд машин, чтобы ехать через центр, и таким образом приняла одно из худших решений в своей жизни.

***

      Сара держалась за рулем не слишком уверено. Права она получила всего полгода назад, да и Вашингтон знала не слишком хорошо, поскольку жила здесь только несколько месяцев - с тех самых пор, как поступила в колледж. Бурная столичная жизнь ещё немного пугала её, выросшую в крохотном городке, затерявшемся посреди лесов Иллинойса, но в то же время царящая вокруг суматоха - броуновское хаотическое движение людей и событий - заставили Сару словно проснуться от многолетней спячки.       Без предупреждения, в восемнадцать лет на плечи Сары с комфортом легли все трудности взрослой жизни, от которых ее прежде заботливо оберегали родители. Пришлось с первого курса совмещать работу с учебой (сомнительное удовольствие) и налаживать отношения с людьми, которые девушке не слишком нравились, но чье расположение было необходимо (например, со строгой комендантшей студенческого общежития). В принципе, получалось у нее неплохо: в аптеке, где девушка работала, как будущий фармацевт, ее хвалили, оценки находились на приемлемом среднем уровне, а окружающие считали Сару чрезвычайно милым существом. Никогда прежде она не ощущала себя столь "взрослой" и самостоятельной, но и никогда прежде она не была так одинока.       Родители и ещё детские, школьные друзья остались там, далеко, а в Вашингтоне она ни с кем особенно не сблизилась. Может, призадумавшись, девушка и могла бы назвать пару-тройку хороших знакомых из числа сокурсников, но они в лучшем случае тянули на звание добрых приятелей, а никак не задушевных друзей. А как отчаянно ей порой хотелось пожаловаться маме на вечно недовольного начальника или за чашкой горячего шоколада поделиться с лучшей подругой переживаниями о нескладывающейся личной жизни...       Но сегодня, к счастью, было воскресенье - первое абсолютно свободное воскресенье за многие недели. На работе случился выходной, а новый учебный год ещё не начался, потому Сара решила побаловать себя - отправилась в торговый центр, чтобы полакомиться японской кухней и прогуляться по магазинам.       Водитель машины, стоящей в ряду за потрепанным "Фольксвагеном" Сары, резко засигналил, и девушка, вынырнув из размышлений, надавила на газ. По рассеянности она проехала прямо, в то время как нужно было перестроиться влево, но в тот момент, когда Сара осознала ошибку, прерывистая линия на дороге сменилась сплошной, и менять положение было уже поздно. Сара никогда не любила нарушать правила, потому, ругая себя за оплошность, продолжила путь вперёд по семьдесять восьмой улице. Если честно, подобные мелкие неурядицы на дороге случались с ней довольно часто, и она научилась относить к ним с иронией - в конце концов, не всем же быть шумахерами.       Однако эта незначительная ошибка в маршруте, случившаяся приятным воскресным утром, оказалась для Сары роковой, потому что через четыреста метров - на пересечении семьдесят восьмой улицы с десятым авеню - её уже поджидала судьба.

***

      Френк Паркер попытался сфокусировать взгляд на дороге, но это ему не слишком-то хорошо удалось. Главным образом оттого, что глаза, как это стало привычным в последнее время, застилали слёзы, но не последнюю роль играл и высокий процент алкоголя в крови молодого человека.       Ну и что с того? Не больно-то ему и хотелось обозревать окружающий мир теперь, когда в нём больше нет Мередит.       Всю жизнь Френк являлся тем, кого некоторые личности с упоением причисляют к «серой массе». Он никогда и нигде не выделялся. В школе его даже не то чтобы не любили, а скорее не замечали: для того, чтобы влиться в компанию популярных ребят, Френку не хватало харизмы, а для того, чтобы стать своим среди заучек, ботанов и нёрдов - мозгов. В колледже произошло то же самое, но даже на более высоком уровне - сокурсники, поглощенные собственной жизнью, зачастую забывали его имя, а преподаватели едва ли подозревали о его существовании до тех пор, пока не натыкались на незнакомую фамилию в экзаменационной ведомости.       Окончив колледж, Френк поступил на работу в одну из крупнейших американских корпораций - то есть занял место, полностью ему подходящее, ибо большинство служащих компании являлись, по сути, всего лишь винтиками огромного механизма, а главное качество винтиков - сходство друг с другом и взаимозаменяемость.       Короче говоря, Френк действительно принадлежал к «серой массе», но неправ будет тот, кто решит, что ему это нравилось. Вообще, свойственное умным людям мнение, будто их более глупые собратья обладают своего рода эмоциональной бедностью - величайшее заблуждение. Френк остро ощущал равнодушие окружающих, а порой, когда дело касалось тех, кто стоял выше по карьерной лестнице - едва скрываемое презрение. «Вот, - говорили их глаза, - вот человек, который никогда и ничего не добьётся. Участь его - вечно быть одним из миллиардов кирпичиков, из которых складывается фундамент счастья и благосостояния тех, кто действительно имеет вес.»       Тяжело, когда тебя ненавидят, но куда хуже осознавать, что ни для кого в целом мире не имеет значения, жив ты или мёртв. Неизвестно, до чего довела бы Френка неукротимо развивающаяся депрессия - может, он наложил бы на себя руки или купил ружье и отправился стрелять в незнакомых людей, но в одно сумрачное январское утро ему повстречалась Мередит, и всё изменилось.       Не то чтобы она была красавицей или семи пядей во лбу. Вовсе нет - Мередит работала консультантом в магазине одежды и обладала кривоватыми зубами вкупе с неопрятной кудрявой шевелюрой. Френку она, тем не менее, пришлась по душе. В основном - из-за лёгкого и весёлого нрава, который он полагал свидетельством хорошего характера, хотя на самом деле секрет благодушия Мередит заключался в том, что она куда лучше Френка была приспособлена к жизни, то есть воспринимала собственную заурядность абсолютно спокойно.       Завязался роман, и полгода спустя счастливая пара связала себя священными узами. Их, надо думать, ждала вполне счастливая (пусть и совершенно обычная) жизнь - честная работа, купленный в кредит дом в пригороде, щенок, хорошие дети, старость в приличном заведении... Ждала бы, если бы через восемнадцать месяцев после свадьбы у Мередит не обнаружили неоперабельную опухоль мозга.       Ей - в смысле, опухоли - понадобилось каких-то четыре месяца, чтобы превратить цветущую молодую женщину в исхудалое, потерявшее волосы и постаревшее на тысячу лет мертвое тело. За эти четыре месяца Френк полностью преобразился. Как ни странно - в лучшую сторону. В нём словно открыли дремавшие доселе положительные черты: упрямство, сила воли, оптимизм - те самые черты, которые, обнаружившись они чуть раньше, могли бы придать ему желанный интерес в глазах окружающих. Френк боролся - боролся до самого конца: находил всё новых и новых врачей, предлагал нетрадиционные методики и ещё неопробованные лекарства, даже обращался к медиумам и колдунам. В другом, лучшем мире - о котором написана тысяча книг и снято ещё больше фильмов - его старания, равно как и мужество Мередит, бестрепетно сносящей тяготы болезни, были бы вознаграждены, и женщина обязательно поправилась бы. Однако реальный мир обладает чрезвычайно специфическими представлениями о справедливости, поэтому Френку пришлось не встречать счастливо исцеленную жену из больницы, а организовывать скромные немноголюдные похороны.       С тех пор он пил каждый день. Всё хорошее, проснувшееся в нём во время болезни жены, исчезло, зато появилась злость. Если прежде Френк полагал знакомство с Мередит неким подарком судьбы, врученным ему руками Фортуны за предыдущие несчастливые годы, то теперь оно виделось ему в другом свете. Френку казалось, будто его одурачили, удачно обвели вокруг пальца, сначала подарив счастье, а потом - предательски и неожиданно - отняв его. Френк начал ненавидеть всё и всех: тех, кто имел наглость быть счастливее его, тех, кто ещё видел перед собой какую-нибудь цель, наконец, тех, кто просто попадался ему на пути. Френк жаждал поквитаться. А поскольку, по сути, поквитаться ему было не с кем (заставить раковые клетки страдать не так-то просто), он начал мстить всему миру: грубил продавцам, пинал бездомных котов (пинать собак — ещё боялся) и как-то раз ввязался в отвратительный скандал с соседкой по подъезду.       Но это, разумеется, было полной ерундой по сравнению с тем, что должно было произойти на перекрёстке между семьдесят восьмой улицей и десятым авеню, куда Френк направлялся, неуверенно сжимая руль дрожащими руками. Вот там-то ему предстояло славно поквитаться - если не со всем человечеством, то уж с некоторыми его представителями точно.

***

      Конец августа выдался в Вашингтоне на редкость жарким: температуры достигли рекордных отметок, солнце извергало на улицы зной, как иной огнедышащий дракон - пламя, трава на газонах выгорела до последнего стебелька. Предусмотрительные горожане старались не покидать кондиционируемых помещений в дневное время, мороженщики купались в долларах, а абонементы в бассейны были раскуплены на несколько месяцев вперёд.       И тем не менее бульвары и парки американской столицы буквально ломились от народа. Туристы, как известно, - самое неприхотливое племя на планете. В дождь ли, в зной или снегопад - они бредут на приступ достопримечательностей, ощетинившись картами и камерами.       Палящее солнце, казалось, нисколько не мешало этим последним искателям приключений от рода человеческого. Сбиваясь в стайки и группы, возглавляемые экскурсоводами или полагающиеся исключительно на себя, они волнами накатывали на музеи и мемориалы, наполняя жаркий вашингтонский воздух бессвязной и хаотической, но в то же время невероятно музыкальной смесью десятков языков.       Стиву туристы нравились. Главным образом из-за того, что они обладали определенного рода очаровательным невежеством. Бывали дни, когда Роджерс часами бродил, слушая резкую немецкую речь и певучий итальянский говор, делал фото счастливых семей на фоне Капитолия и объяснял заблудившимся иностранцам, как добраться до автобуса - и ни на одном лице не мелькало и тени узнавания. Это было отрадно - не чувствовать на себе восхищенных, но в то же время несколько настороженных взглядов, не отвечать на бесконечные вопросы, не раздавать автографы. Всеобщее внимание может быть приятно, но на определенном этапе оно начинает утомлять - даже искренний восторг десятилетних мальчишек. И самым общительным людям иногда требуется побыть в одиночестве, а Стив никогда не причислял себя к чересчур социализированным личностям, и какая-то часть времени, проведенная наедине с самим собой, была ему попросту необходима.       По утрам он частенько выходил погулять, взяв с собой блокнот формата А4 и карандаши. Рисовал все, что попадалось на глаза - много и увлеченно.       Обычно он доезжал на метро до Капитолия, очень живописного в летнюю пору, а оттуда неторопливо брёл вдоль Авеню Пенсильвании к Белому Дому или вдоль Авеню Конституции к Мемориалам Вашингтона и Линкольна. Сегодняшний его маршрут не выделялся из заведенного порядка - Роджерс намеревался подойти к Мемориалу Вьетнамской Войны, а потом отправиться на берег Приливного Бассейна - рисовать сакуру. Сезон цветения давно прошел, но даже августовские вишневые деревья были чудо как хороши.       Выйдя из метро, Стив повернул к северу и медленно побрел по бульвару. Солнце уже припекало вовсю, и прохладные подвальчики уличных кафе так и манили кондиционированным воздухом и ледяным чаем, тем более что утром Роджерс остался без завтрака.       Пройдя три квартала, Стив нашел особенно симпатичный ресторанчик и уже собирался толкнуть тяжелую стеклянную дверь, но жаркий августовский полдень разорвали резкие звуки: скрежет резины, истошные крики, разлетающееся стекло и сильный удар. Тренированное тело среагировало быстрее мозга. Ноги сами понесли Роджерса туда, где произошла беда - на пересечение семьдесят восьмой улицы и десятого авеню.

***

      «Мо-ро-же-но-е, - хором скандировали девочки, - мо-ро-же-но-е.»       Марта бросила взгляд в зеркало заднего вида и довольно улыбнулась: две пары абсолютно одинаковых карих глаз блестели в предвкушении райских яств. Сказка про усатого хитреца в сапогах закончилась, и теперь в салоне воцарилась только одна тема для разговора - сладости, которые малышня вознамерилась поглощать в промышленных масштабах.

***

      За пару мгновений до того, как Френк подъехал к пересечению семьдесят восьмой улицы и десятого авеню, зажегся красный. Мужчина заскрежетал зубами - ему не терпелось добраться до дома и продолжить начатое в пабе. Упаковка из шести банок пива, лежащая на заднем сиденье, притягивала Френка, словно магнитом.       Какого черта? Этот мир никогда не сделал для него ничего хорошего, так с какой стати он станет повиноваться чьим-то тупым правилам? Да и машин вроде бы нет - он успеет проскочить.       Френк надавил на педаль газа.

***

      Машина подъехала к перекрёстку, но Марта и не подумала снижать скорость, поскольку светофор горел ровным зелёным светом. «Тойота» успела пересечь одну полосу, когда женщина услышала истерический визг тормозов и краем глаза заметила, как какой-то придурок несётся на неё справа.       На размышления оставалось не больше секунды, но Марта Хьюберт, преподававшая в университете философию и вообще не склонная к техническим расчётам, в эту секунду успела рассмотреть все возможные варианты развития событий с траекториями и силой ударов. Она могла бы нажать на газ и вывести свою половину машины вперед, что, вероятно, спасло бы ей жизнь. Тогда основной удар пришелся бы на правую заднюю дверь - туда, где сидела Алисон. «Газуй!» - кричал инстинкт самосохранения, но в борьбу с ним вступило не менее сильное и древнее чувство, знакомое каждой женщине - потребность защищать собственных потомков. Марта выкрутила руль вправо и успела наполовину развернуть машину, встречая удар бампером.       Мир мгновенно взорвался болью - переднюю половину «Тойоты» смяло в гармошку, и тело Марты расплющило между сиденьем и приборной панелью. Умирая, она слышала, как плачут и испуганно кричат девочки на заднем сиденье. Самоубийственный маневр не вполне оправдал себя - столкновение оказалось слишком сильным. Машину вынесло на поперечную улицу и потащило задом на мирно стоящий «Фольксваген». На одно кошмарное мгновение Марте показалось, что усилия были тщетны и девочек убьет вторым ударом, но «Тойота» резко остановилась, едва задев «Фольксваген».       - Бабушка! - надрывалась Алисон. - Бабушка!       Марта хотела повернуть голову, но уже не смогла. В глазах стремительно темнело. Изувеченное тело содрогалось от боли.       Люди кричали, быстро приближались полицейские сирены. Где-то истошно визжала женщина.       А впереди - среди искореженного металла, осколков и стекающего с небес солнечного света - Марта увидела то, что спасло жизнь её внучкам - высокого мужчину с сияющими золотыми волосами.       «Ангел», - успела подумать женщина, прежде чем умерла.       Разумеется, она ошиблась. Возможно, там, куда Марта отправилась, её и ждал целый сонм ангелов, но на злополучном перекрёстке стоял всего лишь Стивен Роджерс.

***

      Мигающий зелёный.       Эта картина преследовала Сару до конца её - весьма, к слову, долгой - жизни.       Когда девушка оказалась у перекрёстка, зелёный мигал. Она, пожалуй, успела бы проехать злополучное пересечение улиц, но Сара не чувствовала себя за рулём достаточно уверенно и предпочла остановиться. О чем потом жалела долгие, долгие годы.       Если бы тогда она нажала на газ вместо тормоза... «Если бы» - как мы любим это слово! Если бы обстоятельства сложилась иначе, если бы звёзды встали под иным углом, если бы я был вовсе не я, а совсем другой человек... К сожалению, жизнь не признаёт сослагательного наклонения - существует только то, что существует, а остальное не имеет ровным счетом никакого значения.       Сара видела аварию от начала до конца. Словно в замедленной съемке она наблюдала, как машины столкнулись, а потом «Тойоту» неудержимо понесло к её «Фольксвагену». Мозг истерически визжал: «Сдай назад!», но Сара оцепенела от шока. Да она никогда и не отличалась блестящей реакцией, если честно.       Среди дыма и осколков мелькнул расплывчатый силуэт. Сара, не веря собственным глазам, увидела, как неизвестный высокий мужчина одним сильным движением рук развел столкнувшиеся машины в сторону и почти остановил их движение. Почти - но не совсем. «Тойота» всё-таки задела водительскую дверь «Фольксвагена». Сару бросила вправо - рычаг переключения передач больно уперся ей под ребро. Это было последнее осознанное воспоминание девушки - дальше осталась одна лишь боль, потому что от удара окно со стороны водителя разлетелось вдребезги, и один из осколков вонзился в левый глаз Сары.

***

      Как впоследствии рассказывали очевидцы, светловолосый герой, остановивший аварию, пытался помочь жертвам. Он сделал шаг к двери, за которой кричали две маленькие девочки, но левая нога, до того зажатая между капотом «Тойоты» и бампером внедорожника - залитая кровью левая нога предательски подломилась.       Герой не сдался - он пополз, подтягиваясь на руках, и почти успел добраться до двери, но тут на перекрёстке наконец-то появились спасатели.

***

      - Ваши регенерационные процессы абсолютно уникальны! - восхитился хирург. - Это потрясающе!       Стив кивнул, не давая себе труда даже улыбнуться. Все представители ученой братии, которые встречались Роджерсу после эксперимента Эрскина, относились к нему, словно к лабораторной крысе. Притом крысе, умеющей говорить и испытывающей благодарность к своим создателям и тем, кто желает ставить на ней дальнейшие опыты. Когда-то подобное отношение всерьёз раздражало Роджерса, но с тех пор он здорово повзрослел, отрастил чертовски прочную шкуру и научился пропускать мимо ушей бестактные замечания. Однако, доктор Шепард казался ему уж слишком назойливым. Во многом, как прекрасно понимал Стив, из-за того, что раздробленные кости, как бы невероятно быстро они не регенерировали, продолжали адски болеть.       - Как остальные? - хмуро поинтересовался Стив. - Остальные? - поднял брови хирург. Судя по всему, возможность изучить процессы функционирования организма Капитана Америки заставила врача позабыть про всё на свете. - Ах, остальные! Женщина погибла - умерла почти сразу же после столкновения. Малышки отделались несколькими ушибами, мать уже приехала за ними. А вот девушка лишилась глаза. Жаль, - задумчиво добавил хирург, - она была очень хорошенькая.       - А мужчина? - хрипловато поинтересовался Роджерс. - Тот, который...       - Тот, который и заварил эту кашу?       - Что с ним?       - Ни царапины, - криво ухмыльнулся врач.       - Он был пьян?       - Не сказать, чтобы вдрызг, но да, набрался он прилично. Сейчас-то, конечно, уже протрезвел. Плачет, просит простить его... И, однако, уже успел вызвать адвоката.       - Адвоката?       - Ну а как же! Он что-то бормочет про недавно почившую жену... Скорее всего, будет апеллировать к невменяемости вследствие горя. В итоге отделается штрафом и условным заключением. Не принимайте это слишком близко к сердцу, Кэп, - поспешно добавил врач, увидев выражение лица Стива, - такое случается сплошь и рядом.       - К сожалению, вы правы, - пробормотал Роджерс.       А некоторые ещё спрашивают, отчего он почти устранился от оперативной работы. Есть ли смысл защищать мирных граждан от террористов и инопланетных захватчиков, если эти самые граждане потом с упоением калечат и убивают друг друга? Порой Роджерсу казалось, что не так страшен безумный бог из иного мира или жаждущая власти «Гидра», как среднестатистический сорокалетний мужчина, регулярно бьющий жену и детей. Порой ему казалось, что этот мир уверенно катится под откос, и его ничто не спасёт: ни политические лидеры, ни боги, ни герои. Должно быть, он постарел, и в шуточках Старка насчёт преклонного возраста есть доля истины, потому что прежде Стив не замечал в себе подобного цинизма.       А, может быть, таков удел всех тех, кто пережил свою эпоху - не только в смысле времени, но и в смысле веры и философии. Тогда, в той войне, они сражались не только за победу, не только за торжество добра. Они сражались за то, чтобы войн больше не было. Для любого, кто был тогда на фронте, для любого, у кого на руках умирали товарищи, для любого, кто рыл окопы так же часто, как братские могилы, казалось совершенно очевидным, что ничто на свете - ни чьи-то амбиции, ни политические интересы, ни жажда власти или денег - не стоят того, чтобы браться за оружие. Они гибли ради того, чтобы потом уже никто не гиб, и, сами того не зная, совершали ту же ошибку, что когда-то совершил Иисус из Назарета. Ибо люди мало ценят чужие жертвы.       Стив очнулся, чтобы увидеть, что человечество ровным счетом ничему не научилось и продолжает наступать на одни и те же грабли с упоением безумного, накачанного наркотиками фанатика. Снова льется кровь, снова на войну идут зелёные мальчишки, снова гибнут люди, и снова другие люди строят на чужих смертях своё благополучие.       - Через пару часов будете, как новенький, - заявил врач, вернувший себе хорошее расположение духа. - А пока что отдыхайте. И... - хирург замялся и даже несколько покраснел.       - И? - повторил Стив.       - Быть может, вы будете столь любезны, что позволите использовать образцы крови, полученные у вас сегодня, для научных изысканий? Я был бы вам чрезвычайно благодарен!       Роджерс равнодушно пожал плечами (хорошая, хорошая крыска), подписал форму, которую ему впихнул врач, и наконец-то остался один. В ушах слабо, но навязчиво звенело. Голова была тяжелой и абсолютно пустой, но спать Стиву не хотелось. Рожерс бросил взгляд на прикроватную тумбочку, куда кто-то заботливо сложил его вещи. Грязная разодранная одежда - только выбросить, порванный рюкзак... Он так и не успел закончить рисунок вишневых деревьев - очень плохо, потому что последний срок сдачи - завтра. Придётся просить назначить дополнительное время - мадам Ламберт будет недовольна.       После того, как тщательно выстроенная громада Щ.И.Т-а рухнула с оглушительным треском, Стив оказался на перепутье. Со всех сторон на него сыпались предложения. Пентагон присылал на переговоры генералов, ФБР приглашало на чашку чая в штаб-квартиру, ЦРУ сулило головокружительные перспективы. Некоторые частные лица, желающие видеть Роджерса в качестве телохранителя, обещали жалование, сравнимое по размеру с бюджетом небольшой страны. Стив всем ответил отказом. Неудача Щ.И.Т.а окончательно подорвала его веру в военные организации, а наемником, как всякий уважающий себя офицер, он никогда бы не стал.       Впервые с тех самых пор, как Эрскин преобразовал его тело, у Стива не было четкого плана на будущее. Впервые он сам мог решать, куда идти и что делать. Это оказалось неожиданно приятно. Роджерс не спешил с решениями. Бедность ему в принципе не грозила. Как и всякому ветерану, Стиву полагалась правительственная пенсия. Некоторые бывшие военнослужащие жаловались на её незначительный размер, но Роджерсу хватало за глаза. Много ли нужно тому, кто привык обходиться содержимым походного рюкзака?       Стив снял небольшую квартиру - пусть в спальном районе, но зато с балконом, выходящим в тихий двор. А потом позволил себе плыть по течению - вставал не по будильнику, завтракал в соседнем тихом кафе, гулял по Вашингтону, не обделяя вниманием многочисленные музеи и памятники. Иногда выводил из гаража мотоцикл и выезжал на федеральные трассы - без цели, без места назначения. Просто ради скорости, солнца, встречного ветра и ни с чем не сравнимого ощущения свободы.       Легко ли понять чего ты на самом деле хочешь? Представьте, что по мановению волшебной палочки (величайшей из палочек, сделанной, как известно, из бузины) все ежедневные, рутинные, заполняющие день до отказа заботы исчезли. Не нужно больше ходить на опостылевшую работу, не нужно трястись в переполненном транспорте или стоять в пробках, не нужно ждать скидок в магазинах... И вот тут-то... Собственно, что? Чем заняться? Многие упомянут путешествия, посещение культурных мероприятий, курсов, мастер-классов и тому подобного. И это хорошо - но только на какое-то время. А что потом? Чему же в действительности нам хочется посвятить себя? Если вы знаете ответ, то вы - счастливый человек, но многие сконфуженно промолчат. Рутина, которую мы искренне ненавидим и громогласно проклинаем, в то же самое время оберегает нас от самого сложного в мире - от выбора. Ибо рутина - это клетка, а для многих клетки привлекательнее свободы, ведь они освобождают не только от возможности выбирать, но и от ответственности.       На то, чтобы разобраться в себе, Стиву понадобилось четыре месяца. Не то чтобы он был до конца уверен, что делает всё правильно, но просто под конец он заскучал и понял, что с затянувшимся отпуском пора заканчивать.       Перво-наперво Роджерс нашел применение своим способностям. В конце концов, американское общество сделало его тем, кем он является, и, если говорить совсем честно, оно имело право требовать что-то в ответ. Однако, чтобы служить одним людям не обязательно убивать других людей, потому Стив отправил резюме в федеральную службу чрезвычайных ситуаций. ФСЧС, разумеется, ответила согласием, и уже через какую-то неделю Роджерс вылетел на ликвидацию лесного пожара вместе с командой спасателей. Пресса, разумеется, не оставила это без внимания. Около месяца журналисты увлеченно анализировали физическое, психологическое и душевное состояние Капитана Америки. Очень скоро Стив перестал читать газеты, потому что нарисованный образ неуравновешенного вояки с глубоким посттравматическим стрессом и смешил его, и раздражал.       Как ни иронично, смена поприща только прибавила Роджерсу популярности. После скандала с Щ.И.Т-ом налогоплательщики оказались категорически против того, чтобы их деньги продолжали идти на финансирование милитаризованных организаций, приносящих крайне сомнительную пользу. А вот Капитан Америка, спасающий людей от цунами или помогающий поднять со дна затонувший паром, вызывал у общества единодушное одобрение.       Вторым пунктом в списке намеченных дел значилось получение образования. Нет - у него остались кое-какие знания из прошлой жизни, но их катастрофически не хватало. Дело было не столько в практической стороне современной жизни - её-то Роджерс постигал без особенных затруднений. Проблема крылась скорее в области философской и социальной - за семьдесят лет общество успело почти полностью измениться: другой менталитет, другая система ценностей, другие приоритеты. Стив пытался разобраться в новой ситуации самостоятельно, но потом решил, что образование может значительно упростить ему задачу. В Американском Университете его прияли с распростёртыми объятьями - как же, мировая знаменитость собирается у них учиться! Поначалу Роджерс склонялся к социологии, но потом верх взяла присущая ему склонность к справедливости, потому он остановился на юриспруденции.       Работа работой, а учёба учебой, но была у Стива ещё одно желание, которое ему хотелось реализовать. Не желание даже - мечта. Робкая, как темноглазая лань, и неверная, словно отражение новорожденного месяца в ночном озере.       Стив хотел рисовать. В смысле, рисовал-то он уже давно, но ему хотелось начать делать это по-настоящему с соблюдением канонов и правил. Или, как минимум, знать эти самые каноны и правила, чтобы, при желании, осознанно ими пренебрегать. Иными словами, перед Стивом лежал только один путь - в художественную школу. И, казалось бы, что в этом такого: всего-навсего записаться на собеседование в одну из бесчисленных школ, в изобилии разбросанных по Вашингтону? Сотни людей ежемесячно делают это. Однако, Стиву пришлось настоящим образом преодолевать себя. Такое случается, когда подходишь к своей мечте очень близко. Остаётся один шаг - а там либо успех, либо полное фиаско. И иногда проще отступить, чем сделать этот последний шаг.       Стив, разумеется, не принадлежал к тем, кто предпочитает отступать. Он подошел к выбору школы серьёзно и ответственно. В течение нескольких дней увлеченно шерстил интернет (которым, вопреки нескончаемым шуточкам Тони, овладел за пару дней - благо, особого ума это не требовало) и отплевывался от приторно-сладких завлекалок и восторженных отзывов. Стив не хотел, чтобы ему льстили и врали в обмен на деньги. Роджерсу требовалось мнение настоящего профессионала - трезвое, честное мнение - в отношении того, выйдет ли из него когда-нибудь настоящий художник. Не то, чтобы Стив всерьёз мечтал о собственных выставках - рисование прежде всего являлось его хобби, но Роджерс хотел знать, чего он стоит.       Наконец, когда он уже был готов сдаться и записаться в одно из наиболее популярных учреждений, на глаза ему попалась реклама некоей «Школы мадам Ламберт». Стандартный текст говорил ровно то же, что и его бесчисленные собратья: внимательные педагоги, просторные классные комнаты, лично подобранная программа обучения... А вот отзывы отличались от тех, что Стиву доводилось видеть прежде. Посреди восторженных комментариев и благодарностей резко выделялись жалобы на саму мадам, являющуюся, по-видимому, не только директором, но и преподавателем. Чего только не писала анонимная публика. «Злобная гарпия», «придирающаяся к мелочам фурия», «самовлюбленная ведьма» и многое другое, что Стив, как джентльмен, не хотел повторять даже мысленно. Одним словом - Роджерс понял, что нашел то, что хотел, и отправил заявку.       Бездушная самовлюбленная гарпия оказалась моложавой женщиной лет пятидесяти. Превосходная фигура, подчеркнутая узким платьем с ярким орнаментом, сделала бы честь и тридцатилетней, но руки и лицо - особенно острый, проницательный взгляд темных глаз - выдавали настоящий возраст.       - Мистер Роджерс, - протянула мадам Ламберт. Низкий голос с хрипотцой, характерной для многолетних курильщиков, звучал насмешливо и снисходительно. - Я просмотрела ваши работы.       - И каков вердикт? - спросил Стив, помимо воли робея. Для резюме он отобрал десяток лучших работ. Он рисовал их с любовью, и знакомые без устали их хвалили, но в холёных пальцах мадам Николь они отчего-то выглядели жалкой детской мазнёй.       - Пустышка, - спокойно сказала женщина. - Ни стиля, ни мастерства. Мало-мальски сносного навыка - и того нет. Зато хватает клише. Вы подражаете, мистер Роджерс, и подражаете худшим.       Стив сжал зубы, чтобы не позволить вырваться чему-нибудь наподобие «бессердечной кикиморы». Он хотел правды? Получите-распишитесь.       - Я бы посчитала вас безнадёжным, - добавила мадам Ламберт, - если бы не эта работа.       Женщина вытащила из стопки небольшой портрет, выполненный цветными карандашами. С белоснежного листа прямо и даже немного вызывающе смотрела смуглая молодая девушка. В коротких растрепанных волосах светились цветные пряди, крыло прямого, классически правильного носа украшала сверкающая звёздочка пирсинга, а на шее, как колье, змеилась причудливая татуировка. Одета девушка была в форму сестры милосердия времен второй мировой войны.       Стив удивился - эту работу он рисовал, как попало, на коленке, потому что девушка, изображенная на рисунке, совершенно случайно повстречалась ему в парке и не согласилась позировать больше получаса.       - Не знаю, кто она... - замялся он. - Должно быть, принадлежит к одному из нынешних молодёжных течений - я не слишком в них разбираюсь. Но у неё такое сильное лицо... Мне как-то сразу представилось, что она ассистирует хирургу в полевом госпитале. Мадам Ламберт искоса взглянула на него. По тонким губам пробежала слабая улыбка.       - Вот из этого вашего «представилось», мистер Роджерс, я и рассчитываю что-нибудь вылепить. Но учтите - вам придётся чертовски много работать. Я никому не делаю поблажек. Всякий раз, когда вы споткнётесь, я подтолкну, чтобы вы упали в грязь и нахлебались её до отвала. Если сможете после этого встать - чему-то научитесь, ну а если нет - не беда. Существует немало школ с менее требовательными преподавателями. Что скажете? Вы ещё хотите у меня учиться?       - Шутите? - улыбнулся Стив. - Мы разговариваем уже десять минут, а вы ни разу не назвали меня Капитаном Америкой, не попросили сделать совместное фото или оставить автограф для внуков... Конечно, я хочу у вас учиться.       - У меня нет внуков, я принадлежу к чайлдфри, - фыркнула женщина. - И я не люблю знаменитостей. Они чрезвычайно самовлюбленны. Я, в свою очередь, придерживаюсь весьма высокого мнения о собственной персоне. Конфликт интересов неизбежен.       - Я очень скромная знаменитость, - заверил Стив. - Мы сработаемся.       И ему в самом деле понравилось учиться у мадам Ламберт, даром что половину начатых рисунков теперь приходилось выбрасывать («Если вы намерены продолжать работать над этим, Роджерс, то нам с вами дальше не по пути») и подолгу корпеть над шлифовкой трудных техник.       - Мистер Роджерс? - в палату вошла хорошенькая молодая медсестра. - К вам посетители. Как вы себя чувствуете, можете их принять?       - Посетители? - удивился Стив.       Он специально попросил врача никому не сообщать о знаменитом пациенте - газетчики и без того от него не отстанут. Так кто же?..       - Конечно, он может, красавица, - из-за двери выглянула лохматая голова Тони Старка. - Вы не смотрите, что он молчит, словно язык проглотил. Это он так выражает бьющую через край радость от встречи со старыми друзьями.       Зардевшаяся сестричка пробормотала, что оставит их одних, и скользнула в коридор, а Стив увидел, что Старк пришел не один. Вслед за Тони, уже успевшим вольготно развалиться на стуле, к ложу пострадавшего подошел могучий Тор.       - Как вы узнали? - недоуменно спросил Роджерс. - Я просил врача держать случившееся в тайне...       - И этот честный человек не нарушил слова, - подмигнул Старк. - А узнал я из собственных источников.       - Каких ещё источников? - подозрительно прищурился Стив.       - Ну... - протянул Тони. - Скажем так: я разработал некую систему, симбиотически взаимодействующую с национальной системой здравоохранения. В системе хранится список полусотни человек с подробными личными данными: группа крови, возраст, внешнее описание, отличительные особенности и тому подобное... Список, разумеется, включает в себя наиболее близких мне людей. Если кто-нибудь из них даже анонимно будет проходить в базе данных какой-либо больнице на земном шаре - я узнаю об этом в течение пятнадцати минут.       - Симбиотическое взаимодействие? - насмешливо переспросил Роджерс.       - Возможно, - после некоторых раздумий ответил Тони, - что слово «паразитизм» в данном контексте более уместно.       - Даже не знаю, - вздохнул Стив, - как рассматривать твоё поведение: как трогательную заботу или грубое вмешательство в частную жизнь.       - Всем известно, что я даже о себе самом не способен позаботиться, - ухмыльнулся Старк. - Так что прости мне это грубое вмешательство в твою насыщенную личную жизнь.       - Будет вам, парни, - добродушно улыбнулся Тор. - Ты, Стив, лучше скажи, как себя чувствуешь? Что с ногой?       - Несколько костей было раздроблено, - ответил Роджерс. - Но сейчас уже гораздо лучше. Хирурги собрали меня в правильном порядке, и нога скоро окончательно регенерирует.       - Не знаю - не знаю, Кэп, - озабоченно произнёс Старк. - Такие травмы в твоём возрасте легко не проходят...       Стив сделал большие глаза:       - Если, - с дрожью в голосе произнёс он, - если я останусь калекой на всю жизнь, то ты ведь возьмёшь меня к себе, Тони?       - Разумеется, дедуля! Буду собственноручно за тобой ухаживать: бульоны варить, простыни стелить... Фикрайтеры, черт подери, придут в неистовый восторг. Что? - спросил Тони у недоуменно смотрящих на него мужчин. - Вы не знаете, кто такие фикрайтеры?*       Тор и Стив синхронно пожали плечами.       - Темнота, - махнул рукой Старк. - Это... Скажем так, люди, которые нас очень любят. А ещё больше они любят, когда мы любим друг друга - уж простите за каламбур.       Стив и Тор обменялись фирменным взглядом: "Ну вот, опять Старк несёт какую-то околесицу". Не то чтобы Тони действительно часто болтал чепуху. Ему просто нравилось оглоушивать друзей внезапными упоминаниями последних технических новинок или скандалов из светской жизни высшего общества, о которых ни Кэп, ведущий достаточно замкнутый образ жизни, ни Тор, с трудом привыкающий к Земле, разумеется, ни черта не знали. В этом был весь Старк - он отчаянно нуждался в том, чтобы постоянно находиться в центре внимания, самоутверждаясь за счёт других, он всегда хотел быть лучшим - лучшим из лучших. Такое поведение раздражало, но друзья старались смотреть на него сквозь пальцы, потому что, когда доходило до дела, Тони был готов отдать жизнь за любого из них.       К тому же - исключительно по мнению Роджерса, которое остальные едва ли разделяли - Старк действительно был лучшим из их команды. В конце концов, кто такой Стив? Прежде всего - результат смелого научного эксперимента. Живая машина, обученная не только защищать, но и убивать. А Тор? Могучий принц из иного мира своими способностями обязанный исключительно происхождению. Клинт? Вышколенный сотрудник силового ведомства, по дисциплине Стиву сто очков вперёд даст. Тёмное прошлое Наташи давно стало притчей во языцех...       А вот Тони являлся прежде всего ученым. Единственный из всех них он умел не только разрушать, но и создавать - и создавать гениально. Пусть он оставался хвастливым, самовлюбленным и острым на язык - за маской богатого плейбоя всю жизнь прятался одаренный и избалованный, но не самый счастливый мальчишка. Мальчишка, которого связывали крайне непростые отношения с суровым отцом, и который оттого так до конца и не смог вырасти. Мальчишка, который самостоятельно прошел путь от беспечного заигравшегося миллиардера до мужчины, способного и желающего спасать других - и это произошло не в медитации среди тибетских вершин, а в плену у религиозных фанатиков с куском урана в груди.       - Раз уж моя неуклюжесть свела нас всех вместе, - весело сказал Стив, - то колитесь, как у кого дела. Что про остальных слышали?       - Дела... - Тор запустил пятерню в волосы, стянутые на затылке резинкой. - Я бы сказал - неоднозначно. Мечусь между Землёй и Асгардом, как полоумный. Там, - Тор неопределенно кивнул куда-то наверх, - помогаю отстраивать город, здесь - сотрудничаю с парнями из полиции и службы спасения... Но мы с Джейн очень счастливы, - лицо принца посветлело при мысли о любимой женщине.       - Это самое главное, - мягко заметил Стив.       - Ты когда подружкой обзаведёшься? - не удержался от шпильки Тони.       - Как только встречу кого-нибудь столь же замечательного, как Джейн и Пеппер, - отшутился Стив. - Ты-то как, Тони?       - Лучше не бывает, - пожал плечами Старк. - Вы же знаете, я завязал с производством военной техники. Теперь работаю в области медицины, в основном - занимаюсь созданием интеллектуальных протезов.       - Должно быть, - с некоторым сочувствием заметил Тор, - после работы с костюмами, тебе это кажется скучным.       - Ничуть, - покачал головой Тони, - работать над созданием искусственных органов и конечностей - не скучно. И это гораздо труднее, чем всё то, чем я занимался раньше. Вы не представляете, парни, насколько проще убить человека, чем починить его. В этом смысле, кстати, Кэп, я не отказался бы пообщаться с твоим старым другом - вот уж у кого протез - загляденье, - завистливо произнёс Старк. - Приходится признавать, что уроды из "Гидры" смыслят в протезировании побольше моего. Пока что.       - Талантливые люди, к сожалению, часто выбирают сторону зла, - горько сказал Тор.       - Да не такие уж они светлые головы, - проворчал Старк. - Просто не гнушаются ставить опыты на людях. Разумеется, они быстрее достигли эффекта, чем я с морскими свинками.       - В любом случае, - развёл руками Стив, - мне неизвестно, где сейчас находится Баки.       - Понимаю, - насмешливо кивнул Тони. - До того ли тебе сейчас? Наш дедуля, - весело обратился он к Тору, - решил тряхнуть стариной и записался в колледж. Можешь себе представить? К студенткам будет приставать, старый негодник!       Тор удивлённо взглянул на Стива и неуверенно произнёс: - Зачем тебе это?       Роджерс открыл было рот, чтобы попытаться объяснить асу то, что он скорее всего, не поймёт, но Тони опередил его:       - Да нет, Кэп прав, - заметил Старк. - Не всю же жизнь воевать. Как писали люди поумнее нас: есть время сеять, и время пожинать. Ты молодец, Стив. Поусерднее учи Конституцию, ибо через несколько лет я хочу увидеть тебя в судейском кресле. ну, или, на худой конце, на месте прокурора. Если бы в Верховном Суде сидели такие парни, как ты, Кэп, я был бы совершенно спокоен за будущее этой страны.       - А где Наташа? Клинт? - Роджерс поскорее перевёл тему, чтобы скрыть смущение. Мерзавец Старк был просто виртуозом противоречий. Он мастерски умел сначала довести до ручки, а уже в следующее мгновение сказать такое, что чуть ли не слёзы на глаза наворачивались.       - Бартон по-прежнему работает на правительство, - отрапортовал Тони. - Сейчас - в командировке на Ближнем Востоке. Я не слишком-то погружался в то, чем он там занимается: то ли подавляет революцию, то ли наоборот - разжигает. А где носит Романову - не имею ни малейшего понятия. Эта бестия даже от меня умудрилась скрыться. Наверное, потому что она русская - от них никогда не знаешь, чего ожидать... С месяц назад я дозвонился ей на один из мобильных, так она отчитала меня за навязчивость и бросила трубку! Дело было в двенадцатом часу ночи, и рядом с ней раздавался мужской голос.. Но, поскольку говорили мы меньше минуты, я не смог разобраться: то ли этот бедняга стонал от удовольствия, то ли издавал предсмертные крики...       - Думаю, мы не должны лезть в личную жизнь Наташи... - деликатно заметил Тор.       - Не могу! - серьёзно сказал Тони. - Одно время мы с ней питали друг к другу нежные чувства, и теперь я чувствую ответственность за Нат.       - Ты просто любишь всюду совать свой нос, - с иронией произнёс Тор.       - Именно это делает меня хорошим ученым, - парировал Старк.       "И настоящей занозой в заднице", - про себя добавил Стив.       Тор неуверенно перевел взгляд с Тони на Стива и будто бы хотел что-то сказать, но никак не решался.       - В чем дело, Ваше Высочество? - насмешливо осведомился Старк, от которого не укрылось замешательство друга. - С нами что-то не так? На голове рога выросли? Как у твоего брата... Как он поживает, к слову?       Лицо Тора исказилось, словно он одновременно пытался улыбнуться и поморщиться.       - Поправляется, - глухо выдавил он. - А дело в том, Тони, что мне очень нужно поговорить со Стивом. С глазу на глаз.       - Понял, - хмыкнул Старк. - Испаряюсь. Тем более, мне все равно нужно в ювелирный магазин.       Во всякой компании, во всякой дружбе кто-то особенно близок, а кто-то вынужден быть второй скрипкой. И, пусть в отношении Старка числительное "второй" звучит шокирующе, отношения, связывающие Тора и Стива всегда были крепче, нежели отношения любого из них с Тони. Старк, нужно отдать ему должное, переносил это абсолютно спокойно, и даже с несвойственным ему в остальном тактом.       - Побрякушками, значит, балуешься? - подколол Стив.       - Ага, - с непроницаемым лицом кивнул Тони. - Хочу себе диадему из белого золота и бриллиантов с гравировкой : "Железный человек".       Старк накинул на плечи клетчатый кашемировый пиджак и пожал друзьям руки:       - Ну, бывайте. Без повода не рискуйте, под машины больше не попадайте, а ты, Тор, внимательно следи за родственниками. Я, конечно, искренне рад, что здоровье Локи поправилось, но предпочел бы, чтобы он был здоров как можно дальше от Земли. И надо бы нам как-нибудь всем вместе собраться! Вот только Бартон из командировки вернется, да Романофф начнет отвечать на звонки...       Дверь палаты закрылась, отрезав от оставшихся нескончаемый поток болтовни Старка.       Стив перевел хмурый взгляд на Тора и произнес:       - Ну давай, не тяни кота за хвост.       - Что это ты ощетинился, словно гигантский когтистый молнехвост? - обиделся Тор. - Может, я тебе хочу предложить в баре посидеть?       - А ты хочешь предложить именно это? - иронически осведомился Стив.       - Не совсем, - смутился принц.       - Вот я так и подумал.       - Пью просил меня поговорить с тобой.       - Не сомневаюсь, - поморщился Роджерс.       Сержант Бартеломео Пью был начальником спецподразделения службы быстрого реагирования, в которой ныне числился Тор. В сущности, он был неплохим парнем, а уж солдатом - и вовсе отличным. Стив бы испытывал к сержанту искреннюю симпатию, если бы Пью так отчаянно не желал заполучить еще одного "мстителя" в свою команду. Каждую неделю в квартире Роджерса раздавался звонок, и сержант бодро спрашивал, не решил ли Кэп наконец снова послужить отечеству. Робкие заявления Стива, что он, в общем-то уже трудится на благо родины в бригаде спасателей, не производили на Пью никакого впечатления.       - Давай не будем тратить на это времени, друг, - сказал Стив. - Да и вообще, пристало ли тебе быть глашатаем Пью?       - Я говорю не только от его лица, но прежде всего - от своего, - Тор внимательно смотрел на Роджерса.       - Ты знаешь, я завязал...       - Знаю, и ни за что не стал бы обращаться к тебе, если бы мог справиться сам. Но мне действительно нужна твоя помощь, и - что куда более важно - она нужна людям. Я способен на многое, но даже мои возможности не безграничны. Каждая операция приносит жертвы, которых, я уверен, не было бы, если бы мы работали вдвоем.       - Тор, - вздохнул Стив, - как не прискорбно это говорить, я не могу положиться на твои слова. Ты выполняешь указания Пью, но каковы его мотивы? Каковы мотивы его руководства? Щ.И.Т. должен был защищать человеческую цивилизацию от внутренних и внешних угроз, но на деле он оказался всего лишь маскарадным костюмом, под которым пряталась "Гидра". Я знаю, что область действия вашей группы не ограничивается только территорией штатов. Так как же ты можешь быть уверен, что, участвуя в операциях на Ближнем Востоке или в Африке, ты не помогаешь кому-то продвигать свою политику? Притом - далеко не обязательно в интересах граждан той страны, на чьей территории ведутся боевые действия.       Тор криво усмехнулся.       - Совсем ты меня с грязью смешал, друг. Возможно, со стороны я и выгляжу простодушным, но, поверь мне, достаточно трудно остаться полным профаном в политике, если полторы тысячи лет был асгардским принцем. Разумеется, я понимаю, что любые военные действия продиктованы чьими-то интересами, как правило - экономическими. Но в военных действиях я не участвую. Пью слишком умен, чтобы предложить такое. Моя область деятельности -это освобождение заложников, эвакуация гражданского населения и помощь в восстановлении разрушенного имущества. В сущности, я занимаюсь ровно тем же, чем и ты вместе со спасателями. Но окружающая среда в моем случае куда менее благоприятна.       Тор говорил красиво, складно, сладко. Он считал то, что говорил правдой. Но жизнь кувалдой выбила доверие из Стива, и он слишком хорошо помнил, куда именно ведет дорожка, вымощенная благими намерениями.       - Можешь ли ты быть уверен, что не действуешь в чьих-то интересах?       - Конечно, нет, - обаятельно улыбнулся принц. - К сожалению, что бы ты не делал в этой жизни, кому-нибудь это играет на руку. Но я не думаю о тех, кто может извлекать из моих действий выгоду. Единственные, о ком я думаю, единственные, о ком вообще стоит думать, это невинные люди, которым просто не посчастливилось стать зернами, что перемалывают жернова войны. Если ты слышишь, что кто-то держит в заложниках полтора десятка школьников, ты не задумываешься, кто прав: те, кто не видят иного выхода, кроме терроризма, чтобы заставить правительство услышать их голоса, или те, кто борется с террористами. Ты просто пытаешься освободить детей. И я освободил, Стив, - лицо Тора стало суровым, словно искусный скульптор высек его из мрамора. - Я только вчера освободил пятнадцать... Из двадцати. А если бы мы были там вдвоем, Стив, никто бы не пострадал. Поэтому я прошу тебя, друг, помоги мне. Я обещаю, что лично буду отбирать задания, в которых ты будешь участвовать! Ни Пью, ни кто-либо другой из правительства на станет за тебя решать.       Не сказать, чтобы пламенная речь Тора до конца убедила Стива, но... Где-то в мире умирали дети -умирали только из-за того, что стали игрушками в жестоких руках заигравшихся взрослых. И, если бы Стив позволил себе стоять в стороне, он больше не смог бы считать себя мужчиной.       - Ладно, - улыбнулся Роджерс. - Твоя взяла.       В конце концов, это будет даже приятно - поработать со старым другом.       - Вот и славно, - довольно кивнул Тор. - я с тобой свяжусь.       По его выражению лица, по его спокойному тону Стив запоздало понял, что принц и не сомневался в успехе. Роджерса кольнуло сожаление. Неужели он настолько предсказуем, что друзья, читают его, словно открытую книгу?       Впрочем, кое о чем, они даже не подозревали...       Отступать в любом случае было уже поздно, потому Стив вежливо улыбнулся, пожал Тору на прощание руку и откинулся на подушку, чтобы все-таки немного вздремнуть - коварная усталость брала свое.       В восемь вечера он решил, что вполне оклемался. Врач, очевидно, жаждущий еще хоть немного понаблюдать за знаменитым больным, пытался уговорить его остаться в госпитале на ночь, но Роджерс был непреклонен. С войны он не любил больницы (а кто их любит, с другой стороны?) и намеревался встретить утро в собственной квартире. К тому же, он действительно хорошо себя чувствовал.       Чего не скажешь об одежде - грязная, рваная, у бомжей и то лучше. Стив как раз прикидывал, не прицепятся ли копы, если он появится на улице в брюках с пятнами крови, как в палату залетел взмыленный Сокол.       Залетел - не в прямом смысле, хотя он мог бы.       - Братишка! - воскликнул Сокол. - Чертовски рад, что ты в порядке! Я хотел заскочить пораньше, но у нас были учения, и начальник ни в какую не желал меня отпускать... Зато теперь я полностью в твоем распоряжении - готов кормить тебя бульоном и апельсинами. И, кстати, я заскочил к тебе за чистой одеждой.       - Вот за одежду спасибо! - искренне поблагодарил Стив. - А апельсинов не надо, у меня на них аллергия. Угостишь хорошо прожаренным стейком и темным пивом - и будем считать, что ты свою часть ухода за больным выполнил.       - Пивом ? - с сомнением повторил Сокол. - Тебя, должно быть, накачали лекарствами, братишка. Стоит ли заливать их алкоголем?       - Стоит, - кивнул Стив. - Поверь мне: стоит. А лекарства мой организм уже переработал.       Обычно за Роджерсом не числилось особой любви к горячительным напиткам, но сегодня терпкое густое пиво было ему просто необходимо - чтобы смыть гнилостное, липкое послевкусие утреннего происшествия. Незадолго до прихода Сокола к Стиву заглядывали родственники пострадавших. Несчастные люди искренне его благодарили - за тех, кого удалось спасти, но их опухшие от слез глаза и горестно искривленные рты были Стиву немым укором. Он должен был справиться лучше - должен был сделать так, чтобы никто не пострадал.       Умом Роджерс понимал, что казнить себя бессмысленно и где-то даже глупо. Ежедневно сотни людей умирают от рук себе подобных. Так было и так будет - в этом суть человеческой природы, и даже самый сильный супергерой в мире не способен спасти всех.       Да, умом Стив это хорошо понимал.       - Лады, братишка, - пожал плечами Сокол. - Ты лучше знаешь, что тебе нужно. Одевайся, я подожду снаружи. Сам справишься? Или позвать сестричку? Она очень хорошенькая...       Стив вспомнил миловидное лицо медсестры и протестующе покачал головой. Друзья упорно пытались его с кем-то познакомить, не понимая, что отсутствие женщины в жизни Роджерса вызвано отнюдь не болезненной стеснительностью или скромностью. Он просто не порол горячку, хотел найти женщину, которая его бы действительно заинтересовала. И которую привлек бы не блеск славы Капитана Америки, а обычный хороший парень по имени Стив. После Пегги он таких пока не встречал. Возможно, кроме Пегги таких и не было.       - Как скажешь, - подмигнул Сокол и взялся за ручку двери. - Кстати, - добавил он уже на пороге, - я сегодня говорил с одним из парней, которых мы направили на поиски твоего друга... Пока никаких результатов.       - Ничего, - сказал Стив, - рано или поздно он найдется.       За Соколом закрылась дверь, а Роджерс повернулся к зеркалу. С серебристой поверхности на него смотрело открытое приветливое лицо с честными голубыми глазами. Такое лицо должно принадлежать хорошему парню. Парню, который не лжет, особенно - собственным друзьям, а Стив лгал, да еще как. Лгал и презирал себя за это, но иначе не мог.       Никто - ни Сокол, ни Тони, ни бывшие коллеги по Щ.И.Ту, ни силовые структуры, ни правительство не должны были знать, что Стив нашел Джеймса Барнса, известного одним, как "старина Баки", а другим - как безжалостный Зимний Солдат, еще три месяца назад.

***

      Тони прибавил газу и раздраженно взглянул на часы. Несмотря на то, что «Феррари» ехал на предельно разрешенной скорости (даже с превышением в десяток миль, если честно), Старк катастрофически опаздывал. Разумеется, господин Ханнус подождет его, ибо даже самому лучшему ювелиру Нью-Йорка почетно иметь среди своих клиентов «Железного Человека». Не в том дело. Просто Тони терпеть не мог, когда его планы срывались. Время – это, как известно, деньги, и самое главное качество хорошего бизнесмена – умение запрячь время в узду и заставить работать на себя. Бизнесменом Старк был не просто хорошим, а одним из лучших, потому собственное время ценил очень высоко. Ну, то есть, он частенько с удовольствием валял дурака и прохлаждался – но только тогда, когда сам принимал такое решение, а никак не по вине обстоятельств.       Но не мог же он не повидать Стива, черт возьми. Во-первых, это не по-товарищески, а во-вторых… Во-вторых – о чем он никогда и никому не собирался рассказывать – нынешним утром, увидев фамилию Кэпа в больничной базе данных, Тони чертовски перепугался. Напридумывал всяких ужасов, взвинтил себя до крайности, на взводе прыгнул за руль и махнул через три штата… Ну ладно, за руль он прыгнул уже после того, как удостоверился, что жизни Стива ничего не угрожает, и в основном потому, что уж очень любил водить машину, а в Нью-Йорке особенно не разгонишься, не то что на федеральных трассах. Но за Кэпа волновался сильно – это факт. Ибо, несмотря на то, что Старк являлся мегапопулярной личностью (а может, и благодаря этому), настоящих друзей у него было немного – хватит пальцев рук, чтобы пересчитать. Редкие ресурсы – как известно любому бизнесмену – чрезвычайно ценны, потому Тони старался немногочисленных близких беречь, холить и лелеять. В своей уникальной манере, разумеется.       В общем, поездка к Стиву была оправдана, а время, проведенное за рулем – приятно, но вот на обратную дорогу нужно было вызвать вертолет. Собственно, в другой ситуации Тони именно так и поступил бы, но уж больно не хотелось доверять чужим рукам совсем новенькую, ещё толком не объезженную «Феррари». Машины, они же как лошади, запоминают хозяина. Наверное. В смысле, машины-то запоминают, в этом Тони был абсолютно уверен, а вот с лошадьми ему дело иметь не приходилось. Не особенно-то Старк любил всякую живность – собак там, брехливых, или этих – тем паче – эгоистичных кошек. В его доме может быть только один эгоист – он сам. Да и вообще, с машинами иметь дело приятнее. И надежнее. Машины не подводят.       На дорожном столбе мелькнула камера, но Тони даже не попытался снизить скорость до разрешенной. Да и не успел бы, на самом деле. «Ну вот, - саркастически подумал Старк, - штраф придёт. Долларов на сто. Катастрофа. Как же я его оплачивать-то буду…»       Мысли Тони невольно приняли запретное направление. Ну не мог он не думать, что, будь у него костюм, он смог бы преодолеть немалое расстояние между Нью-Йорком и Вашингтоном за считанные минуты. Иногда тоска по костюму становилась просто невыносимой, но Старк держался и новых моделей не создавал. В разговоре с Тором и Стивом он немного приврал, когда заявил, что больше не занимается разработкой военной техники. Кое-что Тони всё-таки разрабатывал, но не костюм. Совсем не костюм. В конце концов, он ведь дал обещание, а мужчина стоит ровно столько, сколько стоит данное им слово.       В ювелирном салоне Тони появился с полуторачасовым опазданием, но хозяин поприветствовал его широчайшей улыбкой, словно лучшего друга после десятилетней разлуки встретил.       - Добро пожаловать, мистер Старк!       - Сожалею, что заставил вас ждать, - виновато произнес Тони. - Меня отвлекли личные обстоятельства...       По всему периметру магазина стояли стеклянные витрины с экспозицией последней коллекции. В перекрытия каждого шкафа были вмонтированы миниатюрные светильники, чьи лучи под выгодным углом падали на драгоценности. В сочетании с общим полумраком, царящим в помещении, эффект получался просто ошеломляющий. Блеск камней манил, очаровывала, звал, а в голову лезли причудливые сравнения: темное логово дракона с припрятанными сокровищами, мрачные придонные воды, где лежат забытые богатства затонувшего пиратского корабля, или пещера, куда когда-то попал легендарный Синдбад... Над антуражем явно поработал какой-то талантливый дизайнер - даже Тони, к побрякушкам, в принципе, равнодушный, призадумался, не купить ли себе перстенек или, там, цепочку...       "Или диадему," - ехидно подсказал внутренний голос, и Старк заставил себя оторвать глаза от витрин. Эти камни - натуральные гипнотизёры. Какой перстенек, какая цепочка? Засмеют ведь. Или того хуже - скопируют.       В последнее время популярность Старка, и без того колоссальная, приняла просто гигантские размеры. Медийные агентства цитировали его высказывания, словно истину в последней инстанции, политики и деятели науки напрашивались на аудиенции, а обыватели не находили ничего лучше, чем подражать во всем - от стиля одежды до предпочтений в кулинарии. Даже Тони, обладающий до предела раздутой самооценкой, находил, что это как-то уж чересчур. Быть примером для подражания - большая ответственность, а ответственность Старк на дух не переносил.       Хотя… Само его присутствие в магазине говорило об обратном.       - Что вы, что вы... - ювелир щурил светло-голубые глаза, будто сытый кот. - Ваш заказ - большая честь для меня и моего салона. Пройдемте - я покажу вам проект.       Ханнус услужливо придержал дверь, и Тони вошел в небольшую, со вкусом обставленную приемную. Здесь ювелир принимал особенных клиентов - тех, чье положение и состояние позволяло обратиться к нему с индивидуальным заказом.       Под ногами приятно пружинил ковер. Обтянутые светлой материей кресла так и манили присесть. А у окна, на небольшом журнальном столике дожидалась папка с эскизами.       - Вы позволите вам что-нибудь предложить? – учтиво спросил Ханнус. – Кофе? Чай? Шампанское?       Успевший порядком проголодаться Тони согласился на кофе и булочки. Ювелир кивнул и что-то тихонько пробормотал в гарнитуру, прикрепленную к воротничку рубашки. Через минуту в приемную вошла привлекательная молодая женщина с подносом, на котором красовались чашки с дымящимся кофе и аппетитная выпечка.       - «Всё по высшему разряду», - подумал Тони. Впрочем, именно за это он и платил бешеные – по мнению большинства людей – деньги. Старку вообще было свойственно везде и всегда претендовать на самое лучшее. Эту привычку в нем сформировал родной папаша. Кажется, это ещё старик Кеннеди говорил, что в природе вторых и третьих мест не существует, бывают только победители и проигравшие. Старк-старший эту точку зрения полностью разделял и в этом крылся определенный смысл – в мире промышленников семейство Старк имело почти такой же вес, как знаменитое семейство «Кей» - в политике. Как бы то ни было, Тони с юности твердили, что довольствоваться малым – нелепо и унизительно. Нужно или достать с неба звезду, или умереть – а вот сдаваться ты не имеешь никакого права.       У Тони накопилось немало счетов к собственному папочке, но вот именно по этому вопросу он был с ним совершенно согласен. И жил соответствующе – делал лучшие открытия, создавал лучшую продукцию, построил лучшую империю, спал с лучшими женщинами… И хотел, чтобы так и продолжалось.       - Если вы не возражаете, - произнес Тони, прихлебывая превосходный кофе, - перейдём к делу.       Ханнус понимающе улыбнулся, раскрыл папку и вытащил пачку листов с эскизами.       На каждом были обручальные кольца.

***

      Если бы Локи знал, что будет так плохо, он предпочел бы скончаться в Свартальфхейме или позже, на операционном столе. Умереть. Сдохнуть. Отправиться в преисподнюю. Что угодно, лишь бы не чувствовать этой гребаной боли.       Полтора месяца, что принц провел в госпитале, оказались вполне сносными: он много спал, ел, чуть-чуть читал, а сильные болеутоляющие делали свое благое дело. Локи даже начал разрабатывать линию защиты для будущего суда.       В начале апреля лекарь Вестар объявил, что сделал для принца все, что мог.       - Теперь дело за вами, Ваше Величество, - пробасил рыжебородый коротышка. - Ткани срослись, отеки вскоре пройдут, гематомы - рассосутся. Но тело ваше отвыкло от движения, и как скоро оно сможет нормально функционировать - зависит только от вас.       Локи в общем и целом представлял себе, как проходит реабилитация (в юности проходил практику в военном госпитале) и отвел на восстановление полтора месяца. В таком случае у него оставалось порядка одиннадцати недель на отработку речи для суда - вполне достаточно, чтобы подготовить опус, способный убедить Совет, в чем угодно.       Во время составления этого превосходного плана Локи еще ни черта не знал о боли, разумеется.       Один - под давлением общественности, ясное дело - проявил невиданную милость и обеспечил подследственному Лафейсону (Или Одинсону? Локи настолько обрыдло путаться в отчествах, что принц начал подумывать отказаться от обоих) вполне приличные условия существования. В камеру принц так и не вернулся: на время, предшествующее суду, Локи позволили занять прежние покои и даже выделили нескольких слуг и личного лекаря - хорошенькую Гуннхильд. Девчонка, между прочим, души не чаяла в принце, всякий раз краснела и вздрагивала от его прикосновений - что, как предчувствовал принц, сулило неплохое развлечение. Магию, правда, Локи строго-настрого запретили использовать, равно как и покидать дворец и прилегающую территорию - по первости принца это немало огорчило.       Потом пришла боль, и остальное перестало иметь значение.       Локи вовсе не был дворцовым неженкой или книжным червем. За полуторатысячелетнюю жизнь принц успел поучаствовать в сотне войн (не говоря о мелких военных конфликтах) и не раз получал синяки, ссадины и более серьезные боевые ранения. Тем не менее, такой невыносимой, глубокой, сводящей с ума боли ему еще не приходилось испытывать.       Меч, который Алгрим с большим энтузиазмом вонзил принцу в грудь, помимо ущерба, нанесенного мягким тканям, раздробил грудную клетку и несколько позвонков. Ребра и спинной отдел позвоночника пришлось собирать из отдельных кусочков, как какую-нибудь дворцовую мозаику - из осколков цветного стекла. Этими занимательными подробностями с принцем поделился Вестар, которого, судя по всему, обижала невозмутимость принца. Рыжий урод не прогадал - едва Локи узнал плачевном состоянии собственного организма, от его спокойствия не осталось и следа, другое дело, что он не доставил лекарю удовольствия, показав огорчение.       Ни один ас (за исключением, может быть, Тора) не перенес бы такого ранения даже с помощью магической медицины. Локи выжил оттого, что, строго говоря, являлся метисом. Там, где организм аса мог только умереть, упрямая йотунская кровь не желала сдаваться. Ледяные великаны тысячелетиями выживали в мире вечного холода и непроглядного мрака. Неужели их потомок погибнет от одного удара меча?       Локи выжил, но порой ему казалось, что совершенно напрасно.       Кости срослись, но потеряли гибкость и напрочь позабыли, как и в каких местах нужно гнуться. Встав на ноги (только благодаря помощи Гуннхильд) в первый раз, Локи ощутил себя словно облаченным в стальной доспех, жестко стягивающий грудную клетку. Потом лекарша попросила его сделать несколько упражнений.       - Совсем простеньких, Ваше Высочество, - ласково попросила девушка.       Совсем, мать их, простенькие упражнения чуть не заставили принца потерять сознание. Вся грудная клетка словно стала одним неповоротливым костяным бандажом, отдающимся болью при каждом движении. С позвоночником дело обстояло куда проще - туда будто вогнали раскаленный железный прут, опаляющий огнем внутренности.       Минут пять Локи держался. Потом начал кричать. И принца нисколько не заботило, что крики его были слышны не только дежурившим в соседней комнате слугам, но, скорее всего, почти всем обитателям дворца. Боль, знаете ли, заставляет забыть о достоинстве.       Во второй раз стало того хуже: упражнения усложнялись, а боль и не думала уходить. Она с мастерством заправского следопыта протаптывала неизведанные дорожки внутри исстрадавшегося тела. Локи ругался хуже последнего забулдыги с самого дна общества, проклинал отца, брата, эльфов, асов, людей, а пуще всего - рыжую лекаршу, придумывавшую все новые и новые пытки, и остающуюся при этом неизменно спокойной и учтивой.       По ночам злобной бешеной собакой принца грызла глубинная, в кости вросшая мука - он мало спал, лишь ненадолго уплывая в тошнотворное забытье. Тело его - глупое, не желающее исцеляться тело - стало кошмарной тюрьмой. Тренировки не приносили видимого эффекта - напротив, на следующий день после них кости болели даже больше.       На третьем занятии Локи заплакал. То были злые слезы - слезы ненависти, беспомощности и, конечно же, боли. Гуннхильд легко опустилась подле принца на колени и протянула к нему тонкие руки в жалкой и трогательной попытке утешить. Локи отшатнулся.       - Не смей до меня дотрагиваться, сука, - прохрипел он. - Тронешь хоть пальцем - убью.       Девушка вздрогнула, как от удара, серые глаза наполнились слезами. Локи со злобным удовлетворением увидел, что слова его попали в цель - теперь эта стерва с неизменно ласковым голосом и списком упражнений, которые обязательно нужно сделать, тоже страдала. Эта стерва, которая наотрез отказывалась дать ему болеутоляющее, наконец-то оказалась задетой. Святые Небеса, какое облегчение!       Но девушка - нужно отдать ей должное - была превосходным профессионалом. Проглотив обиду (если бы у Локи остались силы, он свернул бы ей шею за это) Гуннхильд мягко улыбнулась и произнесла:       - Как вам будет угодно. Но прежде вы должны сделать еще одно упражнение. Всего одно - и творите, что хотите: бейте меня, мучайте, казните... Всего одно - и вы сможете отдохнуть.       Измученный мозг Локи уловил всего одно слово: "отдохнуть". Поэтому - только поэтому - принц позволил рыжей стерве взять его под руку и помочь подняться. А потом принял очередную порцию боли.       Вечером - как раз после смены караула (как будто в таком состоянии он еще мог собираться куда-то сбежать) - Гуннхильд пришла к нему.       - Я не хочу, чтобы вы на меня гневались, - грустно сказала девушка, присев на край кровати.       - Я и не гневаюсь, - мягко ответил Локи, хотя он злился и еще как.       Но Гуннхильд распустила волосы (в свете ночной лампы они отливали темным янтарем), надушилась (Локи чувствовал легкий, манящий аромат) и сменила форменную одежду на длинную полупрозрачную рубашку, очерчивающую все контуры тела.       Принц ощутил, что, несмотря на увечья, определенная часть его тела функционирует просто отлично. Пусть он злится на девчонку, пусть едва выносит звук ее голоса - почему не скрасить себе бессонную ночь?       Кожа ее пахла лотосом и ваннахеймской мятой, волосы скользили под рукой теплой волной. Небольшие крепкие груди с вишенками-сосками удобно ложились в руку.       "До вас у меня никого не было," - испуганно прошептала Гуннхильд ему на ухо.       Локи не ответил - был занят исследованием стройных ножек с острыми коленками и того, что крылось между ними.       Если пришла - значит, сама того хотела.       Гуннхильд улыбалась, хотя Локи и видел, как она украдкой смахивала слезы, и шептала, что в жизни не чувствовала себя лучше. Врала. Локи был хорошим любовником - так, во всяком случае, наперебой твердили придворные красавицы - но только не той ночью, потому что из-за тумана удовольствия скалилась боль. Он больше брал, чем давал, и девушка определенно заслуживала лучшего, чем смогла от него получить. На мгновение в принце шевельнулась жалость - Гуннхильд отдала ему все, что имела: сначала сердце, теперь - тело. Потом накатило удовлетворение и сытая усталость.       С тех пор они стали любовниками, а для Гуннхильд, как принц видел, он оказался ещё и возлюбленным. Но мучить (другого слова он при всём желании не мог подобрать) девушка его не перестала. Изматывающие занятия продолжались каждый день, а после - когда измученное тело не желало больше ничего делать - на принца против воли наползали безрадостные размышления.       За свою достаточно долгую жизнь Локи успел обзавестись приличным количеством врагов. К сожалению, компания недругов подобралась крайне разношерстная: негодяи и преступники, которым принц успел перейти дорожку ещё в бытность примерным сыном Одина, политические оппоненты, ревнивые мужи, завистники и - самое неприятное - случайные бедолаги, которые однажды просто оказались не в то время не в том месте, а именно - на пути принца к цели. Объединяло этих совершенно непохожих друг на друга существ только одно - все они однажды советовали Локи катиться к дьяволу.       И теперь принц мог им сообщить, что совету он последовал. Два месяца, что заняла реабилитация, Локи пребывал в аду. Всякую муку, что когда-то ему в гневе пожелали, он испытал, всякое проклятье, что кричали ему вслед искривлённые уста, исполнилось. Принца пытал талантливый, изобретательный и не знающий устали палач - собственное больное тело. Разумеется, Гуннхильд приставили к Локи не за красивые глаза и не талант доставлять мужчине удовольствие (который она, впрочем, проявила). Девушка являлась титулованным и опытным лекарем. К началу июля она поставила принца на ноги, а в августе он уже совершал пробежки по дворцовому парку и даже начал упражняться с мечом. Однако, двухмесячное пребывание в камере палача не прошло для него бесследно, как ни для кого не проходит. И тело, и душу Локи испещрили рубцы - и если с дублёной асовской кожи они, скорее всего, сойдут через несколько десятилетий, то что будет с душой?       Их - и его, и брата - учили убивать и калечить, почти не раздумывая. Наверное, в каких-то случаях это было оправданно: быть может, преступники, бутовщики и иноземные захватчики именно этого и заслужили... Но заслужили ли? Хлебнув полную чашу боли и горя, Локи не был готов обрекать кого-то на такую же участь. Тем более, если этот «кто-то» не чинил вреда ему самому. А, черт побери, скольких же он отправил в точно такой же ад, в каком побывал сам? Сколькие сдохли в мучениях? Сколькие не смогли излечиться и навсегда остались калеками? Сотни? Тысячи? Локи не помнил, да и не мог помнить, потому что прежде он воспринимал их, как статистов, как массовку, оттеняющую его свершения, а кто будет уделять внимание массовке? Точно не гордый, талантливый, великолепный асгардский принц. Особенно Локи терзали воспоминания о последнем походе в Мидгард... Как он тогда расшвыривал смертных - будто тряпичных кукол. Что ж, они и валились, как куклы - поломанные куклы.       Локи хорошо знал цену громким словам. Достаточно хорошо, чтобы не давать за них больше гроша. Он не считал, что у него проснулась совесть, или что его внезапно захлестнуло раскаяние. Просто чужим несчастьям начинаешь по-настоящему сопереживать только тогда, когда прочувствуешь их на своей шкуре. Это не признак благородства, не знак совести или милосердия, это всего-навсего естественная реакция. Локи чувствовал стыд и сожаление, как следствие некоторых своих поступков, но это отнюдь не означало, что он собирался удалиться в монастырь и посвятить оставшуюся жизнь молитвам о тех, чьи судьбы искалечил. Вовсе нет. У Локи остались амбиции, остались планы на будущее, и он с жаром готовился к заседанию Совета, намереваясь добиться полного оправдания. Просто теперь в глубине души он знал, что оправдания-то совсем не заслуживает. Не то чтобы это всерьёз пошатнуло его представление о мире, но ныне, глядя в зеркало, Локи видел изрядного мерзавца, который, кажется, заслужил все несчастья, что на него свалились.       Впрочем, по всей Вселенной ублюдки и негодяи процветают, не желая расплачиваться за совершенные преступления, и принц намеревался к ним присоединиться. А иной раз нападающая меланхолия и еженощные кошмары... Что ж - в этой ситуации плохим мужчинам приходят на помощь красивые женщины.       Конец августа выдался в Асгарде ветреным и дождливым - осень неожиданно сменила амплуа легкомысленной, вечно опаздывающей кокетки на дотошную, нарочито пунктуальную старую деву, которая всегда приходит на пятнадцать минут раньше намеченного времени. Горожане, не успевшие сменить воздушные летние одежды на осенний гардероб, ругались, намокая под проливным дождем. Модницы горестно вздыхали над изящными туфельками на тонких-претонких каблуках и цветными шалями да надеялись на бабье лето. Только беспечным детишкам было всё нипочем - весёлые и бесшабашные, они носились по залитым водой улицам, перепрыгивая через лужи и обдавая прохожих брызгами. Прохожие ругались, но не слишком сильно - детишки, как умели, провожали умирающее лето, и имели на это право - скоро, совсем скоро очутятся они за школьными партами в отглаженных матерями костюмах...       Ночью накануне Совета шел дождь. Утро принесло с собой не вполне летнюю прохладу и сырость. Локи завтракал у открытого окна. Свежий, напоенный влагой и тяжелым травяным духом, уличный воздух смешивался с ароматом черного кофе и горячего пирога.       - Прикройте окно, Ваше Высочество, - в который раз взмолилась Гуннхильд. - Вы простудитесь.       Локи искоса поглядел на девушку. Она дрожала в тонкой ночной рубашке, рыжие волосы завивались от влаги, а кожа, и без того бледная, сегодня будто истончилась до предела, стала совсем прозрачной. Гуннхильд принадлежала лету и теплу, недаром её локоны будто впитали в себя закатный свет - в лучах солнца девушка сияла, словно светлый альв. Нескончаемый дождь превратил её в собственную бледную копию, размыл, будто рисунок, выполненный мелом на мостовой.        «Заболеет, - подумал Локи. - Ведь заболеет, но будет сидеть здесь, как приклеенная, потому что я тут.» По большей части, привязанность Гуннхильд, которую она и не думала скрывать, льстила принцу, но порой его раздражала её излишняя преданность. Словно и не женщина вовсе, а верная собака. Если бы она хоть изредка смела Локи перечить, то, глядишь, и вызвала в нем что-нибудь большее, чем плотский интерес да рассеянную нежность.       - Ты замерзла, - спокойно сказал принц. – Иди - оденься.       - Но вы...       - Я наполовину ётун. И если уж ты после такой раны меня с того света вытащила, то свежего ли ветра стоит бояться? Иди, оденься, а я побуду тут. Мне нужно подумать.       Гуннхильд ушла в свои покои, а взгляд, который она бросила на принца напоследок - нежный и одновременно просящий ласки взгляд - заставил Локи устыдиться недавних мыслей. В конце концов, много ли существ во Вселенной он мог назвать верными соратниками? Так в праве ли он с одной стороны, пользоваться теплом, которое ему дарит эта женщина, а с другой - винить её за то, что она не вполне такая, как ему хотелось бы?       Впрочем, не время думать об этом.       Локи обернулся к окну, возвращаясь к мыслям о сегодняшнем заседании. Все аргументы были давно подобраны, стратегии поведения продуманны, текст речи написан и заучен назубок. Локи не сомневался, что будет импровизировать, но на всякий случай перестраховался - и, видят Небеса, имел на то причины - на кону стояла вся его жизнь. Принц трезво оценивал шансы и понимал, что главный козырь в его рукаве - прославленное умение убеждать. Подвёл же он когда-то Тора к опасной мысли атаковать ётунов, уговорил же Таноса предоставить ему армию, заставлял же он всех и каждого думать, что ему, Локи, можно верить... Да, принц был одним из величайших лицедеев своего времени, но именно сегодня ему предстояло выйти на подмостки и сыграть свою главную роль. Ибо Локи нужно было убедить не одного человека, а многих, и притом в совершенно разных вещах.       Членов Совета следовало заставить поверить, что Локи заслуживает свободы, и - куда важнее - что они могут эту свободу ему подарить, невзирая на желание Одина. Папеньку предстояло убедить, что общественное мнение мешает ему препятствовать решению Совета. А зрители, которые придут на заседание - знатнейшие и богатейшие граждане Асгарда - должны поверить, что перед ними не опальный, только из милости спасённый ублюдок, а принц, всё ещё обладающий властью и силой, принц, нужный Асгарду.       Ровно в восемь Локи вышел из-за стола, бросил последний взгляд в зеркало и покинул покои. В коридоре он застал Гуннхильд, нервно прижимающую руки к груди, и пятерых офицеров дворцовой гвардии, выбранных Одином в качестве конвоиров. Офицеров принц хорошо знал и даже когда-то воевал с ними в одном подразделении - как же давно это было, и как чудовищно всё поменялось... Вообще-то, их звания были слишком высокими, чтобы заниматься сопровождением преступников, но царь, очевидно, решил, что принцу подобает компания больших военных чинов. Или - к чему Локи больше склонялся - Один просто хотел ещё перед заседанием уязвить сына, приставив к нему в качестве конвоя бывших подчиненных - тех, кто видел его в ореоле славы и мог оценить глубину падения. Затея не вполне удалась: Локи от этого дня ничего кроме унижений и не ждал и внутренне приготовился, а вот гвардейцы чувствовали себя неуютно, особенно полковник Свенсон, которого принц когда-то спас от верной смерти.       - Удачи, - с трудом произнесла Гуннхильд. Глаза девушки кричали, как сильно ей хочется его обнять, но она сдержалась, поскольку присутствовали посторонние, а принц не хотел, чтобы их роман получил огласку.       Локи бегло улыбнулся, приветствовал офицеров и протянул вперёд руки, чтобы их сковали кандалами.       - Не нужно, Ваше Высочество, - сказал Свенсон. - Я верю, что вы не совершите попытки побега.       - Не совершу, - согласился принц, - но я знаю, что царь отдал именно такое распоряжение, и не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности.       Свенсон благодарно кивнул. Один из гвардейцев защелкнул вокруг запястий принца металлические браслеты, соединенные массивной цепью. «Хоть ошейник не надели», - кисло подумал принц. Металл холодил кожу, вызывая не самые приятные воспоминания и ассоциации.       Усилием воли принц заставил себя приободриться и выпрямить спину. В конце концов, он сам принял решение надеть кандалы, и отнюдь не из благородных соображений, как уверял полковника Свенсона. Асы падки на зрелища и запоминающиеся образы: то, что принц - пусть и опальный - рисковавший жизнью ради спасения брата, появится в зале суда в кандалах, произведёт впечатление. В глазах публики мятежник превратится в фигуру почти трагическую, и это моментально купит ему такую необходимую симпатию общества. Нужно только выражение лица правильное подобрать - печальное, но в то же время полное достоинства...       Локи покинул покои заранее, и коридоры, ведущие к залу заседаний, были еще полны асов, жаждущих стать свидетелями эпохального зрелища. Высшая знать, придворные прихлебатели, военная элита, торговцы и промышленники - они все были здесь, и глаза их сияли жадно и свирепо, как глаза батраков, собравшихся посмотреть на казнь конокрада.       "Впрочем, - подумал Локи, - если бы сегодня судили не меня, а кого-то другого, разве не было бы меня среди этой алчущей расправы толпы? Разве не посмеивался бы я над несчастным обвиняемым, разве не пытался бы предугадать вердикт? Разве не заключил бы я с кем-нибудь пари на пару золотых?»       Локи шел среди толпы, окруженный конвоирами, и любезно приветствовал знакомых. Кое-кто возмущенно отворачивался, несколько недоумков замерло в испуге, каменея от его взгляда, словно в принце текла кровь василисков, но большинству придворных хватило ума нацепить на лицо ничего не значащую улыбку и вежливо раскланяться с подсудимым. Локи воспринял такую реакцию, как хороший знак - растерянность асов означала, что они не знали, в каком качестве его воспринимать, и на такой почве принц мог взрастить то, что ему требовалось.       У дверей Тронного Зала Локи встретил того, кого не надеялся, но весьма рад был видеть.       - Братец, - криво ухмыльнулся принц, - неужто ради меня ты на денек оторвался от прелестей леди Джейн?       - Ба! - восхитился Тор. - Ты запомнил её имя! Неплохо для того, кто ещё недавно собирался править людьми, словно скотом... Доброго вам дня, леди Хельга!       Локи обернулся и галантно поклонился Хельге Свандоттир - жене одного из наиболее богатых асгардских промышленников. Красавица очаровательно зарделась и скользнула в зал.       - Прискорбное качество любых разумных существ во Вселенной заключается в том, что, собираясь в большом количестве, они становятся стадом - парировал Локи. - Может, среди него и прячутся волки или райские птицы, но в большинстве своём это именно стадо, и каждый правитель вынужден иметь дело с ним. Но леди Джейн я помню, потому что она однажды пыталась спасти мне жизнь, а не помнить добра так же опрометчиво, как забывать зло. Князь Орм! Доброе утро!       Коренастый мужчина с окладистой русой бородой хитро улыбнулся, поклонился принцам и поспешил внутрь, чтобы занять хорошее место.       «Как славно, - с сарказмом подумал Локи, - что мне нет нужды расталкивать конкурентов руками, поскольку кресло для меня заранее зарезервировано. Самое лучшее кресло...»       - Вижу, заключение сделало тебя философом, - иронично заметил Тор.       - Я всегда им был. Это врожденное. Просто - как мы уже не раз выясняли - ты не слишком хорошо меня знаешь.       - Затрудняюсь решить, радует меня это или огорчает...       Придворные текли мимо разряженной рекой, и все, как один, бросали заинтересованные взгляды на принцев. «Хорошо, - пронеслось в голове Локи, - пусть видят, как мы мирно беседуем. Пусть видят, что мы друзья, как в прежние времена. И пусть помнят, что именно я спас их лучезарного принца. Пусть помнят."       - Кроме шуток, - внезапно посерьезнел Тор. - Я надеюсь, ты как следует проработал линию защиты.       - Отчего ты желаешь моего освобождения, брат? Поверь, тебе же было бы лучше, если бы Один смог сгнобить меня в темнице.       - Знаю, - спокойно кивнул Тор. - Но мама этого бы не хотела.       Хлесткие слова застыли на языке у Локи. Мама... Вот уж полгода, как Фригг не стало, но он до сих пор ловил себя на ожидании, что вот-вот в коридоре раздадутся знакомые легкие шаги, вот-вот дверь распахнется и на пороге возникнет она, принося с собой родной запах и знакомую улыбку... Полгода прошло, но рана эта не затянулась. Да и затянется ли она?       Лицо Тора неожиданно изменилось: только что подозрительно щурившийся братец расплылся в широкой, преувеличенно любезной улыбке.       - Генерал! - воскликнул он. - Княгиня! Какое счастье видеть вас в добром здравии!       Локи резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с высоким, крепко сбитым мужчиной среднего возраста.       Ну разумеется. Могли ли они не прийти?       Князь Эйнар Свансон был хорошо известен в Асгарде: его любили и товарищи по оружию, и простые солдаты, и высокое начальство. Когда-то он начал службу в звании лейтенанта, но за полторы тысячи лет значительно продвинулся и в отставку вышел уже генералом. Многие высокородные военные делали такую же блестящую карьеру, но князь Эйнар, в отличие от большинства, званиями и наградами был обязан не знатным предкам, а собственным достижениям. Исключительный стратегический талант сочетался в нем с продуманной и уместной храбростью, а также - с верностью Династии. Иными словами, князь Эйнар являлся идеальным представителем асгардских вооруженных сил - такой воин делает честь правителю, которому служит.       К сожалению, генерал Эйнар терпеть не мог принца Локи.       - Хорошего утра, генерал! Пришли полюбоваться на моё падение? Или, напротив, хотите стать свидетелями милости Одина?       - Я ожидаю увидеть, как совершается справедливость, Ваше Высочество, - спокойно ответил князь.       - Конечно же, - несколько стушевался Локи.       Если генерал давал себе труд скрывать неприязнь к принцу за личиной вежливого равнодушия, то его спутница не собиралась отдавать дань приличиям. Несмотря на солидный возраст и располневшие после двух родов бёдра, княгиня Астрид всё ещё отличалась красотой. Особенно хороши были глаза - темно-карие с красноватым отливом, как спелые ягоды поздней черешни. Эти прекрасные глаза смотрели на принца с вызовом и откровенной неприязнью. Уж они-то с большой радостью увидели бы, как Локи навечно заточают в темницу. Да, княгиня Астрид не любила принца и имела на это более чем веские причины.       - Пойдём, дорогая, - генерал Эйнар подхватил супругу под локоток, - заседание вот-вот начнётся.       Княжеская чета скрылась за дверью тронного зала, но Локи всё ещё чувствовал на себе обжигающий взор женских глаз.       - Да уж, - Тор и не пытался скрыть насмешки, - если бы генерал состоял в Совете, тебе бы пришлось худо. После того, что ты устроил с Сигюн.       - Едва ли, - пожал плечами Локи, - князь Эйнар - порядочный ас, и личные обиды не помешали бы ему судить меня по справедливости. Но почему Один не пригласил его в Совет? Ведь генерал вышел в отставку, если не ошибаюсь?       - Да, несколько лет назад. Разумеется, князь - с его происхождением и заслугами - в положенный срок получил приглашение. Он отказался.       - Отказался? - у Локи брови поползли на лоб. - Почему? Членство в Совете почетно...       - И тем не менее, - хмыкнул Тор, - ты сам называл членов недоумками, и это мнение разделяют очень многие. Не для того генерал столько лет верно служил Асгарду, чтобы теперь быть ряженой куклой среди богатых остолопов. Кроме того, после той истории с Сигюн между ним и Одином установились прохладные отношения... За грехи детей, знаешь ли, иногда перепадает и отцам. Как бы то ни было, князь предпочёл отказаться. В настоящее время он преподаёт в Академии Генерального Штаба - учит офицеров стратегии и тактике.       Локи представил себе строгое лицо князя и фыркнул:       - Тяжело, думается, на его экзамене списывать...       Тор слабо улыбнулся.       - Ладно, брат, - сказал он. - Мне пора. Надеюсь, ты будешь убедителен, а я со своей стороны сделаю всё, что смогу.       Локи дернул подбородком и молча проводил брата взглядом. Все, желающие стать свидетелями суда, уже оказались в тронном зале, в коридоре остался только принц и молчаливые конвоиры. Локи с трудом подавил желание начать расхаживать из угла в угол. Пусть через несколько минут и должна была решаться его судьба - это ещё не повод позволить окружающим увидеть, что он выбит из колеи.       Время тянулось, как старая резина. Из-за дверей раздавался приглушенный шум. Вот герольд объявил выход царя. Вот подданные приветствовали его. Потом Один обратился к собравшимся с короткой речью. И, наконец, заветные слова: "Введите подсудимого".       Конвоиры немедленно посерьёзнели, отлипли от стен и заняли позиции вокруг принца.       "Ну, - подумал Локи, - удачи мне."

***

      - Меня осудили на пожизненное заключение. Это приблизительно три с половиной тысячи лет. Три с половиной тысячи лет, проведённые в четырех стенах, одна из которых – прозрачная, чтобы у узника не осталось даже иллюзии уединения… личного пространства. Весьма суровое наказание, ибо даже если сложить жизни смертных, погибших по моей вине, такого срока не наберётся.       Не стану скрывать, я был отчаянно зол. На судьбу, на тех, кто заковал меня в кандалы и осудил. Я был зол на всех вас – потому что вы сочли меня виновным и потому что были свободны. А я – нет, и должен был оставаться таким вечно.       Если отнять у разумного существа надежду, то единственное, что ему остаётся – потерять разум. Ибо порой безумие – это единственное спасение. Два года, что я провёл в камере… Каждый день я молился, чтобы рассудок покинул меня. Каждую ночь я засыпал в тщетной надежде утонуть в бездне безумия. Но ум, которым я прежде так гордился, обернулся против меня. Я не мог потерять рассудок и был обречен века и тысячи лет прозябать в камере, обреченный трезво понимать, что именно со мной происходит.       Голос принца был тих и задумчив, словно он вел неспешную беседу с самим собой, напрочь позабыв о десятках глаз, пристально за ним наблюдающих.       - Я чувствовал себя похороненным заживо. Я был здоров, полон сил, моя магия бурлила вокруг, скованная стенами камеры, но на самом деле я был мертв. Никто не вспоминал обо мне, обреченном увядать и стариться в одиночестве. Никто… кроме Фригг.       Она приходила ко мне, нарушая закон и царский указ. Приносила книги, пересказывала последние новости, подолгу болтала о пустяках - о том, как в детстве я помогал ей готовить печенье в форме котов, о том, каким было моё первое волшебство... Визиты Фригг были для меня лучом света, скользящим в глубине темного колодца. И, как всякий луч, они могли и обжигать. Ибо мама хотела помочь мне раскаяться, а раскаяние - это едва ли то, о чем желает слышать осужденный на пожизненное заключение. А, может, её слова всё-таки против воли достигали моего сердца, и это заставляла меня злиться ещё сильнее. Я был груб с нею, я был... непочтителен. Прерывал на полуслове, просил замолчать, твердил, что она совсем меня не понимает, хотя она, как всякая хорошая мать, понимала. Однажды я даже попросил её уйти. Уйти из камеры прочь. Какие у неё тогда были глаза... Я никогда себе этого не прощу, как не прощу того, что в последнюю нашу встречу я обвинил её в том, что она мне не родная.       Речь принца оборвалась судорожным вздохом. Несколько секунд он молчал, прикрыв глаза, а когда продолжил, голос его снова был спокоен.       - Узнав о смерти Фригг, я разнёс в щепки всю мебель в комнате. Я ещё никогда не испытывал такого всепроникающего, сокрушительного, исступленного горя и... ярости. Мне хотелось испепелить целую Вселенную, заставить звёзды погаснуть, а моря высохнуть, мне хотелось найти тех, кто посмел поднять руку на маму и заставить их страдать. Заставить испытать муку, которой ещё не знало ни одно разумное существо во Вселенной. Но больше всего... Больше всего мне хотелось, чтобы мама оказалась жива. Пусть бы я сгнил в тюрьме, пусть бы больше никогда не видел солнечного света, не вдыхал вольного воздуха, но только бы она ещё хоть раз появилась в моей камере.       К сожалению, даже самая великая магия не даёт возможности вернуть погибшего. А вот покарать виновных - совсем другое дело.       Виновен ли я? - Локи обратил взгляд к публике. Яркий свет роскошных люстр отражался от золотых украшений на парадном мундире... и от кандалов, сковывающих запястья Его Высочества. - Да, виновен. Я сбежал из тюрьмы, где должен был провести остаток жизни. Вопреки тому, о чем только что свидетельствовал принц Тор... - принц слегка кивнул Громовержцу, стоящему по правую руку от трона. - Моим братом руководит любовь, но он заблуждается, когда говорит, что вынудил меня покинуть камеру. Я сбежал по собственному желанию. Больше не мог выносить бездействие, зная, что убийцы моей матери остались безнаказанными. Я собирался заставить этих негодяев кричать от боли, как кричала моя мать, когда меч вонзился ей под рёбра, как кричал я, когда узнал, что Фригг больше нет, - взгляд принца остановился. Глаза - чистые голубые глаза - с горькой тоской смотрели в пространство. - Тор намеревался потом вернуть меня в камеру. Собирался ли я противиться его воле? Не знаю. Тогда мною руководило горе и боль утраты, а не рассудок.       - Лицемер, - прошептала княгиня Астрид. - Он играет на честолюбии и самодовольстве этих глупцов, как старый альв - на шарманке.       Эйнар покосился на неё, но ничего не ответил.       Центр тронного зала превратился в своеобразный аналог зала суда. На троне восседал Всеотец, исполняющий роль судьи, чуть ниже - на ступенях - выстроились восемь членов совета - импровизированные присяжные. Свидетели и сам обвиняемый в сопровождении конвоиров стояли на почтительном расстоянии от царя, а публика, состоящая по большей части из представителей высшего общества, рассредоточилась вдоль стен. Князь и княгиня выбрали себе место подальше от основной толпы, в тени колонны, дающей возможность уединиться и вести разговор, не опасаясь быть услышанными.       - Он спекулирует на смерти своей горячо любимой матери, - в тоне княгини явственно звучало презрение.       - Думаю, ты преувеличиваешь, дорогая, - спокойно произнёс Эйнар. - Тем более, что Фригг бы не возражала. Она желала своим детям добра... Как и всякая хорошая мать.       Астрид скептически поджала губы, но промолчала.       - Каждый ас от мала до велика разделяет вашу скорбь о Её Величестве, - тихо сказал Хрут Сигурдсон - старший из членов Совета, негласно считающийся главным, хотя официально все восемь были равны. – Однако, нам хотелось бы услышать о том, что произошло в Свартальфхейме. Какие чувства владели вами, когда вы сражались бок о бок с принцем Тором? Что за помыслы рождались у вас в голове? Что вы собирались сделать после окончания битвы?       - Чувства… - повторил Локи. – Я был смятён, растерян и очень зол. Я видел прямо перед собой убийц матери и хотел только одного: расправиться с ними. Я не желал этим существам справедливого суда, я не собирался вступать с ними в переговоры, я лишь собирался заставить их страдать. А мысли? Мыслей вовсе не было. Трудно здраво рассуждать, когда глаза застилает ярость, когда не прошло и недели со смерти матери, а ты даже не присутствовал на её похоронах… Трудно.       Я понимаю, уважаемые члены Совета, что вы хотите разобраться, намеревался ли я сбежать или, повинуясь слову Тора, позволил бы вернуть себя в темницу… Я не могу помочь вам, потому что и сам не знаю. В тот момент меня не интересовало будущее, а потом Алгрим Сильный нанёс мне рану, и весьма долгое время казалось, что будущего у меня больше нет.       Принц замолчал, опустив голову.       - Умно, - выплюнула княгиня. – Если бы он начал выгораживать себя, утверждая, что непременно вернулся бы в темницу, ему не поверил бы даже юродивый. А вот неуверенность в собственных мотивах - это похоже на правду. Но, разумеется, правда и Локи – понятия несовместимые.       Князь снова не произнёс ни слова, но между его бровей пролегла тонкая морщинка. Астрид раздраженно поморщилась. Превосходное самообладание генерала Эйнара стало притчей во языцех, и в большинстве случаев княгиня высоко ценила выдержку мужа, поскольку сама отличалась вспыльчивостью – княжеская чета словно являлась иллюстрацией к поговорке о притяжении противоположностей. Однако сегодня Астрид предпочла бы, чтобы супруг проявил себя хоть немного более эмоциональным – в конце концов, они имели некоторый интерес в судьбе мятежного принца.       - Если бы мой брат желал сбежать, - звучно произнёс Тор, - он сделал бы это. Благо, возможностей у него хватало – в пылу битвы, когда Малекит улетел на своём корабле, а я был занят в поединке с Алгримом, никто не мог помешать Локи сбежать. Но он этого не сделал – нет, он не бросил меня, он спас мне жизнь… А своей – чуть не лишился.       Глаза публики были прикованы к мятежному принцу. За время болезни Локи очень похудел – кандалы болтались на истончившихся запястьях, щеки впали, скулы обострились, под глазами залегли синеватые тени, резко контрастирующие с нездоровой бледностью. И всё же принц был красив – как красив дракон с прибитыми к скале крыльями или вывороченный с корнями багрянолистый осенний клён. В Локи чувствовалась надломленность, но была в нём и сила – тёмная, властная, несгибаемая. Принц очаровывал – даже княгиня ощущала действие его чар, хотя прекрасно понимала, что каждая деталь его образа тщательно продумана. Локи производил на присутствующих именно то впечатление, которое хотел произвести.       То, что происходило в зале суда, являлось театром одного актёра. Короткая обвинительная речь Одина и показания свидетелей попросту терялись на фоне якобы искреннего и прочувствованного – на грани исповеди – монолога Локи.       Хрут Сигурдсон поднялся на ноги и выпрямился во весь свой немалый рост.       - Ваше Величество, - зычно обратился он к Одину. - Думаю, мы услышали всё, что нужно. Позвольте нам удалиться, чтобы вынести вердикт.       Царь величественно кивнул. Члены Совета встали и гуськом направились к небольшой боковой двери, ведущей в комнату для совещаний, где им предстояло обсудить услышанное и вынести решение. Формально, вердикт Совета являлся для Одина не более чем рекомендацией - окончательное решение принимал царь, но интуиция подсказывала Астрид, что сегодня Всеотец едва ли заинтересован в конфронтации.       - Они его оправдают, - недовольно произнесла княгиня. – Конечно, оправдают. Ведь они судят его за побег из камеры – побег, якобы совершенный ради достойной цели. Однако, эти глупцы забыли, сколько горя и бед он принёс Мидгарду и Йотунхему. А неужели они не помнят, как в наш мир пришло войско Мародеров? Они судят его не за те преступления, и они его оправдают…       - За свои прошлые прегрешения принц уже ответил, - Эйнар наконец разжал губы. – Ты слышала, что докладывали лекари. Муки, которые он испытал… Разве они не дают ему права на новую жизнь?       - То, что он едва не погиб, ещё не означает, что он переродился.       - В глазах Совета, полагаю, означает. Многие будут недовольны освобождением принца, включая, думаю, Одина. Однако, он сейчас ничего не сможет сделать, потому что Тор хочет отблагодарить брата, а народ поддерживает Тора, тем более, что Один за каким-то чертом отправил его в Мидгард. Нет, Всеотец будет вынужден согласиться - особенно теперь, когда с восстановлением города возникли трудности… Я сам слышал, как горожане шептались, что, если бы Локи и его магия участвовали в реконструкции Западного Моста, он бы не рухнул.       - Он не заслуживает свободы.       Эйнар пристально посмотрел на жену.       - Думаю, ты не вполне к нему справедлива, дорогая. Ты ведь судишь его не за побег и не за беды смертных. Ты судишь его за то, что случилось с Сигюн.       - Он её очень обидел.       - Будет тебе, - покачал головой князь. – Сигюн о нём даже не вспоминает.       - Я помню за неё, - тихо ответила Астрид.       При определённых обстоятельствах женщина способна простить мужчину, который её отверг. Например, если он все потерял, мертв, болен или несчастен. Кого она совершенно точно никогда не простит – так это того, кто отверг её ребёнка.       В молодости леди Астрид отличалась редкой красотой, которую вполне сознавала и умело использовала. Она никогда не имела недостатка в поклонниках. Мужчины буквально не давали юной княжне прохода: на балах её танцы были расписаны на недели вперёд, поэты посвящали ей стихи, соперницы зеленели от жгучей зависти… Из сонма претендентов на руку и сердце, среди которых значились лучшие люди асгардского высшего общества, Астрид выбрала молодого князя, находящегося на службе в звании майора. И ни разу не пришлось ей пожалеть о своём выборе – её брак оказался из тех браков, что удаются. Князь и княгиня были очень счастливы, и стали ещё счастливее, когда судьба подарила им двоих детей. Эйнар, конечно, иногда посмеивался, что ему – неотесанному вояке – довелось растить девочек, но всякий, кто хоть раз видел генерала (к тому времени - генерала) с дочками, понимал, что дороже у него во всей Вселенной никого нет.       Разумным существам свойственно стремиться к прогрессу, потому любой хороший родитель хочет, чтобы ребёнок превосходил его: был красивее, умнее, счастливее… Княгиня всем сердцем любила дочерей, но это не мешало ей трезво оценивать их достоинства и недостатки. Ни одна из девочек не могла сравниться с матерью красотой: от Астрид они унаследовали мягкие каштановые волосы, но высокий рост, вытянутые лица и светло-карие глаза достались им от отца. Младшая – Коринна была покрасивей, зато старшая – Сигюн – поумней, и обеих отличал лёгкий и незлобливый нрав. Оттого княгиня не слишком беспокоилась о не самой выигрышной внешности дочерей – девушки с таким характером без особых проблем выходят замуж, особенно, если учесть солидное приданое, которое был готов предоставить князь Эйнар. К тому же, леди Астрид намеревалась позаботиться о том, чтобы дочери нашли себе мужей по сердцу и были счастливы.       Если бы она придерживалась этой линии поведения, то, возможно, всё случилось бы иначе, но, к сожалению, амбиции княгини перевесили её благие намерения.       Семья князя Эйнара пользовалась при дворе очень хорошей репутацией. Род генерала много тысячелетий верно служил Династии, его самого любили за выдающийся военный талант, а Астрид уважали за невовлеченность в дворцовые интриги и громкие скандалы – княжеская чета вообще предпочитала жить обособленно, большую часть года проводя в загородном поместье. Да, при дворе их очень ценили – потому княгиня не слишком удивилась, когда светлейшая царица Фригг намекнула, что хотела бы видеть своей невесткой старшую дочь княгини – Сигюн.       Ах, если бы Астрид не стала спешить… Сигюн тогда только-только вернулась из закрытого пансиона, где получала приличествующее княжне образование, и, конечно, замуж ей было рановато. Но голову княгини кружили мысли о том, как высоко может взлететь её не слишком красивая, но такая умненькая и милая дочь. Да и принц Локи тогда был известен всем только с лучшей стороны: красавец, талантливый маг, искусный дипломат. В общем, княгиня дала согласие, и матери назначили день, когда жених и невеста будут представлены друг другу.       Астрид следовало бы помнить, что до замужества Фригг была чуть ли не простолюдинкой и в традициях знати много смыслить не могла, но Астрид, как уже было сказано, пьянили открывающиеся перспективы. Будучи сильной натурой, она сначала убедила мужа в том, что брак этот - хорошая идея, а потом уговорила саму Сигюн. С дочкой, впрочем, не возникло особенных сложностей - Сигюн выросла послушной и почтительной, не привыкшей перечить родителям.       В назначенный день княжеская чета представила дочь ко двору. Едва Астрид с дочерью и мужем вступили в пиршественную залу, дурман, затмивший разум княгини, начал расступаться, и она впервые задумалась, не совершает ли ошибку.       Сигюн прежде не присутствовала на таких роскошных приемах, и, хотя в пансионе и должны были научить её держаться в обществе, от природы девушка отличалась застенчивостью. Посреди богато убранного, наполненного публикой зала, она совсем оробела. Праздничное, сшитое у лучшей портнихи платье вдруг начало казаться нелепым, словно угловатая школьница решила позаимствовать наряд из материного гардероба. Забранные в замысловатую прическу волосы, очевидно, тяготили Сигюн - оттого она нагибала вперёд тонкую шею, становясь похожей на неуклюжую и очень грустную лесную утку. А, быть может, девушка сутулилась оттого, что стеснялась своего роста - Сигюн была выше всех присутствующих женщин, да и приличной части мужчин - тоже, потому что княгиня заставила её надеть каблуки. Как будто и без того ноги девушки мало дрожали.       Сигюн испуганно жалась к матери, но княгиня вместо того, чтобы подумать о страхах, с которыми вот прямо в эту минуту сражалась дочь, думала только о впечатлении, которое та производила.       - Выпрямись, - шипела Астрид. - Улыбайся! Будь приветливее. Постарайся занять принца беседой - говорят, он ценит женщин, с которыми есть о чем поговорить.       Сигюн посмотрела на мать, как затравленный волчонок, но советам последовала. Она была застенчивой - это верно, но трусливой - никогда.       Жениха и невесту представили друг другу, и Сигюн попыталась исполнить то, что ей с малых лет вбивали в голову - попыталась понравиться будущему супругу. Она держала спину неестественно ровно (черт возьми, на этих проклятых каблуках, она на полтора пальца возвышалась над Его Высочеством!), испуганно улыбалась и что-то лопотала. Астрид, стоящая на некотором расстоянии от молодых людей, слов не слышала, зато видела лицо принца - и это лицо ей совсем не нравилось. Локи слушал невесту с выражением откровенной скуки, даже не пытаясь сделать вид, что ему интересно. Такое поведение было откровенно невежливым даже по отношению к случайной собеседнице, а уж по отношению к будущей жене... Княгиню кольнуло нехорошее предчувствие.       Не уделив невесте и пяти минут, Локи вернулся к своим друзьям, а Сигюн пошла к матери - немилосердно покачиваясь на непривычных каблуках и жалко улыбаясь. Взгляды, которыми придворные провожали юную княжну - насмешливые, презрительные, слегка сочувствующие - окончательно открыли Астрид глаза. Фригг мало того, что не смогла привить сыну вежливость, так вдобавок разболтала о ещё несостоявшейся помолвке. Это противоречило традициям знати: у асов было принято, что, уж если родители сговаривались о браке детей, они делали всё необходимое, чтобы отпрыски на этот брак согласились. Княгиня свою часть уговора выполнила. А Фригг? О чем она, Астрид думала, когда верила слову этой... царицы, которую, говорят, Один подобрал в какой-то глуши.       В конце приёма должны были объявить о помолвке, но ни княгиня, ни её дочь уже особенно не удивились, когда этого не произошло.       - Не понимаю, - соврала Астрид, чтобы утешить дочь, - не понимаю, что произошло. Должно быть, какая-то ошибка...       - Ну что ты, мама, - горько сказала Сигюн. - Какая ещё ошибка? Просто я ему не понравилась.       Астрид бросила беспомощный взгляд на мужа, но лицо Эйнара словно окаменело, а в глазах его застыл упрек. "Это ты, - без слов говорил генерал, - это ты убедила нас в необходимости этого брака. И что же получилось?"       Княгиня почувствовала, что гнев внутри неё ищет выхода, и отправилась к той, кто этот гнев заслужил - к царице.       Увидев приближающуюся Астрид, Фригг жестом приказала фрейлинам удалиться и встретила княгиню извиняющейся улыбкой.       - Мне очень жаль... - начала царица, но княгиня не стала слушать. Плевать она хотела на сожаления Фригг.       - Как это понимать, Ваше Величество? - холодно спросила она.       - Боюсь, - развела руками царица, - я ошиблась. Мой сын ещё не готов к женитьбе...       - Это следовало выяснить прежде, чем разговаривать со мной, - процедила княгиня. - И... Если вы не были уверены в том, что этот брак состоится, зачем вы упомянули о нём при дворе? Теперь над Сигюн смеются. Вы опозорили мою дочь, потому что не следовали традициям. Но вы... просто не знали о них, верно?       Фригг зарделась и поджала губы - она углядела в словах княгини намёк на собственное происхождение. Любую придворную даму гневный взгляд царицы заставил бы стушеваться. Любую - но никак не Астрид. Несколько поколений её предков верно служили Асгарду, и княгиня не собиралась робеть перед безродной девкой, которую Одину было угодно сделать своей женой.       - Я бы никогда не стала принуждать принцев к женитьбе на тех, кто им не люб, - с достоинством произнесла Фригг.       - Тогда, быть может, вам стоит получше узнать сыновей, - бросила Астрид. - Моё почтение, Ваше Величество.       С этими словами всё ещё пылающая яростью княгиня оставила царицу и вернулась к мужу и дочери. Как раз вовремя, ибо глазам Астрид предстала необычная картина: отец и дочь стояли у стены и жарко спорили. Сигюн изо всех сил пыталась утихомирить разъяренного генерала, а тот старался вырвать ладонь из рук дочери и броситься куда-то в толпу.       - Мама, помоги! - взмолилась Сигюн.       Княгиня немедленно подошла к бешено вращающему глазами мужу и заслонила его от посторонних глаз.       - В чём дело? - прошипела она.       - Надо ехать домой. Как можно скорее, пока беды не вышло, - княгиня увидела, что дочь находится на грани истерики.       - Ясно, - кивнула Астрид. - Пошли.       Женщины подхватили упирающегося генерала под руки и по мере своих слабых сил повели его к выходу.       - Вздорный мальчишка! - рычал князь. - Да я его по стенке размажу!       - Несмотря на искреннее восхищение твоей физической формой, папа, - печально сказала Сигюн, - не стоит забывать, что принц Локи - один из лучших воинов Асгарда, да ещё и моложе тебя на полторы тысячи лет.       - Я его голыми руками... - возмутился князь.       - Папа, он тебя искалечит, - отрезала Сигюн. - А потом ещё и в темницу отправит. Вот честное слово, был бы на его месте кто другой - я бы тебе даже подсобила. Но тут придётся отступить - ты же сам меня учил, что глупо вступать в бой с заведомо превосходящим по силам противником, да ещё и на его территории.       Генерал искоса взглянул на дочь. Губы его дрогнули в улыбке.       - Иногда я жалею, что ты не родилась мальчиком, - уже спокойнее произнёс он. - Ты была бы талантливым офицером, и, помимо того, могла бы самостоятельно набить морду надерзившим тебе уродам. Ладно, можете меня отпустить, я обещаю не разбивать ничьи головы... Или не пытаться это сделать. Едем домой - подальше от этого гадюшника.       В экипаже Эйнар задремал, убаюканный гладким движением кареты. Тихо, чтобы не разбудить мужа, Астрид склонилась к дочери:       - Отчего он так разозлился?       Сигюн пожевала губами - привычка, от которой княгиня тщетно пыталась её отучить. - Пока ты говорила с царицей, - наконец произнесла девушка, - ко мне подошла Гуда Хруддотир из моего пансиона. Исключительно из-за нашей дружбы, - лицо Сигюн скривилась, - и по большому секрету, Гуда рассказала мне, что светлейший принц счел возможным поделиться со своими друзьями впечатлением, которое у него обо мне сложилось. Знаешь, что он сказал, мама? Что я похожа - я цитирую - на унылую кобылу, но он ни за что не намерен стать тем, кто меня оседлает.       Княгиня ахнула:       - Дерзкий... Жестокий мальчишка!       Губы Сигюн задрожали. Непослушными пальцами она раскрыла маленькую дамскую сумочку, достала ручное зеркальце и с минуту пристально изучала свое отражение.       - Да нет, мама, он прав, - наконец сказала она, - я действительно смахиваю на кобылу. И теперь - благодаря его Высочеству - так меня называет весь двор. Гуда сказала.       По лицу Сигюн заструились слёзы. Княгиня - как бы стыдно ей не было это признавать и как бы сильно она не злилась на принца - была вынуждена констатировать, что знаменитое остроумие не изменило принцу. Грустное, залитое слезами, вытянутое лицо дочери действительно немного смахивало на печальную лошадиную морду. Это не уродовало её - вовсе нет. Сигюн пусть и не была красива в классическом понимании, но по-своему весьма привлекательна, но как же убедишь в этом ревущую в три ручья, задетую за живое молоденькую девчонку? И княгиня положилась на лучшего и древнейшего из лекарей - милосердное время.       Сигюн, разумеется, всю ночь проплакала в подушку, а утром заявила, что ноги её больше не будет на всех этих балах. Астрид серьёзно кивнула, но не приняла слов дочери всерьёз. Сигюн была не первой девушкой, отказывающейся показываться в свете после неудачного первого выезда, и даже не первой девушкой, не понравившейся жениху - однако ни первое, ни второе не значило, что эти девушки впоследствии не могли сделать удачную партию. Как раз наоборот. С лёгким сердцем княгиня пообещала дочери, что больше никогда не будет играть в сваху, а сама не сомневалась, что уже через пару месяцев снова уговорит Сигюн отправиться на какой-нибудь бал.       Что ж... Не только Фригг не вполне хорошо знала своих детей.       Несколько недель вся семья на цыпочках ходила вокруг Сигюн, стараясь окружить ее заботой и любовью. Княгиня дарила дочери новые платья, генерал травил байки о военных походах (и байки, кажется, как это не чудовищно, интересовали девушку гораздо больше модных новинок), но лучшей поддержкой для Сигюн оказалась младшая сестра. Коринна еще училась в пансионе, да и вообще отличалась некоторым простодушием, но тем не менее с удивительным талантом умела найти ключик к каждому - от вздорного старика до годовалого младенца. Ее невозможно было не любить - и если в присутствии родителей Сигюн сдержанно улыбалась, то в компании сестры - заливисто хохотала.       Усилия семьи не прошли даром - казалось, что старшая княжна и думать забыла о неудачном сватовстве. Во всяком случае, по ночам она больше не плакала, в уголке не вздыхала, и - самый верный показатель - на аппетит не жаловалась. Одно огорчало княгиню - она никак не могла переупрямить дочку и заставить ее снова выехать в свет. На аргументы вроде: "Зачем тебе столько красивых платьев, если ты никуда не ходишь?", Сигюн реагировала, как капризная маленькая девочка. "А зачем ты мне их подарила?" - спрашивала она. Княгиня только вздыхала об упущенном послушании дочери и бормотала себе под нос, что растить мальчиков - проще.       - Откуда ты знаешь? - удивлялась Коринна, неизменно присутствующая при ссорах сестры и матери.       На это Астрид не находила, что ответить, потому ограничивалась выразительным гневным взглядом.       В начале лета Сигюн упросила княгиню разрешить ей на месяцок съездить в Штормград, где, в живописном доме на берегу моря, проживала ее любимая бабка - матушка Астрид. Княгиня неохотно согласилась - летний сезон как раз начался, и дочери бы надо не в захолустье ехать, а на какой-нибудь модный курорт, где околачивается знатная молодежь. Но отказать Астрид испугалась - ну как, девчонка упрется рогом или снова погрузится в меланхолию. "Пусть себе несколько недель поскучает в компании четырехтысячелетней старухи, - решила княгиня, - потом ведь первая на бал попросится."       Впоследствии Астрид страшно ругала себя за необдуманное решение. Ну ладно, она не слишком хорошо понимала дочь - любой родитель скажет вам, что дети обожают делать то, чего от них меньше всего ожидаешь.       Но разве она не знала свою мать?       Сигюн благополучно добралась до владений бабки и присылала оттуда чрезвычайно жизнерадостные письма о том, как плещется в теплом море и загорает под ласковым южным солнцем. Коринна, не успевающая по математике и вынужденная летом торчать в столице и брать дополнительные уроки, завистливисто вздыхала, а княгиня писала дочери ответы на гербовой бумаге, в которых советовала не слишком усердствовать с солнечными ванными. Кожа Сигюн и без того отличалась смуглым оттенком.       Астрид следовало еще тогда заподозрить подвох в тех проклятых письмах!       Но она была самоуверенна и слепа, потому ничего не почувствовала - и где, спрашивается, прохлаждалась знаменитая женская интуиция и материнское чутье?       В середине июля знакомый столичный стряпчий по дружбе рассказал князю, что несколько дней назад оформлял документы купли-продажи одного столичного заведения. И - вот ведь какая штука - в качестве покупателя фигурировала некая Сигюн Эйнардоттир - тезка старшей дочери генерала. Но ведь это, разумеешься, просто забавное совпадение, какими изобилует жизнь, ведь княжне вовсе незачем покупать старую разорившуюся таверну?       Генерал выдавил смешок, а вечером с огромным беспокойством передал услышанное жене. Астрид поплохело - на душе словно точили длинные острые когти голодные дворовые кошки.       Через несколько дней повеселевшая и все-таки дочерна загоревшая Сигюн вернулась в отчий дом, но вместо теплого приема и вручения сувениров, которые она с собой привезла, девушку ждали снедаемые тревогой родители и неприятный разговор.       Княгиня попыталась применить дипломатию и исподволь узнать у дочери, как она связана с покупкой таверны, но Сигюн не стала играть в игры.       - Да, я намерена держать трактир, - призналась она. - Я хотела, чтобы вы узнали это от меня, но, к сожалению, слухи - не та вещь, которая поддаётся контролю.       Девчонка даже не чувствовала себя виноватой! Княжна, при живых родителях опустившаяся до того, чтобы обслуживать народ - такого позора Асгард ещё не видывал.       Князь и княгиня, шокированные до глубины души, не сразу нашлись, что сказать, но как только пришли в себя - сообщили Сигюн много нового о ней самой. Посреди «нахальных девчонок», «неблагодарных дочерей», «позоров родов» и прочих красочных эпитетов, отчего-то вызывавших у девушки не стыд, а улыбку, ребром встал вопрос княгини: «Как тебе такое вообще пришло в голову?»       - Ну... - задумчиво протянула Сигюн. - Я рассказала бабушке, как меня обидел поступок принца Локи, и жаловалась, что не желаю всю свою жизнь посвятить кому-нибудь, похожему на него. Сказала, - фыркнула Сигюн, - что не хочу быть племенной кобылой... Бабушка ответила, что я могу быть, кем угодно, нужно только разобраться, чего я действительно хочу...       - Можешь не продолжать, - мрачно произнесла княгиня, - эта женщина растила меня. Я представляю, на что она способна.       Как же она прежде не сообразила, что не стоит отправлять дочь, находящуюся в подавленном состоянии, к матери? Старая княгиня всю жизнь питала слабость к авантюрам и экстравагантным поступкам, да и вообще была женщиной легкомысленной, обожающей эпатировать публику. И в Сигюн, черт побери, она нашла благодатную почву, чтобы взрастить несколько своих безумных идей.       - Но откуда у тебя деньги? - всё ещё недоумевал генерал.       - Понятно, откуда, - резко бросила Астрид, - маменька расстаралась.       - Ага, - кивнула Сигюн, - бабушка сказала, что это золото так или иначе досталось бы мне после её смерти, поэтому, если я хочу, могу воспользоваться им уже сейчас. Долю Коринны она не тронула, - добавила девушка, глядя на сестру.       Коринна махнула рукой.       - Если тебе ещё нужны деньги, можешь взять мою часть. Собственная таверна, - мечтательно произнесла она, - должно быть, это очень интересно...       - Самое интересное, - взорвалась Астрид, - это скандал, который разразится, если кто-нибудь узнает, что ты задумала! Посмотри, какой пример ты подаёшь сестре!       - Общество уже за глаза кличет меня лошадью, - пожала плечами Сигюн. - Что с того, если оно назовёт меня ещё и трактирщицей?       Княгиня попыталась совладать с гневом. Она чувствовала, что разумные аргументы разбиваются об упрямство дочери - упрямство, которым до случая с принцем Сигюн вовсе не отличалась. Или отличалась? Когда дети растут в закрытых пансионах, рано или поздно сталкиваешься с тем, что знаешь о них преступно мало.       Умерив тон, Астрид зашла с другой стороны:       - Никто не собирается выдавать тебя замуж насильно, - мягко произнесла она. - Ты можешь заняться чем-нибудь ещё: благотворительность, искусство... Но это затея с трактиром - чистое безумие!       - У меня нет ни малейшего желания раздавать беднякам деньги, которые я не заработала, - иронично подняла брови Сигюн. - И ещё меньше мне хочется пачкать хорошую бумагу своей мазнёй или издавать дрянные стихи в мягком переплёте. Я была лучшей в классе по домоводству и одной из лучших по математике, а учителя хвалили мою способность организовывать работу. Таверна, мама, это именно то, чем мне хочется заняться.       - Но ты ведь ни черта в этом не смыслишь, - подал голос генерал.       - Я научусь, - пожала плечами Сигюн.       Она выглядела порядком напуганной - не привыкла дерзить родителям, но за маской прежней робкой девушки и почтительной дочери уже угадывалась не самая слабая воля.       - И стоило получать великолепное образование, чтобы потом обслуживать смердов? - зло спросила Астрид.       Сигюн искренне улыбнулась.       - Великолепное, мама? Да ведь всем известно, что наш пансион готовит исключительно добропорядочных жен для великосветских оболтусов. Мне учили, как хорошо вести хозяйство, и угождать гостям и мужу... Собственно, именно этим в таверне я и займусь - за исключением, правда, мужа.       Княгиня уцепилась за эту мысль.       - А ты понимаешь, дорогая, что этим поступком лишишь себя малейшего шанса удачно выйти замуж?       - Один раз я уже попыталась сделать блестящую партию, - криво ухмыльнулась Сигюн. - И что в результате? Меня обозвали кобылой и отправили на конюшню.       Астрид раздраженно прикрыла глаза:       - Из-за одного обидного слова ты рушишь всю свою жизнь, - процедила она. - Это ребячество, милая.       - Слово, сказанное принцем, имеет особенный вес, - парировала Сигюн. - Один раз, мама - один раз - я позволила тебе решать, что для меня лучше, позволила устроить мою жизнь по твоему вкусу. Результат, признаться, оставляет желать лучшего. Так позволь мне теперь попробовать самой распорядиться своим будущим - возможно, я справлюсь.       Князь и княгиня поняли, что дочь не воспринимает доводы рассудка, потому использовали последнее оставшееся у них средство - устроили скандал. Коринна, в качестве единственного зрителя, наблюдала за развивающимся спектаклем с огромным любопытством и откровенно принимала сторону сестры.       Князь громовым голосом объявил непутёвой дочери, что выгоняет её из дома. Страшная угроза не произвела на Сигюн ровным счетом никакого впечатления - девчонка пожала плечами и сказала, что, в принципе, всё равно собиралась жить в таверне, правда, там ещё ремонт не закончен, но, раз уж такое дело, она что-нибудь придумает... Княжеская чета тут же сменила тактику: вместо изгнания Сигюн ожидал строгий домашний арест с лишением общества подруг, карманных денег и изъятием всяческой литературы, кроме той, что поощряет в читателях уважение к родителям и традиционным ценностям. Сигюн в ответ вежливо напомнила, что уже некоторое время является совершеннолетней, и удерживать её силой они не имеют никакого права, а насчет денег пусть не волнуются - после уплаты по счетам у неё ещё кое-что осталось...       В общем, князь и княгиня потерпели поражение - и терпели его весь следующий месяц, пока в таверне с говорящим названием «У грустного Одда» завершался косметический ремонт, а они в десятый, сотый и тысячный раз пытались вправить дочери мозги. Под конец в доме установилась просто ужасная атмосфера - даже Коринна, которая поначалу смотрела на происходящее, как на развлечение, и вообще-то всегда была домашней девочкой, впервые в жизни запросилась в пансион раньше срока.       Потуги князя и княгини ничего не дали - в назначенный день Сигюн отбыла в своё новое жилище, а уже через неделю таверна приняла первых посетителей. Разразился скандал - но относительно небольшой, поскольку княжна Эйнардоттир была мало чем известна (кроме неудавшейся помолвки с младшим принцем) и не вызывала особенного интереса.       Астрид помимо воли пришлось смириться с выбором дочери. Эйнар поначалу предрекал Сигюн скорое разорение, но месяцы шли, сложились в год, полтора - а молодая трактирщица и не думала объявлять о банкротстве. Большой выручки она, как подозревала княгиня, не имела, но умудрялась держаться на плаву и радовать посетителей очень приличным обслуживанием, да и самой кое-что оставалось - во всяком случае, родители остались верны своему слово и не давали дочери ни четверти лиры.       А потом Асгард сотрясли великие и страшные перемены - сначала расстроилась долгожданная коронация Тора и якобы погиб младший принц, который оказался и не принцем вовсе - даже не родней асгардскому царю, а побочным отпрыском давнего врага Одина - Лафея.       - И царица, не пряча глаз, предлагала мне отдать за него дочь! - кипятилась княгиня.       - Считай, Локи проявил благородство и избавил меня от чудовищного мезальянса, - рассеянно отвечала Сигюн, которой к тому времени было не до несостоявшегося жениха, поскольку все её мысли занимали убытки, доходы, поставщики продуктов, прислуга и прочие хлопоты рядовой трактирщицы.       Она вообще сильно изменилась - пообтёрлась в не самом благородном обществе, научилась сходиться с людьми, торговаться, искать и находить выгоду. Она теперь сама зарабатывала деньги - больше того, она распоряжалась служащими, а это накладывает отпечаток. Родители по-прежнему не одобряли выбор дочери и периодически пытались её образумить, но невольно начали поглядывать на неё с уважением. Эйнар неохотно признавал, что для девчонки Сигюн неплохо организовала дела, а княгиня - пусть она бы никогда в том не призналась - получала удовольствие приезжая в таверну, где к ней относились, как к матери хозяйки. В глубине души они оба уже, пожалуй, смирились с тем, что Сигюн самостоятельно строила свою жизнь и строила её отдельно от них. В конце концов, в гнезде ещё оставался один птенец - Коринна, в отличие от сестры, не проявляла желания оставить отчий дом.       Смерть Локи, кем бы он ни был, повлекла за собой вереницу несчастий - суеверные даже поговаривали, будто Повелитель Магии, погибая, проклял Асгард и всех его жителей. Воспользовавшись разрушением Радужного Моста, на наименее защищенные области мира обрушились Мародёры - скопище мерзавцев и ублюдков со всей Вселенной. Они забирали всё, что могли забрать, а остальное - уничтожали, и какое-то время асгардская армия, размягчевшая и неповоротливая после долгих веков мирной жизни, не могла оказать достойного сопротивления. Столица погрузилась в мрачное ожидание, улицы опустели, асы прятались в подвалах и убежищах - в небе то и дело мелькали корабли захватчиков, обрушивающие на дома мирных жителей зажигательные снаряды.       Эйнара срочно отозвали с поста преподавателя и назначили в качестве командующего одного из подразделений Сопротивления. Княгиня с младшей дочерью перебрались в столичный особняк - пусть столица и подвергалась налётам, там было всё же спокойнее, нежели в отдалённом поместье, одиноко стоящем среди лесов. После долгих ссор и уговоров, Астрид убедила Сигюн на время войны переселиться из таверны к ним в дом. Не сказать, чтобы это решило проблему безопасности, поскольку Сигюн не согласилась передать дела таверны в чужие руки, потому каждое утро вставала с петухами и уходила к " грустному Одду", а возвращалась за полночь. Но так княгиня, нередко мучающаяся от бессонницы, хотя бы могла подняться и по очереди заглянуть в комнаты спящих дочерей - это чуть-чуть, да облегчало камень на её сердце.       В середине февраля - Астрид отчетливо помнила ничем не примечательный промозглый пасмурный день - с побережья пришли черные вести. Мародеры неожиданно совершили нападение на Штормград - за ночь богатейший курортный город превратился в руины и пепел. Выжили единицы, многие из которых навсегда повредились рассудком, а те, кому повезло (или не повезло - тут, как посмотреть) его сохранить, всю жизнь видели в кошмарах то, что творили с их земляками Мародёры. Среди жертв оказалась и старая княгиня - мать Астрид.       Заливающийся слезами мальчишка, который подрабатывал у неё конюхом, потом рассказывал, что госпожа приказала им всем - ему, кухарке, да двум служанкам - спрятаться в погребе, а сама осталась наверху. Когда Мародёры вошли в дом, старая княжна добровольно сказала им, где лежат ценности, и поклялась, что в доме кроме неё никого нет. Проклятые ублюдки забрали золото и драгоценности, а потом жестоко убили хозяйку дома. Мальчишка плакал, рассказывая об этом, а Астрид возблагодарила судьбу, что догадалась не брать с собой на этот разговор дочерей, и поклялась себе, что некоторых подробностей они от неё никогда не узнают.       Трагедия на побережье наконец-то заставила армию скинуть сонное оцепенение и наголову разбить противника. Асы гнали Мародёров до границ, а потом и дальше - через другие земли и миры, пока не уничтожили все отряды до последнего. Вторжение закончилось, но его гнилые семена уже успели прорасти и принести отравленные сады. В сердцах асов поселился страх и неуверенность, участились стычки и драки, увеличилось число преступлений, кое-где на улицу после заката лучше было не выходить. Асы больше не доверяли армии и страже, они даже на Одина посматривали с неодобрением - как ни крути, а в том, что армия не успела своевременно среагировать, была и его вина.       Испуганная настроениями, царившими в столице, Астрид буквально на коленях просила Сигюн бросить таверну, но дочь категорически отказалась. Упрямая девчонка, на которую смерть бабки произвела тяжелое впечатление, вбила себе голову, что таверна - это наследство, которое старая княгиня ей оставила, и продать её - это чистое предательство. "К тому же, - добавляла девушка, - дела идут весьма неплохо." Что верно - то верно, ропщущим на царя, недовольным, напуганным, ещё не успевшим пережить свои потери асам требовалось целое море выпивки, и те, кто мог её предоставить, получали неплохой барыш.       - Удивительно, - как-то с ехидством заметила княгиня, - что совесть мешает тебе продать таверну, а вот наживаться на чужом горе - нет.       - Чье-то горе - это почти всегда чья-то радость, - парировала Сигюн. - Такой вот закон сохранения счастья. Или боли, если угодно.       Астрид поморщилась, но промолчала. Она не давала дочерям уроки цинизма, да и в школьной программе они едва ли значились, но есть, наверное, вещи, которым учит сама жизнь.       Злодейка-судьба не собиралась легко отступаться от Асгарда, словно мало было уже свалившихся на него несчастий. Воскресший младший принц продолжил навлекать позор на свою беспутную голову и умудренную сединами голову отца, заключив договор с читаури и вторгшись в Мигард - мир, который издревле считался зоной интересов Асгарда. Разумеется, обиталище смертных не могло сравниться по красоте и величию с древним миром асов, но всё же по климатическим и физическим условиям Мидгард ближе всех стоял к Асгарду и обладал огромным преимуществом - был значительно моложе. Асы могли бы там жить и негласно рассматривали его, как возможную базу для переселения, которая понадобится в тот печальный час, когда Асгард перестанет быть пригодным для существования. Впрочем, это была очень далёкая перспектива.       Один жестко осудил захватнические поползновения младшего сына и вынес ему чрезвычайно суровый приговор - пожизненное заключение в асгардских казематах. Поговаривали, что даже принц Тор, вообще-то не склонный к сантиментам, находил наказание брата слишком жестоким, а уж царица и подавно выплакала все глаза. Асы относились к Локи неоднозначно - одни жалели и списывали его преступления на молодческую дурость, а другие - в основном те, чьи родственники пострадали во время вторжения Мародеров, в котором принц был косвенно повинен - проклинали его почем свет стоит.       Астрид тихо злорадствовала. Сочувствовать преступникам - пусть даже молодым, растерянным и наполовину помешавшимся от горя - она не желала, тем более, что слышала, как Эйнар презрительно отзывался о действиях принца в Мидгарде. "Это были поступки не зрелого полководца, - сказал он, - но разгневанного мальчишки, который сам не понимает, чего хочет больше - преуспеть или быть остановленным."       Даже представить страшно, как сложилась бы жизнь Сигюн, сочетайся она тогда браком с Локи. Если подумать, то судьба трактирщицы не так уж страшна по сравнению с судьбой супруги безумного политического преступника. Наверное.       Сама Сигюн, очевидно, не принимала происходящее с несостоявшимся женихом близко к сердцу. Когда княгиня через пару дней после суда застигла дочь в растрепанных чувствах и спросила, не имеет ли воскрешение Локи чего-то общего с подавленным настроением девушки, Сигюн фыркнула, что история принца, конечно, очень грустна, но куда больше её печалит, что мерзавец-Скегги с соседней улицы переманил у неё отличного поставщика красной рыбы.       Год после суда над принцем в Асгарде царил мир, а потом уродливую голову поднял старый и уже полузабытый враг - тёмные эльфы. Четыре поколения успели смениться с тех давних пор, когда Асгард и Свартальфхейм сцепились в страшной схватке, из которой лишь один смог выйти победителем, а второй - сгинул в веках. О той войне княгине рассказывал дед - о доблести асгардских воинов, о друзьях, о любимой, которую повстречал в полевом госпитале да и потерял голову...       - А что эльфы? - неизменно спрашивала маленькая Астрид.       - Эльфов больше нет, - отвечал дед, и на лице его появлялось нечитаемое выражение, причудливым образом совмещавшее в себе торжество и сожаление.       Только старый князь, как и многие другие, заблуждался - горстка эльфов всё ещё бороздила Вселенную на колоссальном боевом корабле и однажды - в конце февраля - они обрушили веками накопленную ярость на старых врагов. Многие погибли. И среди них та, кто, казалось бы, должен был быть защищен лучше всех в Асгарде - царица Фригг.       Почившей повелительнице устроили грандиозные похороны, на которые собрался весь Асгард. Женщины, мужчины, старики, дети - все плакали навзрыд, ощущая себя враз осиротевшими. Даже Астрид, до сих пор не простившая царицу, смахнула несколько слезинок, потому что одно дело - держать злобу за оскорбление, нанесённое дочери, но совсем другое - не почтить память величайшей правительницы.       За смерть Фригг отомстили сыновья - и они же отвели от Асгарда, да, наверное, и от остальных Девяти Миров страшную угрозу. Честь и хвала им за это. Но княгиня всё равно не могла до конца простить Локи - какие бы жертвы он не приносил - и не слишком-то хотела его освобождения.       - Милая, - Эйнар тронул задумавшуюся супругу за локоть.       Княгиня перевела взгляд на трон, перед которым уже выстроились члены Совета, сохраняющие торжественно-загадочные выражения лиц. Глаза всех присутствующих были прикованы к ним - и к царю, который, нахмурившись, читал свиток с вынесенным вердиктом.       Несмотря на то, что напряжение в зале достигло критической точки - нетерпение и беспокойство можно было буквально потрогать руками - главное действующее лицо сохраняло полный контроль над собой. По виду Локи никак нельзя было сказать, что решение, от которого зависит его судьба, хоть чуть-чуть приводит его в трепет. Астрид могла только догадываться, каких усилий стоило принцу держать себя в руках.       Наконец Один поднялся с трона. Пронзил подданных серыми очами, перевел взгляд на сына и произнёс, неотрывно глядя тому в глаза:       - Локи Одинсон, Принц Асгардский! Ты признаешься виновным во всех вменяемых тебе преступлениях, как то: пренебрежение волей царя, нарушение условий заключения, побег из тюрьмы, а также деяниях, которые уже рассматривались в этих стенах два года назад.       Весь зал затаил дыхание. Неужели Один всё-таки решил пойти против воли Совета и вернуть сына в темницу?       Царь выдержал паузу, легко читая эмоции, отразившиеся на лицах подданных, и, казалось, откровенно этими эмоциями наслаждаясь.       - Однако, - продолжил он, - во время битвы с эльфами ты проявил редкий героизм, а наши традиции гласят, что ас, искупивший свои преступления собственной кровью, заслуживает права на помилование. Поэтому я дарую тебе свободу, Локи Одинсон. С полной конфискацией имущества и лишением всех должностей и званий, кроме тех, которые полагаются тебе по праву рождения.       - А что, - прошептал Эйнар на ухо жене, - старый лис далеко не промах. Сумел-таки найти способ проучить сынка.       Княгиня довольно улыбнулась. Это было, безусловно, не совсем то, на что она рассчитывала, но, как говорится, на безрыбье...

***

      - Во вторник ты обязательно должен быть у Министерства Юстиций, - негромко произнес Один. - Законники завалили меня просьбами и жалобами, якобы предоставленные им временные рабочие места - фактически стойла в хлеву. А ведь я определил этих мерзавцев в старый дворец Бьерна - один из величайших архитектурных шедевров шестидесятых!**       - Названный величайший шедевр находится в пригороде, а для достопочтимых юристов мир заканчивается городскими стенами, - хмыкнул Тор. - Они не желают каждое утро ездить в провинцию, вот и требуют своё прежнее здание в самом центре.       Отец и сын стояли около ступеней, ведущих к трону, и наблюдали, как последние зрители покидают импровизированный зал суда. Придворные бросали на царскую семью заинтересованные взгляды, но - к вящему разочарованию - не могли расслышать ни слова.       - Как бы то ни было, я решил начать реконструкцию. Впрочем, - произнес Один голосом, полным мрачного злорадства, - господам законникам не стоит рассчитывать на скорое возвращение. Разрушения, которые нанесли эльфы зданию Министерства, в конечном итоге сыграли нам даже на руку, поскольку оказалось, что в своё время его строили чрезвычайно недобросовестные асы. Внутренняя часть большинства несущих стен превратилась в труху, фундамент просел и начал крошиться. Если бы не эльфы, через год-другой здание само бы обрушилось на головы работников... - Всеотец призадумался и невесело улыбнулся. - Может, оно и к лучшему было бы. Эти пиявки кровососущие перестали бы изводить меня ходатайствами... Много во Вселенной дурных существ, но племя юристов из них самое зловредное.       Тор про себя улыбнулся. Глубокая нелюбовь Одина к юристам была широко известна и давно стала притчей во языцех. Каждому первокурснику, выдержавшему экзамен на факультет юриспруденции, старшие товарищи с пафосом заявляли, что всё, бедолага, отныне ты навсегда лишен царской милости.       - Я подумывал вообще снести старую постройку и на её месте возвести новое здание, а потом решил - много чести. Залатаем дыры, как сможем. Времени потребуется немало, зато деньги сэкономим. А пока пусть господа юристы дышат свежим воздухом да любуются пейзажами нашей прекрасной природы.       - Ты знаешь, кто способен помочь завершить реконструкцию в рекордные сроки, - осторожно заметил Тор.       В юности Локи серьёзно увлекался архитектурой и несколько десятилетий потратил на разработку метода, совмещающего в себе традиционные и магические технологии проектирования и возведения зданий. Смелая и отчасти даже революционная идея молодого принца у многих вызывала скептические усмешки, но они без следа исчезли, когда Локи, пользуясь своими разработками, построил в приморском Хавагорке Дворец Искусств. Здание, очертаниями напоминающее гигантскую морскую раковину, располагалось на берегу и казалось настолько естественным продолжением пейзажа, словно действительно было домом огромного моллюска, миллиард лет назад выброшенного из океана великой волной. Знатоки, увидев его, пришли в полный восторг и в один голос объявили архитектурным шедевром. Впрочем, чтобы понять это, вовсе не обязательно было знакомиться с отзывами критиков - хватало одного взгляда, чтобы влюбиться в плавные и изящные, но в то же время монументальные формы.       К сожалению, дальнейшего развития разработки Локи не получили, поскольку сам он, достигнув успеха, охладел к архитектуре и переключился на другие проекты. Как всякого ученого, его манили неизведанные горизонты и брошенные природой вызовы. Другого же аса, способного и - что важнее - желающего превратить экспериментальную технологию принца в промышленную, не нашлось. Главным образом из-за того, что разработки были чрезвычайно сложны, и их внедрение требовало колоссальных капиталовложений, прежде всего - затрат на подготовку специалистов очень высокого класса, являющихся одновременно магами, инженерами и художниками.       В общем, строительные объединения подумали-подумали, почесали в затылке и решили строить по старинке: и понятнее, и дешевле. И всё же Тор не мог избавиться от чувства сожаления, ведь, если бы за разработки Локи взяться с умом, уже через несколько сотен лет можно было бы позволить себе организовать глобальную стройку по всему государству, благо - места для творчества хватало. Архитектурными шедеврами изобиловала одна лишь столица, но не остальные города - разве что какой-нибудь богатый меценат иногда дарил провинции дворец, театр или иное общественное здание. Всеотец, однако, в этом вопросе расходился мнением с сыном и не считал масштабную реконструкцию городов первоочередной задачей. «Когда взойду на престол...» - подумал Тор и испугался. Впервые за долгое время в его голове возникли такие мысли и, что самое странное, они не вызвали отторжения или дискомфорта. Но как? Почему? Ведь ещё недавно он отказывался принимать трон, ещё недавно считал, что его, скорее, достоин Локи... Да и вообще, он ведь счастлив с Джейн, очень счастлив. Уместно ли в тайне от неё лелеять мечты о воцарении? Или он действительно такой низкий ас, как полагает его отец - потешится с ней пару десятков лет, а потом вернётся в Асгард, чтобы с комфортом расположиться на золотом кресле?        «Нет, - подумал Тор, - нет, я не хочу... Не желаю об этом думать! Не желаю - и не буду. О чем нужно думать - так это о реконструкции и о том, какой вклад Локи может в неё внести.»       Всеотец, однако, не разделил энтузиазма сына. Тоном, который моментально стал ледяным, он отчеканил:       - Нет. Локи нечего делать на стройке. В реконструкции он участия принимать не будет.       - Но, отец... - попробовал возразить Тор.       - Нет, - отрезал Один. - Я не имею намерения допускать твоего брата к какой-либо общественной деятельности. Тем более к той, которая проводится под патронажем Короны.       - Значит, - зло бросил Тор, - ты не намерен вкладывать оружия в ножны? Зачем, отец? Зачем подливать масла в огонь вашей ссоры? Локи всю жизнь искал твоего одобрения, и я уверен, если бы ты сейчас проявил любовь, он с радостью откликнулся бы на неё. Зачем снова делать из него врага?       Лицо царя выражало всё ту же суровую непреклонность.       - Ты плохо понимаешь брата. Плохо понимал тогда, и ещё хуже теперь. Поверь, я делаю, как будет лучше.       Тор уже давно вышел из того возраста, когда мальчишка настолько восхищается отцом, что во всем верит ему на слово. Тем не менее, он молча поклонился и пошел к дверям.       Как ни горько ему было видеть, что угли вражды между отцом и братом ещё тлеют, готовые в любую минуту вспыхнуть ярким пламенем, Тор не собирался лезть в их отношения. Фригга - да, она могла бы стать миротворцем, но он... Он, скорее всего, проявит такт и изящество разъяренного слона, попавшего в посудную лавку, и добьется соответствующих результатов. К тому же - если быть до конца откровенным - сейчас Тор сумел наладить приемлимо хорошие отношения как с Локи, так и с Одином, и ему совершенно не хотелось раскачивать лодку и портить их, что непременно произошло бы, вздумай он принять чью-либо сторону. Эгоистично? Верно. Но разве эти двое менее эгоистичны?       Около дверей тронного зала Тор обнаружил пресловутого, много раз помянутого брата. Локи расхаживал по коридору, потирал запястья, на которых больше не красовались кандалы, и рассеянно улыбался.       Тор распахнула объятья.       - Поздравляю с освобождением, брат!       Локи крепко сжал плечи брата, а потом отступил на расстояние вытянутой руки и елейным голосом спросил:       - Куда ж мои денежки, кровью и потом заработанные, делись?       - Так уж и заработанные? - поднял брови Тор. - Помнится, начальный капитал тебе Один выделил...       - Как и тебе, - парировал Локи. - Только ты его почти полностью растратил, а я - в несколько раз приумножил.       - И за это мы с отцом тебе сердечно благодарны, - ухмыльнулся Тор.       - Значит, действительно в карман себе положили?       - Не всё. Солидная часть на нужды государства пошла - Биврёст, там, починили...       - Биврёст? - вознегодовал Локи. - Да моих денег хватило бы, чтобы построить мост отсюда и прямиком до Мидгарда через открытый космос! К тому же, знаю я вас - скряг. Наверняка цвергов наняли, а они чуть ли не за спасибо работают.       Тор изображал из себя воплощенное достоинство гордой асгардской нации, хотя Локи был, разумеется, прав. Биврёст действительно реконструировали цверги, которые совмещали в себе аккуратность, дисциплинированность и высокий профессионализм с чрезвычайно низкими требованиями к оплате труда, что делало их почти идеальными работниками.       - Но ты прав, - заметил Тор, - солидная часть твоего состояния перешла к нам с отцом. Мы были уверены, что ты будешь только рад, что деньги не ушли из семьи.       - Не ушли... - с тоской повторил Локи. - Да я бы скорее их нищим раздал или спустил всё на вино и женщин...       - Ты поберёг бы себя, - заботливо сказал Тор. - Ты, конечно, ещё молод, да и вообще мужчина хоть куда, но чтобы, хммм, доставить удовольствие стольким женщинам, скольким позволяют такие деньги, нужно здоровье надорвать.       - Ладно, - отмахнулся Локи, - уж что-что, а жадность никогда за мной не числилась...       И вот тут Тор был согласен. Его брат принадлежал к той породе мужчин, которые могут прийти в таверну и на последние деньги поставить выпивку всем посетителям, просто потому, что у него хорошее настроение.       - ...заработаю. Ты мне лучше вот что скажи: что с Малекитом делать будем?       - А с ним требуется что-то делать? - буркнул Тор.       - Мы с тобой согласились, что Малекит жив и где-то скрывается.       - Это всего лишь теория, Локи.       - Ладно, - сузил глаза брат. - Я тебя понял.       Тор нахмурился. В глубине души он понимал, что, скорее всего, Локи прав - проклятый эльф забился в какую-то щель, и его требуется оттуда выкурить. Не только в память о Фригг (хотя главным образом из-за этого), но и потому, что такие, как Малекит очень опасны. Где он - там война, там кровь, там вдовы и сироты. Он может сидеть тихо год, два, сотню, но однажды он поднимет изуродованную голову, и куда-то придёт беда.       Да, Тор прекрасно это понимал, но уж больно задевал его тон, который Локи брал, когда заговаривал о Малеките. Словно бы он винил Тора за то, что тот не сподобился избавиться от эльфа ещё тогда, в Мидгарде? Или брат не при чем, и его мучает собственная совесть?       - Погоди, Локи, - сказал Тор. - Не гони лошадей. Сегодня я должен идти, но во вторник я снова буду в Асгарде. Тогда и поговорим толком.       - Хорошо, - так же холодно произнес Локи. - Но имей в виду, вторник - крайний срок. Я не стану тебя уговаривать, не хочешь участвовать - справлюсь сам.       - Зачем же, в таком случае, ты вообще ведешь со мной этот разговор? - зло бросил Тор.       - Потому что полагаю, что ты имеешь право отомстить за маму, - отрезал Локи и резко развернулся. - До вторника.       Тор прожег спину удаляющегося брата яростным взглядом, а потом и сам пошел прочь.       Легко сбежал по мраморной парадной лестнице, взял из конюшни свежую лошадь и пустил ее галопом через город по направлению к Бивресту. Дорогу он знал лучше собственной пятерни, потому правил гнедой машинально, почти на уровне инстинктов, и использовал импровизировавшую прогулку, чтобы проветрить голову.       Видят Небеса, ему это требовалось.       Последние полгода Тор жил на два мира, преимущественно обитая на Земле, но регулярно - согласно договору с отцом - наведываясь в Асгард, чтобы помогать отстраивать город и принимать участие в некоторых общественных мероприятиях. Не сказать, чтобы подобный образ жизни отнимал у него слишком много сил - еще сто лет назад царевич нашел бы его откровенно скучным и непременно попытался бы тем или иным способом ввязаться в какое-нибудь авантюрное приключение или хорошую драку. Нет, он без труда переносил нестандартный человеческо-асовский образ жизни, но пришел к выводу, что старая мидгардская поговорка "Кесарю - кесарево" имеет смысл. Во всяком случае, он находил разумным и даже необходимым полностью разделять свою асгардскую и земную жизни - разделять полностью, даже в мыслях. В какой-то мере это было обусловлено тем, что мировоззрение людей во многом отличалось от мировоззрения асов, и общение с ними приходилось строить иначе. Но главная причина заключалась в том, что Тору просто-напросто нравилось играть две абсолютно разные роли. В Асгарде он был принцем, овеянным славой героя, а в Мидгарде - просто Тором, счастливо живущим с любимой девушкой, и в свободное время помогающим хорошим парням ловить плохих парней.       Гнедая петляла по улицам, а Тор отодвигал мысли о брате, отце и строительных работах в дальние уголки сознания и переключался на земную жизнь и Джейн, которая, кстати, просила сходить за покупками. "Список лежит на холодильнике, милый," - сказала она, убегая на работу. Тор тогда еще спал, но, кажется, что-то сонно пробурчал из-под одеяла, так что хорошо бы набить холодильник прежде, чем кареглазая красавица вернется с работы.       Как Тор не спешил, на Бивресте он придержал лошадь - да и любой на его месте поступил бы так же. Отстроенный заново Радужный Мост стал, кажется, еще прекраснее - семь цветов перетекали друг в друга, образуя дорожное полотно - прозрачное, как хрусталь, и твердое, словно камень.       - Снова ты, принц, - слабо улыбнулся Хеймдалль.       Они никогда открыто не обсуждали то, что во время войны с эльфами Страж Моста, по сути, пошел на измену, предпочтя выполнять приказы принца, но не царя. Однако Тор это запомнил - и ценил верность Хеймдалля, которая была тем значимее, что влияние златоглазого стража в Асгарде было очень велико. Настолько велико, что Один даже не решился покарать его, хотя, конечно же, тоже помнил о выборе Хеймдалля.       - Снова я, друг, - улыбнулся Тор. - Но скоро, глядишь, у тебя появится еще один постоянный посетитель. Слышал о решении суда?       - Слышал, - величаво кивнул Страж. - Такие вести расходятся быстро, - с иронией добавил он. - Но, полагаю, принц Локи не нуждается в моих услугах, чтобы переместиться в любой из известных миров.       - На самом деле нуждается. Не мне тебе рассказывать, что в Асгарде всякое перемещение между мирами должно происходить при содействии Стража - то есть тебя - с обязательным составлением соответствующих документов. В противном случае, перемещение классифицируется, как преступление. В прежние времена Локи это мало волновало, поскольку никто бы не решился предъявлять принцу обвинение по такому ничтожному поводу. Теперь всё изменилось. В решении суда значится, что, если Локи поймают за руку на каком-то незаконном деянии, его заключение будет немедленно возобновлено. На братца сейчас направлены все глаза, и он, думаю, будет вести себя очень осторожно.       - Вот как, - сказал Хеймдалль. - Тогда, может быть, мне и впрямь в скором времени выпадет шанс оказать услугу принцу Локи.       В тоне стража - совершенно спокойном - Тору почудилась лёгкая насмешка. Уж кто-кто, а Хеймдалль никогда не жаловал младшего принца, и тот платил ему сторицей. Тор иногда задавался вопросом, откуда взялась эта неприязнь. В прежние времена, когда Локи ещё пытался угодить отцу и вообще заботился о своей репутации, он славился умением очаровать любое, даже самое черствое сердце. А вот с Хеймдаллем это не работало. То ли Страж был чрезвычайно прозорлив, то ли просто ему, как и всем во Вселенной, были свойственны порой совершенно необъяснимые симпатии и антипатии.       - Ты готов, принц? - спросил Хеймдалль. Тор кивнул. Через мгновение перед его взором вспыхнул ослепительный свет, и на несколько секунд принц потерял ориентацию в пространстве: земля уплыла из-под ног, а сам он будто растворился в бесконечном сиянии... Вообще-то, телепортация имела конкретное, громоздкое и до тошноты научное явление, и Локи, окажись он поблизости, мог бы озвучить его скучным лекторским тоном, но Тор - втайне от всех - предпочитал воспринимать её, как уникальный аттракцион. Впрочем, даже лучший из аттракционов может наскучить, если пользоваться им несколько раз в месяц исключительно в деловых целях.       Мидгард встретил принца темнотой - хоть глаз выколи - и тишиной. С полминуты, пока глаза привыкали к мраку, Тор ничего не видел, но остальные органы чувств уже выхватили из окружающей обстановки знакомые запахи и звуки: громкое тиканье старинных антикварных часов, аромат распустившейся вчера гортензии, топот чьих-то шагов в подъезде... Сложившись в комбинацию, ощущения наводили на неутешительно умозаключение: Хеймдалль снова перенес его прямо в гостиную. Сколько раз - десять? сто? - Тор просил Стража уточнить координаты и переместить его в прихожую, но Хеймдалль только посмеивался, словно слова принца представлялись ему удачной шуткой. Что же - это всё оттого, что Стражу ни разу в жизни не приходилось встречаться с разгневанной Джейн Фостер.       Стараясь ступать как можно аккуратнее, Тор отошел к двери и опасливо щелкнул выключателем. Гостиную залил свет модной хромированной люстры, и из могучей груди принца вырвался сокрушенный вздох. Так и есть - по светлому ковру с густым ворсом тянулась цепочка грязных следов. Джейн будет недовольна. Да что там недовольна - Джейн придет в ярость, ведь они только пару дней назад забрали ковёр из химчистки. А в химчистку ковер попал после того, как Тор основательно потоптался по нему сапогами, в которых целый день проработал на стройке. И вот - снова.       Осознав, что справедливого гнева возлюбленной всё равно не миновать, принц постарался минимизировать ущерб - быстренько передвинул мебель, скатал ковёр в аккуратный рулон и упрятал подальше в угол. Пусть лучше Джейн не видит, насколько всё плохо. «Пустяки», - скажет он ей и сам договорится с химчисткой.       Быстро переодевшись (долой доспехи и длинный плащ, привет - джинсы и вязаный пуловер), Тор схватил с холодильника список, а из шкафа - кошелек с деньгами, и помчался в ближайший круглосуточный супермаркет. Он ещё успеет отовариться согласно списку, а потом - глядишь! - и на ужин что-нибудь сообразит, и тогда Джейн, вернувшейся с очередного совещания, будет полегче.       Если бы асам сказали, что их будущий правитель ходит за покупками и - помилуйте, Небеса! - стоит у плиты, облачившись в разрисованный ромашками фартук, то упомянутые асы сначала не поверили бы, потом постарались бы хорошенько вздуть злостного клеветника, и в самом конце - с ужасом схватились бы за головы. Реакцию Локи Тор вообще старался не представлять - должно быть, смех братца был бы слышен во всех уголках Вселенной... Что сказать - любовь (если это действительно любовь) творит с мужчинами странные вещи.       Первые месяцы, пока он только осваивался, Тор жил так, как привык в Асгарде - собственно, он жил так, словно Земля и была видоизмененным Асгардом. Американское правительство предложило ему работу, связанную с урегулированием конфликтов и обеспечением безопасности мирного населения, и Тор, недолго думая, согласился. Воевать он умел хорошо, и ему действительно нравилось это делать, тем более - во имя благих целей. Не то чтобы его работодатели были ангелами во плоти. Принц понимал, что они, как и любые разумные существа во Вселенной, прежде всего защищают собственные интересы и наверняка проводят множество операций, нацеленных далеко не на торжество справедливости. Однако, американские военные были достаточно умны, чтобы не пытаться вовлечь Тора в сомнительные дела, потому он предпочитал закрывать глаза на то, что, в принципе, только подозревал, не имея никаких доказательств. Как-никак Штаты были родиной Джейн, потому принц невольно испытывал по отношению к ним некоторую лояльность.       Свободное время, остающееся после не таких уж пустяковых, как он поначалу считал, операций, Тор тратил на изучении в общем-то малоизвестного ему Мидгарда. Он достаточно быстро освоился с машиной и за пару месяцев объездил Пенсильванию, в которой они с Джейн обосновались, и соседние Огайо, Нью-Йорк и Вирджинию. Когда позволяла работа, любимая составляла Тору компанию, но большинство вылазок он совершал в одиночестве: только он, дорога и много свободного времени. Принцу нравилось думать об этих поездках, как о первом настоящем знакомстве с Мидгардом. Нет, он, безусловно, бывал в мире смертных и раньше, но в далёкой юности его больше интересовали драки, нежели исследования, а потом и вовсе стало не до того, чтобы глазеть по сторонам - спасение миров, знаете ли, отвлекает. Потому только теперь у Тора появился шанс присмотреться к планете людей получше, и увиденное... обескураживало, поскольку принц не мог решить, нравится ли ему человечество или нет. Не отдельные, вполне конкретные люди - потому что Джейн ему куда больше, чем просто нравилась - а весь человеческий род в массе. В смертных было много хорошего, много такого, чем следовало гордиться, но рядом с любовно взращиваемыми цветами доброты, любви и благородства уживалась неописуемая жестокость и даже более страшное безразличие. Впрочем, подобная, не самая лестная оценка человечества проистекала прежде всего из того, что значительную часть времени Тор проводил в горячих точках. А вот если бы он вращался, например, в кругах деятелей культуры, то у него, должно быть, сложилось бы абсолютно иное представление о планете людей. Впрочем, ведь кто-то из смертных сказал, что благополучие общества определяется благополучием наименее обеспеченного из его членов - так что Тор полагал свои суждения справедливыми...       А ещё в то время он всё портил: ломал мебель, бил посуду, выводил из строя электронные приборы разной степени сложности. Разрушения он, конечно, производил не специально - всему виной слабая осведомленность относительно того, как устроен земной быт, и неумение контролировать собственную силу. Над последним пришлось серьёзно поработать, иначе он бы до сих пор сносил дверь с петель, просто заходя в комнату.       Тор находил подобные недоразумения скорее забавными, нежели раздражающими. Однако, Джейн, похоже, придерживалась иного мнения. Каждая разбитая чашка заставляла её губы сжиматься во всё более тонкую линию, а в глазах загорался опасный огонёк. Тор не очень понимал, чем вызвано нарастающее раздражение возлюбленной, а девушка, в свою очередь, не спешила открыть ему глаза и на прямо заданные вопросы бормотала малозначащее "Всё в порядке".       Что к чему, принцу доходчиво объяснила Дарси. Мисс Льюис вообще оказалась для Тора незаменимым советчиком - именно она посвятила его в таинство общения с компьютером, телефоном и (святая святых!) стиральной машиной.       - Джейн у нас добрая душа, - сладко пропела Дарси, - почти блаженная. Вот она и вздыхает, бедняжка, и продолжает тянуть ярмо. Если бы мне приходилось работать фактически без выходных да ещё и содержать мускулистого, - Льюис смерила Тора долгим взглядом, - здорового молодца, который ест в три горла да ещё и портит имущество, я бы не задумываясь выставила этого жиголо на улицу, и даже пронзительные синие глаза меня бы не остановили!       Тор воззрился на девушку с искренним изумлением. Неужели ноги их с Джейн проблем растут из нехватки денег? Как же это... обыденно.       - Слезь с её шеи, дружище, - сказала Дарси, - увидишь, Джейн сразу же сменит гнев на милость. И не хлопай ресницами, на меня это не действует. Ты же принц, вот и веди себя, как подобает принцу.       Ирония заключалась в том, что Тор вел себя именно так, как ведут принцы, то есть совершенно не думал о деньгах. Не то чтобы он считал, что кто-то должен его содержать, тем более - любимая женщина. Просто прежде перед принцем никогда не стояла проблема заработка. Один выделял сыновьям очень приличные суммы на "карманные расходы", и Тору хватало этого "пособия" за глаза. В отличие от Локи, который превосходно разбирался в финансах и активно пускал деньги в оборот, что сделало его одним из самых состоятельных асов в государстве, Тор передал управление своим состоянием в руки специалистов и жил припеваючи на солидные проценты.       Однако в Мидгарде всё изменилось - здесь он являлся принцем только номинально, и, значит, каким-то образом был должен принести деньги в дом. Тор было подумал перевести часть средств, хранящихся в Асгарде, в земные банки, но Один ни за что не закрыл бы глаза на отток капитала в Мидгард, а принц не хотел ещё больше портить и без того далеко не безоблачные отношения с отцом. Потому Тор, наступив на горло гордости, отправился к своим американским работодателям и сообщил, что желал бы получать кое-какое вознаграждение за оказываемые услуги. Работодатели согласились, не моргнув глазом, и назначили принцу более чем щедрое жалование, но Тор все равно чувствовал себя гадко. Зарплата превращала его из добровольного, а значит - свободного в средствах - помощника в самого обыкновенного наёмника. Но гордость гордостью, а Джейн очень обрадовалась деньгам, которые добавились к их общему бюджету, и Тор считал, что оно того стоило.       В супермаркете, несмотря на поздний час, было многолюдно. Впрочем, чему тут удивляться? Филадельфия - большой город, столица штата, а столицы в принципе не знают слова "сон".       Слушая, как пожилая леди дотошно допрашивает кассиршу на предмет свежести яблок, Тор нетерпеливо переминался с ноги на ногу и с трудом удерживался от того, чтобы закатить глаза. Если бы можно было снять бейсболку, всё немедленно изменилось бы - большинство американцев знало "Мстителей" в лицо. Тор ничего не имел против общественного внимания и поначалу с большим удовольствием общался с людьми, давал автографы и травил байки. Однако, Джейн его популярность раздражала. Она морщилась, когда очередная поклонница просила Тора расписаться на майке, пренебрежительно пожимала плечами при упоминании тысячной конференции и закатила страшный скандал, после того как Тор в одном из интервью назвал их домашний адрес.       По последнему пункту, надо признать, она была абсолютно права, поскольку фанаты принялись присылать по почте сомнительные подарки, а экзальтированные дамы несколько раз устраивали засады в подъезде. После пары недель мучений адрес пришлось сменить, и на новом месте Тор вёл себя куда осмотрительней - носил неприметную одежду, натягивал на глаза бейсболку и едва здоровался с соседями. И всё же, несмотря на то, что предложение сохранять инкогнито поступило именно от него, принц не мог отделаться от неприятного послевкусия, которое оставила за собой реакция Джейн. Тор с детства был популярен, что характерно для асгардского наследника престола, и до того сроднился с собственной известностью, что и не мыслил себя без неё, и неумение Джейн принять это - неумение, смешанное с нежеланием - невольно воспринималась им, как неготовность принять его самого... Впрочем, такие мысли - жалость к себе пополам с неудовлетворенностью - посещали принца в плохие дни. В хорошие же - когда Джейн не очень уставала на работе и располагала крупицами свободного времени - Тора вообще не посещали мысли, всё что он делал - купался в счастье.       Иногда, правда, ему казалось, что хороших дней становится меньше и меньше.       Дотошная старушка наконец оставила кассира в покое, очередь продвинулась, и Тор получил возможность оплатить покупки. Подхватив с полдесятка пакетов, он вышел из супермаркета и невольно поежился. На улице похолодало, начал накрапывать мелкий противный дождик - первый поцелуй нависшей над Филадельфией осени. Климат Земли не очень сильно отличался от асгардского, но Тор всё равно то и дело ловил себя на мысли, что дома лучше - и солнце ярче, и воздух прохладней, и небо синее... Дома? Какая нелепость, ведь теперь Мидгард - его дом, и он сам этого хотел.       В лифте Тор лицом к лицу столкнулся с возлюбленной. Джейн выглядела восхитительно в узком деловом костюме и туфлях на опасно тонких каблуках - настолько восхитительно, что из головы принца напрочь вылетели все мысли. Все, кроме одной - затащить это неземное создание в спальню и не отпускать от себя несколько часов.       - Что Локи? - спросила Джейн после приветственного поцелуя. Героизм, проявленный Локи в Свартальфхейме, заставил девушку пересмотреть своё к нему отношение и даже проявлять некоторый интерес к его судьбе.       - Вывернулся, разумеется, - улыбнулся Тор. - Не зря ведь о его ловкости ходят легенды.       - Хорошо, - кивнула Джейн. - Думаю, он не так уж и плох, просто запутался, и в голове у него полная каша. Если бы только ему представился шанс начать всё заново…       - Едва ли, - поморщился Тор. - Отец крайне неохотно пошел на его освобождение и так просто не оставит Локи в покое. Но это не должно тебя волновать - они оба взрослые мужчины и как-нибудь разберутся. Лучше расскажи, как прошло совещание?       Этому принца тоже научила Дарси. "Внимание, - говорила ему Льюис, - ты должен проявлять внимание к её жизни". Тор ни йотуна не смыслил в работе Джейн, особенно теперь, когда в результате произошедшего с эльфами её повысили, но обязательно каждый вечер интересовался у девушки, как прошел день, и терпеливо выслушивал длинные, полные незнакомых терминов и фамилий, монологи.       - И не спрашивай! Сущий ужас. Грег снова ставил мне палки в колеса...       Лифт остановился на их - семнадцатом - этаже. Тор пропустил Джейн вперёд и вышел следом, отмечая, что сзади её фигура выглядит ничуть не хуже, чем спереди. Тонкая ткань обтягивала стройные бедра девушки так плотно, что принц почти ощущал упругость её ягодиц. У него перехватило дыхание.       -... и дался ему этот проект. Всё равно не потянет его контора эту работу, во всяком случае, в том объеме, в котором она заявлена...       Тор сочувственно кивал и время от времени вставлял: "Да-да", "Именно так" и "Ты совершенно права", хотя, если честно, понятия не имел, кто такой Грег.       - Ты голодна? - спросил он, когда поток возмущенных речей Джейн немного оскудел. - Сегодня моя очередь готовить, но проклятый суд затянулся, потому времени у меня особенно не было... Могу сделать омлет, если хочешь.       Джейн бросила на него взгляд из-под ниспадающих на лоб волос и лукаво улыбнулась.       - Звучит неплохо, красавчик. По крайней мере - для затравки. Но для того, чтобы насытиться полностью, мне понадобится нечто большее.       Тор ощутил, как вдоль позвоночника поползли мурашки. Ни одна женщина прежде не действовала на него так, как эта хрупкая русоволосая красавица. Ни одна - ни на Земле, ни в Асгарде, ни во Всей Вселенной.       - Я полностью в вашем распоряжении, леди Джейн, - хрипловато ответил он.       В такие минуты принцу не верилось, что у них вообще могут быть какие-то проблемы.

***

      Сигюн проснулась, когда кромка горизонта только-только начала светлеть. Тело отчаянно просило полежать ещё хоть чуть-чуть, минуток десять, а может даже полчасика, но мозг моментально включился в работу, планируя, что предстоит сделать за день, считая, взвешивая, размышляя... Собравшись с духом, Сигюн решительно откинула одеяло и опустила ноги на пол, о чем тут же глубоко пожалела. Нынешнее лето выдалось в Асгарде жарким, но конец августа принес с собой промозглое дыхание наступающей осени, и температура - особенно ночная - резко упала.       Зябко подергивая плечами, Сигюн побежала в ванную, совершила необходимый туалет, заплела волосы в косу и торопливо облачилась в обычную свою рабочую одежду - немаркое коричневое платье и удобные туфли без каблука. Немного подумав, добавила тяжелые золотые серьги и браслет. Побрякушек она не любила, но положение, что называется, обязывало. Хозяйка процветающей таверны должна своим внешним видом подтверждать процветание - иначе и посетители, и партнёры сделают соответствующие выводы. Что ж - она оправдает их ожидания, а другими словами - солжет, поскольку на деньги, вырученные от содержания таверны, ни разу не купила себе цацок. Все её украшения либо достались по наследству от кого-то из родственников, либо были ими же подарены до того, как она оказалась владелицей «Грустного Одда».       Внизу было темно и тихо, только Варди едва слышно похрапывал, сидя на стуле. Впрочем, стоило только Сигюн ступить на последнюю ступеньку лестницы, как мужчина открыл глаза, и взгляд его оказался совершенно осмысленным, без малейшего следа сонливости, потому она не стала ворчать.       - Доброе утро.       - И вам того же, княжна.       К титулам Сигюн относилась так же равнодушно, как и к побрякушкам, но, так же, как и побрякушки, они производили на окружающих впечатление. Посетителям нравилось, что их принимает к столу не кто-нибудь, а наследница двух древнейших родов, потому Сигюн просила работников обращаться к ней согласно этикету. Никаких вам «госпожа», «хозяйка» или даже «леди», только «княжна».       Несмотря на раннее субботнее утро, город снаружи уже успел отряхнуть с себя остатки сна. Сигюн вышла на порог, чтобы расплатиться с молочником и с продавцом свежих яиц, а потом вернулась на кухню готовить кофе и ароматный черный чай. Скоро придёт Олав и девчонки, и, хотя, согласно контрактам, завтракать они должны были дома, Сигюн на собственном опыте убедилась, что работники гораздо лучше выполняют свои обязанности, если с утра порадовать их чем-нибудь согревающим, и в итоге прибыль покрывает издержки.       Издержки... Сигюн криво усмехнулась. От природы она не отличалась жадностью, и, уж конечно, не в её характере было трястись над каждой унцией чая или кусочком сахара, ей претила излишняя бережливость и скупердяйство (а кому они не претят?). К сожалению, то, что могла позволить себе княжна Сигюн, не всегда годилось для Сигюн-трактирщицы, которой она теперь и являлась, как бы не величали ей работники. Вот когда она разбогатеет, тогда сможет угощать, кого и чем пожелает. Но до этого ещё жить и жить...       Иногда - особенно, когда кто-то из девчонок заболевал, и Сигюн приходилось самой помогать Олову на кухне, а потом ночью болела каждая клеточка тела - ей страшно хотелось бросить всё к чертям собачьим и вернуться к прежней, беззаботной, обеспеченной жизни. Впрочем, дальше, чем тоненькое поскуливание в подушку, Сигюн не шла. Во-первых, разумеется, из гордости - ей с самого начала все подряд грозили крахом (кроме бабушки), и признать, что они были правы... Лучше удавиться. Хотя удавиться, конечно, совсем не лучше, смерть вообще редко бывает лучшим исходом - бытность трактирщицей заставила Сигюн попрощаться с большинством иллюзий и стереотипов. Второй причиной, по которой она не желала расставаться с таверной, как бы отчаянно трудно порой не было её содержать, являлось то, что Сигюн до мурашек нравилось иметь собственное дело. Вообще, работа на саму себя - одна из наиболее приятных разновидностей работы. Сигюн наслаждалась тем, что она хозяйка «Грустного Одда», наслаждалась возможностью самостоятельно принимать решения, наслаждалась тем, что ей подчиняются люди - и подчиняются не в силу её происхождения или социального положения, а потому что она способна организовать дело, которое приносит деньги. Впрочем, слишком высоко свой предпринимательский талант Сигюн не ставила, прекрасно понимая, что нынешними успехами (довольно скромными) обязана не столько собственным дарованиям, сколько наличию у неё богатой, щедрой и обожающей внучку бабушки. Бабушки, которой Сигюн порой до чертиков не хватало.       Иногда, ворочаясь без сна в кровати, она просто не могла поверить, что старой княгини больше нет. Как же так нет? Ведь Сигюн всё ещё помнит её хрипловатый голос, манеру поправлять очки, спадающие на нос, аккуратно подстриженное серебристое каре. Она помнит особый запах, царящий в бабушкином кабинете, и неповторимый вкус солёных огурцов, которые та делала по старинному семейному рецепту. Совершенно неаристократическое времяпрепровождение, но когда это старую княгиню волновали вопросы аристократизма?        Эх, бабуля, если бы ты была жива! Но она умерла - и осознание этого даже спустя три года всякий раз огорошивало Сигюн, потому что иногда она забывалась и хотела набрать на инфокристалле знакомую комбинацию... На которую бы никто не отозвался.       Временами Сигюн отчаянно недоставало подруги и соратницы, с которой можно поделиться накопившимся беспокойством, пожаловаться, если становится совсем уж невмоготу, одним словом - поплакаться в жилетку. Коринна, конечно, с готовностью выслушивала откровения сестры, но в глазах у неё - домашней, нежной - горел вопрос: «Зачем тебе это всё надо?». Про маму и говорить нечего - страшно представить, каким злорадством загорятся глаза княгини Астрид, если дочь вздумает рассказать ей о своих трудностях... Нет, для матери у Сигюн всегда была наготове улыбка и беспечное: «Всё в порядке».       Кофе сварился, и Сигюн, аккуратно переместив турку на деревянную подставку, наполнила чашку обжигающим ароматным напитком. Себе она заварила чай, потому что от кофе - этого благородного напитка пиратов, полуночников и книжных червей - любила только запах. С некоторым трудом уместив на подносе две чашки и тарелку с бутербродами, Сигюн вышла в прихожую.       - Держи, соня.       Варди что-то благодарно буркнул и набросился на немудреное угощение, как оголодавший по весне волк - на потерявшегося в лесу молодого козленочка. Сигюн не отставала, хотя, наверное, стоило хоть немного ограничить себя в мучном. В последнее время она заметила, что стала стремительно округляться в некоторых местах - совсем не там, где бы это пошло на пользу её фигуре.       - Тяжелый день намечается? - невнятно спросил Варди, когда тарелка наполовину опустела.       В его тоне проскальзывал слабый оттенок злорадства. Мол, вам-то ещё целый день вкалывать, как проклятым, а моя смена уже через час закончится, и я домой пойду, отдыхать. Вообще было у Варди такое гаденькое качество - он любил, когда у окружающих что-то идёт хуже, чем у него. С другой стороны, товарищем он был хорошим и никогда не отказывался помочь, если его просили.       - Тяжелый, - вздохнула Сигюн. - По субботам всегда посетителей хватает, да ещё я задумала кое-какие припасы на зиму заготовить...       - Может, в понедельник сподручнее будет?       Сигюн покачала головой. В понедельник, конечно, народа поменьше, но она и без того уже несколько раз откладывала не самое любимое дело. Да и овощи на субботней ярмарке самые свежие купить можно.       Хлопнула дверь черного хода, впуская стук каблучков, девичий смех и звуки улицы. Одна за другой в прихожую впорхнули три хорошенькие подавальщицы - Асне, Брита и Герд, последним показался грузно ступающий, как всегда хмурый Олав.       - Чай и кофе в кухне, - заявила Сигюн, прерывая хор приветствий. - Перекусите и за работу. Асе, Герд - помогите Олаву с открытием. Брита пойдёт со мной на рынок.       Брита слегка нахмурилась, не испытывая большого желания тащиться на рынок за покупками, но ничего не сказала.       - Забираете у меня в помощницу! Оставляете всего двух! В субботу! Перед открытием! - возмутился Олав!       - Я придерживаюсь очень высокого мнения о ваших способностях, - фыркнула Сигюн, - и не сомневаюсь, что вы справитесь. А мне без Бриты никак.       Олав удалился на кухню, всё еще недовольно бормоча под нос, но Сигюн не придала этому особого значения. Олав принадлежал к тому типу асов, которые всегда и всем недовольны, и угодить им фактически невозможно. Они и на Небесах, должно быть, будут жаловаться, что облака-де недостаточно воздушны, а синий цвет - уж больно кричащий... Впрочем, Сигюн была весьма благодарна судьбе за то, что та наградила Олава дурным и вспыльчивым нравом, поскольку именно по этой причине его выгнали из нескольких первоклассных заведений. и она получила возможность нанять превосходного повара за более чем умеренную плату. Хотя, как сказать умеренную... В кармане Олава оседала наибольшая часть выручки таверны - даже большая, чем оставляла себе на личные нужды Сигюн, да и остальных работников он безжалостно третировал. «Будьте терпимы к нему, - неизменно повторяла Сигюн, когда очередная подавальщица в слезах прибегала к ней жаловаться на повара. - Поверьте, дурной нрав причиняет ему куда больше горя, чем вам». Сказать по правде, сама она в это особенно не верила, поскольку имела основания подозревать повара в эмоциональном вампиризме и психологическом садизме одновременно, но нужно ведь как-то успокаивать расстроенных девушек. Тем более, что увольнять Олава Сигюн не намеревалась - посетители были в восторге от его кухни, а желание клиента - это даже не закон, это аксиома, это незыблемое правило предпринимательской жизни.       Задняя дверь снова скрипнула, и в таверну вошел последний из работников, у которых в субботу не было выходного - сменщик Варди Даг Йонсон.       - Здорово, Даг, - Варди вскочил на ноги и протянул Дагу руку. Он возвышался над новоприбывшим на добрых полторы головы, был выше в плечах, обладал пудовыми кулаками и литыми мускулами, но внимательный наблюдатель заметил бы, что этот огромный детина трепещет перед щуплым невысоким Йонсоном.       Да и Сигюн трепетала, несмотря на то, что держала Дага на службе вот уже три года. Просто... Через некоторые вещи невозможно переступить - это она узнала тогда же, когда распрощалась с иллюзиями.       - Рада видеть тебя, Даг, - улыбнулась она, надеясь, что хорошо скрывает истинные эмоции, и прекрасно понимая, что Йонсон конечно же их чует. Таких, как он, невозможно обмануть. - Завтрак в кухне. Я согрела для тебя молоко.       Чай и кофе, как и любые тонизирующие напитки, Даг, разумеется, не пил.       - Спасибо, - немного смущенно произнес Йонсон и машинально поправил ворот рубахи.       - Княжна, а княжна, - из кухни выглянула Брита, - вы не будете против, если вместо меня с вами на рынок пойдёт Асне? Мастер Олав говорит, что я лучше неё пеку оладьи, и от меня больше толка на кухне будет.       Сигюн пристально взглянула на девушку. Брита была самой красивой из шести подвальщиц, работающих «У грустного Одда» (Реми, Каи и Ненне по субботам наслаждались выходным). Настолько красивой, что Сигюн в глубине души ей очень завидовала - завидовала гладким шелковистым волосам цвета пожара и осеннего леса, аккуратным жемчужинам зубов, кокетливо вздёрнутому носику, а больше всего - пышной груди и подобающему женщине среднему росту. Посетители - прежде всего, мужчины - очень любили Бриту, и она отвечала на эту любовь с благодарностью: помнила имена и вкусы постоянных клиентов, задорно шутила, не скупилась на улыбки и безобидный флирт. Сигюн подозревала, что Брита оставляет себе большую часть чаевых, чем они договаривались, и, возможно, даже оказывает кое-кому особые услуги... Хотя последнее, конечно, скорее всего являлось плодом её воображения - Брита была слишком умна для этого, да и ценила себя весьма высоко. Несколько лир, оседающих в кармане подавальщицы, равно как и её популярность у мужчин, Сигюн вполне могла перенести, а вот что ей решительно не нравилось - это авторитет, которым Брита пользовалась у других девушек. Прочие подавальщицы перед ней трепетали и позволяли собой манипулировать - например, сваливать на них неприятную работу - вот как сейчас.       Самое обидное, что Сигюн даже не могла ей ничего предъявить, не выставив себя в качестве стервы-хозяйки, третирующей красавицу-служанку. С точки зрения выгоды заведения, Брита не делала ничего плохого - дело, порученное ей, всегда было выполнено и выполнено превосходно, хотя и не обязательно её руками. Так на что Сигюн могла жаловаться? На то, что в пансионе нередко оказывалась в положении «фрейлины» красивых и популярных девушек, и до сих пор питает неприязнь к подобному типу женщин? Это было бы незрело, глупо и откровенно невыгодно с точки зрения организации работы. В качестве хозяйки, Сигюн старалась нужным образом организовывать работу своих служащих, но прекрасно понимала, что внутри их коллектива - как внутри любого закрытого социума - складываются особые отношения, и она, как элемент внешний, не могла выстроить их по собственному вкусу. Если остальные девушки принимают расклад, в котором Брита ими верховодит - это их выбор. Ей, Сигюн, главное, чтобы работа была сделана, да и ссориться с Бритой, если честно - не с руки. Ибо, как бы хозяйка «Грустного Одда» к Бритте не относилась, было бы лицемерием отрицать, что очаровательная подавальщица свои присутствием украшает таверну.       Вот Сигюн и не обостряла ситуацию, стараясь никак не показывать Брите своей антипатии. Хотя та, скорее всего, о ней знала - женщины чувствуют такие вещи.       - Ладно, - сказала Сигюн, - если Асне не против, пусть идёт она.       Брита ослепительно улыбнулась - Сигюн ощутила, как Даг и Варди тают, будто мороженое - и скрылась в кухне.        На улице было всё ещё прохладно, хотя и солнечно. Сигюн куталась в шаль и аккуратно обходила глубокие лужи – подарок позднего дождя, который барабанил по крышам всю ночь и дарил сладкие сновидения.       Словоохотливая Асне щебетала, как говорливый чиж, рассказывая Сигюн о недавной поездке на родину. Асне выросла в Хавогроке – красивейшем курортном городе, и, несмотря на то, что жила в столице уже несколько лет, так и осталась провинциалкой в самом лучшем значении этого слова. Узкие улицы и теснящиеся, похожие, как близнецы, здания давили на неё, заставляя с упоением вспоминать снежные вершины родных гор и солёный запах океана.       - Светает у нас попозже, чем здесь, - говорила Асне, - это из-за гор. Летом встанешь спозаранку, глядишь – небо уже светлое-светлое, чайки кружат над волнами - ищут рыбу, а солнца ещё не видно – Кошки греют спины и заслоняют его от нас. А как завтрак сообразишь – глядишь, вот оно. Выползает медленно из-за гор и заливает розоватым светом сначала верхнюю террасу Хавогорка, потом центр города, а напоследок – крайнее побережье, где, - Асне несколько пренебрежительно фыркнула, - в основном стоят гостиницы да виллы приезжих.       Хавогорк располагался в том месте, где колоссальная цепь Синих гор, протянувшихся через треть Асгарда, выходила к океану. Почти всё побережье представляло собой изрезанную скалистую линию – мили и мили обрывов и гранитных утёсов, о которые океан яростно разбивал поседевшие волны – не то, что асу, даже ладье не проплыть. Однако, примерно посередине скалы немного отступали вглубь материка, образуя живописную, плавно спускающуюся к морю долину, на восточной границе которой, как стражи, стояли четыре горы, именуемые местными Кошками – Большая Кошка, Средняя, Малая и относительно невысокий Котёнок. Эта долина, поросшая красноствольными южными соснами, пышным диким виноградом и стройными кипарисами, и стала местом, где много тысяч лет назад возник город, зовущийся ныне Хавогорк, хотя в летописях ещё встречается более древнее и, наверное, правильное название – Колыбель.       - А на закате, - произнесла Асне мечтательным голосом, - солнце чертит по воде сияющую дорожку, песок на пляже превращается из желтого в золотисто-рыжий, как карамель, и из волн то и дело выпрыгивают косяки рыб-летунов. В лучах закатного солнца их чешуя вспыхивает лиловым. Говорят, если в предвечерний час девушка найдет на песке раковину с девятью витками - ночью за ней явится Морской Царь и утащит её на дно, чтобы стала она ему невестой. И никому её не спасти, ибо Морской Царь повелевает Подводным Драконом, который, свернувшись кольцом, занимает пол океана... А ещё говорят, иногда в птичьем крике можно различить девичий смех и мелодичное пение - это веселятся тураны - женщины-чайки, которые всю жизнь проводят в птичьем обличье и лишь раз в год в виде прекрасных дев являются чистым душой морякам, чтобы... - Асне замялась и искоса взглянула на Сигюн, - чтобы заняться с ними любовью и через девять месяцев привести в мир очередную малышку-чайку.       Сигюн молчала, как завороженная. Она всю жизнь любила море и, хоть никогда не была в Хавогорке, равно как вообще на западном побережье, предпочитая ему восточное, речи Асне будили в ней воспоминания, сладкие, словно пчелиный мёд, и одновременно отдающие полынной горечью. Ветер, пропитанный неповторимым солёным запахом, нагретые на солнце камни, почти обжигающие босые стопы, шум волн, размеренно набегающих на прибрежную косу и отступающих от неё - если прикрыть глаза, кажется, что нежная рука какого-то неведомого божества размеренно качает колыбель. Этот ритм - неторопливый и вечный, как сама Вселенная - потом долго преследует во снах.       Море звало Сигюн, как зовёт всякого, к кому может пробраться в душу, как зовёт моряков, путешественников и мечтателей. Может быть, следующим летом... Такими обещаниями Сигюн кормила себя уже третий год. Уже третий год она хотела и боялась отправиться на побережье, потому что море всегда ассоциировалось у неё с бабушкой, и Сигюн боялась, что теперь оно покажется ей совсем не таким. Или - наоборот - оно ничуть не изменится.       - Вот и пришли! - тон Асне мгновенно превратился из мечтательного в деловитый.       Сигюн вынырнула из размышлений, и с некоторым удивлением констатировала, что даже не заметила, как они добрели до пункта назначения - центральной столичной ярмарки.       Бесконечные ряды палаток ещё не успели заполниться гомонящей толпой, продавцы сладко позёвывали и тянули из керамических кружек ароматный дымящийся кофе. Первые посетители - не успевшие запастись припасами с вечера кухарки и почтенные матери семейств, самостоятельно ведущие хозяйство - переходили от прилавка к прилавку, крепко прижимая к груди кошельки и придирчиво осматривая товар. Время большой торговли ещё не наступило - лишь часам к одиннадцати на ярмарку хлынет поток покупателей, а значит, и денег, но опытные повара знали, что утренние товары - самые лучшие. Большинство фермеров приезжало на ярмарку на рассвете, потому к полудню овощи и фрукты уже успевали немного залежаться, а мясные продукты - заветриться.       - Пахнет просто волшебно! - прошептала Асне, когда они проходили мимо булочной, откуда доносился головокружительный аромат только что испеченного хлеба.       Сигюн ничего не ответила, но мысленно согласилась с девушкой. У неё самой натурально разбегались глаза. Чего только не предлагали хитроглазые купцы: спелые фрукты и зрелые овощи, выложенные в аккуратные пирамиды, ещё бьющая хвостом рыба, свежее мясо, крупы, сладости, специи...       Сигюн резко одернула себя, напомнив, что пришла на ярмарку с вполне конкретной целью - купить овощи на разносол, и, подхватив Асне под руку, решительно потащила девушку к палатке, где торговали нужной продукцией.       - Ай, какая радость! - расплылся в улыбке купец. - С утра пораньше и такие красавицы заглянули! Чем вас, чаровницы, порадовать? Возьмите вот помидорчиков - сладкие, ароматные и красивые - любой стол украсят! - мужчина, безошибочно угадавший в Сигюн хозяйку, протянул ей огромный розовый томат. - А хотите попробовать?       - Верю вам на слово, любезнейший, - хмыкнула Сигюн. - Да только красота мне ныне без надобности, хочу купить овощей для зимних заготовок. Так что, - она сделала театральную паузу, - отвесьте-ка нам вот этих, - Сигюн указала на мелкие крепкие помидоры с рыжеватым отливом. - Сколько они стоят?       Купец тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, что вообще-то эти помидоры идут на вес золота или даже алмазов, но исключительно ради неё - такой красавицы:       - Три лиры за фунт.       Асне театрально закатила глаза:       - Княжна! Это неслыханно! Натуральный грабёж! Пойдёмте отсюда, княжна!       Сигюн прищурилась:       - А если мы возьмём десять?       Купец пожевал губами.       - Тогда, пожалуй, по две лиры отдам. Но только для вас!       - Княжна, - стонала Асне. - Не слушайте этого презренного сына гиены! Разве это свежие помидоры? Да они, небось, несколько дней на солнце пролежали!       - Только вчера собрал! - купец принял вид оскорблённой невинности.       Асне презрительно фыркнула.       - Ой, лукавишь! Пойдёмте, княжна, я знаю место, где нам предложат первосортный товар за честную цену!       Сигюн с притворным сомнением посмотрела на девушку и сделала крошечный неуверенный шажок в её сторону.       Купец застонал, как смертельно раненый носорог.       - Княжна! Без ножа режете! Отдам по полторы за фунт - меньше не могу, и не просите!       Девушки обменялись многозначительным взглядами, а потом Сигюн неохотно кивнула.       - По рукам. А теперь покажите, что у вас за огурцы?..       За огурцами последовала капуста, перец, тыква, баклажаны... Каждую покупку сопровождал один и тот же спектакль в исполнении троих актёров и некоторого количества денег. Если бы достопочтимая княгиня Астрид узнала, что её дочь пала столь низко, что торгуется с продавцами овощей, её бы, должно быть, хватил удар. Однако Сигюн, несмотря на глубокую привязанность к матери, даже не терзалась угрызениями совести, поскольку знала, что продавцы в расчете на состоятельных столичных жителей безбожно взвинчивают цены.       - Как же мы всё это дотащим? - тихонько спросила Асне, когда покупки выросли до размеров небольшой горы. - Я, конечно, постараюсь...       - Возьмём носильщика, - пожала плечами Сигюн, - здесь вечно околачивается свора бездельников, желающих подзаработать... Эй! Поаккуратнее! - кто-то сильно толкнул её вбок, отчего Сигюн налетела бедром на прилавок.       Она обернулась, чтобы заметить мелькнувшую в толпе худую мальчишечью спину и светлые вихры.       - Ну и дети нынче пошли... - возмутилась Сигюн, но тут же резко осеклась, поскольку поняла, что младшее поколение испортилось даже больше, чем она ожидала.       Кошелёк, прикреплённый к поясу, исчез.       - Вор! - без особой надежды закричала Сигюн. - Вор!       Но куда там! Мальчишка - быстрый и ловкий - петлял между редких прохожих, а те лишь оборачивались, удивлённо глядя ему вслед. В голове Сигюн пронеслось: «Плакали мои дене...»       Однако, прежде чем она успела закончить мысль, справа от неё мелькнула серебристая вспышка, и мальчишка, до того бежавший с грацией антилопы, резко остановился и задергался. Присмотревшись, Сигюн увидела кинжал, пригвоздивший полу куртки воришки к деревянному каркасу одной из лавок. Мальчика рванул раз, другой, но кинжал держал крепко. Хозяин лавки, оказавшийся - как, по заказу, дюжим мясником - вышел из-за прилавка и опустил на плечо пацана внушительного вида руку.       - Кто? - Сигюн повертела головой в поисках автора превосходного броска. - Кто?...       - Да вот она же! - услужливо подсказал продавец овощей.       - Асне? - поразилась Сигюн.       - Пустяки, княжна, - скромно опустила глаза девушка.       - Но как? Где?...       - Госпожа! - прокричал мясник. - Это ваш кошель?       Всё ещё не пришедшая в себя от удивления, Сигюн подошла к воришке и его стражу, чтобы забрать кровно нажитые лиры.       - Да, мой. Спасибо вам, благородный господин!       - Не моя заслуга! - отмахнулся мясник, с видимым трудом вытаскивая кинжал из деревянного бруска. - Спутницу свою благодарите. Куда? - взревел он, когда мальчишка, почувствовавший, что его больше ничего не держит, попытался улизнуть. - Позвать стражу, госпожа?       Сигюн взглянула на чумазое мальчишечье личико с яростно горящими глазами волчонка и покачала головой:       - Не нужно.       - Госпожа! - всплеснул руками мясник. - Вы напрасно его жалеете! Я эту породу знаю - коли с малолетства красть начал, так подонком и вырастет. Ему добрая порка только на пользу пойдёт, поверьте!       Сигюн, возможно, похуже мясника разбиралась в природе асов, но она точно знала, что от хорошей жизни трёхсотлетний мальчишка не станет воровать. Равно как не станет носить куртку на три размера больше с чужого плеча       - Нет, - твердо сказала она. - Отпустите его, пожалуйста.       Мясник раздраженно пожал плечами и, пробормотав что-то о «губительном милосердии», вернулся за прилавок. Мальчишка, всё так же злобно сверкая глазами, растворился в толпе. Сигюн вернулась к Асне, совсем не уверенная, что правильно поступила.       - Где ты такому научилась? - спросила она.       - Да что там, княжна, - вздохнула девушка. - Ерунда.       - Асне, - Сигюн пристально посмотрела ей в глаза. - Я выросла в семье военного и могу отличить «пустяки» от блестяще выполненного броска, а твоему броску позавидовала бы иная валькирия. Где ты научилась так метать кинжал?       - Дома, меня отец научил, - неохотно сказала девушка, а потом её словно прорвало: - Я в столицу-то, княжна, приехала, потому что валькирией стать хотела. Но не сложилось, вот и пришлось подавальщицей работать, - скорбно добавила она, но тут же спохватилась: - Только вы дурного не подумайте! Мне у вас работать нравится!       - Отчего не сложилось?       - Экзамены в Академию провалила, - вздохнула Асне. - Я в школе одной из лучших учениц была, но в Академии требования больно высокие... Физическую подготовку я хорошую показала, да и математику кое-как дотянула до приемлемого минимума, но вот с ванахеймским беда приключилась. Я ведь даже во временах путаюсь, а остальные на нем бегло болтали, вот и вышел у меня худший результат. Домой ехать не хотелось, потому нашла работу - временную. Думала, подтянусь и со следующим потоком поступлю... Вот и поступаю, - горько усмехнулась она, - уже три года.       - Почему ты мне раньше не говорила, что валькирией стать хочешь? - спросила Сигюн, горько досадуя на саму себя, что так мало знает о жизни собственных работников.       - А что говорить? - развела руками Асне. - И без того ясно, что я слишком высоко метила. Валькирия! Ишь чего захотела!       Сигюн глубоко задумалась. С одной стороны, Асне права. Асгардская Военная Академия, где, среди прочих, учили валькирий, являлась одним из самых элитных и - чего там скрывать - закрытых учебных заведений столицы. Кто там ждёт простую девчонку из далекой столицы, давно уже окончившую школу?       С другой стороны, что такое четыре потерянных года для аса? И этот бросок... Как-то раз генерал задумал сделать из дочерей что-то, приблизительно попадающее под термин «дева-воительница», и целое лето Сигюн и Коринна страдали на разнообразных тренировках. Не сказать, чтобы затея батюшки вполне удалась, но девушки, как минимум, научились использовать оружие таким образом, чтобы оно причиняло больший вред оппонентам, нежели им самим... Так вот. Даже их инструктор по метанию кинжалов - известный титулованный мастер - не мог бы рассчитывать на такой бросок.       В Сигюн боролись два противоположных чувства: понятный и импульсивный порыв помочь отличной девушке и хорошей работнице и нежелание эту самую хорошую работницу терять. Но разве справедливо, что асинья, мечтающая защищать родину, работает подавальщицей исключительно из-за того, что социальное положение не позволило ей выдержать экзамен? Очень суровый экзамен, к слову.       - Я могла бы помочь тебе подтянуть ванахеймский, - решилась Сигюн. - Видят Небеса, языки - это единственный полезный навык, который мне привили в пансионе. Языки - и умение болтать ни о чем, разумеется.       - Но когда же... - Асне ещё сопротивлялась, но Сигюн видела, как загорелись её глаза. - У вас ведь ни минутки свободной!       - Можем заниматься в мертвые часы, когда посетителей не будет. Да и не только с тобой, - озарило Сигюн, - со всеми. Точно-точно! К нам часто захаживают ваны, а они ведь такие гордые... Если обслуга научится хоть немного болтать на ванахеймском, от них прохода не будет! Решено - завтра и начнём. А теперь пойдём, пойдём, Олав нас уже заждался.       Остаток дня Сигюн и Асне под бдительным присмотром Олава заготавливали припасы на зиму. Не сказать, чтобы дезинфекция посуды, приготовление рассолов и чистка фунтов овощей было делом хоть сколько-нибудь интересным - уже спустя пару часов в глазах начинало двоиться от нескончаемых огурцов, а навязчивый запах капусты вызывал чуть ли не дурноту.       - Ну кто же так огурцы моет? - ворчал Олав. - Тщательнее, тщательнее три, а не то банка и лопнуть может.       Повар, несмотря на нескончаемые жалобы на загруженность и трудность работы всего с двумя подавальщицами вместо трёх, находил время, чтобы контролировать действия Сигюн и Асне. Разумеется, он не скупился на придирки и совершенно необходимые советы, высказанные замогильным голосом, который подошел бы скорее разочаровавшемуся в жизни приведению с городского кладбища, нежели цветущему и ещё не особенно старому мужчине.       - Мастер Олав, - произнесла Асне с милой улыбкой, - а у вас там мясной пирог не подгорает?       Повар выпучил глаза, подскочил и помчался к духовке.       - Хоть пару минут от него отдохнём, - прошептала девушка.       Сигюн слабо улыбнулась. Бурчание Олава действовало ей на нервы, не меньше, чем Асне, да и вообще она никогда особенно не тяготела к кулинарии, предпочитая заниматься бухгалтерией. В обычные дни Сигюн ненадолго выходила к посетителям, чтобы дать им возможность поглазеть на настоящую княжну (солидная часть асов приходила к «Грустному Одду» именно за этим) и поприветствовать постоянных клиентов, а потом отправлялась к себе в кабинет, где разбиралась со счетами, контролировала выручку и решала, как правильнее распределить доходы. Собственно, именно из-за доходов, которые были не так высоки, как хотелось бы, Сигюн и занималась нелюбимым делом - с экономической точки зрения куда проще помучиться самой, нежели нанимать дополнительную помощницу, которой, разумеется, придётся платить жалование. Потому она, сцепив зубы, мыла, резала и несколько раз почти ошпарилась кипятком, даже не огрызаясь на ехидные замечания Олава - в конце концов, готовили-то они по его рецептам, а это, согласно извращенной поварской логике, давало ему право измываться над подмастерьями.       Баночно-рассольная катавасия закончилась только около девяти вечера. В таверне было полно народа, потому Брита и Герд с распростёртыми объятиями встретили Асне, которая наконец смогла к ним присоединиться. Вообще-то совесть настоятельно рекомендовала Сигюн отпустить умотавшуюся девушку пораньше домой, но остальные подавальщицы попросту не справлялись с наплывом посетителей. Не самой же ей фартук одевать, в самом деле?       На Асгард медленно опускались густые летние сумерки - темнело уже достаточно рано, как-никак конец августа, но небо ещё не успело приобрести той пронзительной бесконечной черноты, которая свойственна осени. Быстро холодало - прохожие ускоряли шаги и натягивали воротники до самых глаз. Следовало бы зайти в зал и совершить обычный ритуал обхода клиентов, но прохладный сладкий воздух , напоенный ароматами уходящего лета, без остатка заполнял легкие, кружил голову и будил странные, неуловимые желания. Хотелось отрастить крылья или просто вскочить на спину лошади и до рассвета кружить по городским улицам, слушать плеск воды в прудах и шепот древних стен, которые тихо бормочут истории об отваге, трусости, предательстве, верности, любви и ненависти - о городе.       Сигюн росла вдали от столицы - то в загородном поместье, то в закрытом пансионате, и, строго говоря, этот город едва ли мог считаться её родиной. Ему удалось большее - он стал домом, корнями высоких платанов опутал сердце, гранитными мостовыми врос в кости.       - Эй, сестрица!       Сигюн потрясла головой, как только что вынырнувший из воды пёс, и огляделась по сторонам в поисках обладательницы знакомого голоса. Коринна - до кончиков пальцев благоразумная и рассудительная - приняла во внимание изменчивую погоду и предусмотрительно облачилась в теплое шерстяное платье и длинную накидку.       - Здравствуй, милая.       Сигюн распахнула объятия и пристально вгляделась в лицо сестры. Все наперебой твердили, что они очень похожи, и сходство действительно присутствовало - не идентичное, но явственное. Нос Коринны был чуть-чуть короче, чем у Сигюн, глаза - чуть-чуть больше, губы - чуть-чуть выразительнее, формы - чуть-чуть пышнее... Это самое «чуть» имело колоссальное значение, поскольку, если Сигюн могла в лучшем случае рассчитывать на «миленькую», то Коринна выросла почти красавицей. И, конечно же, она не была дылдой - высокая, да, но на целую ладонь ниже сестры.       И всё же Сигюн её любила - может быть, к любви, как приправа к вину, и примешивалась зависть, но от этого она становилась только крепче. Впрочем, такие же чувства к младшей дочери генерала Эйнара испытывали абсолютно все - иногда мать в шутку интересовалась у Коринны, не скучно ли ей жить на свете ну абсолютно без врагов. Коринна в ответ только разводила руками - не могла она завести себе недругов, хоть тресни. Асы тянулись к ней, как мотыльки к огню, тянулись к нежной, немного домашней красоте, к приветливой улыбке, изысканным манерам... И самое главное - к доброте. Доброту отчего-то принято недооценивать, и даже - зачастую - приравнивать чуть ли не к идиотизму. Сама Сигюн иной раз в пылу ссоры заявляла сестре, что та ласковая, как щенок, имея в виду, что она, так же, как собака, неумна и склонна привязываться к кому ни попадя. Потом злость проходила - и она жалела о неосторожно вырвавшихся словах, потому что истинная доброта - та, которая проявляется не только по отношению к близким или любимым, а абсолютно ко всем - встречается очень редко, что делает её бесценной.       Можно долго спорить, почему Коринна стала такой, какой стала - циники наверняка заявят, что, являясь дочерью князя и наследницей немалого состояния, да ещё и премилой, можно позволить себе быть доброй. Однако, Сигюн много лет училась в пансионе с дочерями лучших людей Асгарда и знала девушек своего возраста - знатных, баснословно богатых, ослепительно красивых - которые, вместе с тем, не задумываясь переступили бы через трупы собственных отцов и матерей, если бы они стояли на пути к их цели.       - Ты замерзла! - безапелляционно заявила Коринна, кутая плечи Сигюн собственной накидкой. - Немедленно пойдём внутрь!       - Здесь так славно... Воздух свежий.       - И слушать не желаю! В последний раз, когда ты вот так воздухом дышала в открытом платье, дело кончилось ангиной. И кто выхаживал тебя? Кто ночами не спал, боясь отойти от твоей постели?       - Лекарша, которую я наняла, - с достоинством ответила Сигюн.       - Верно, - фыркнула Коринна. - Но - попрошу не забывать - я делала тебе горячий чай и читала вслух.       Сигюн даже поперхнулась от возмущения.       - Читала! - каркнула она. - Какую-то невозможно сентиментальную чушь с вселяющими тоску названиями вроде: «Пылающий поцелуй» или «Загадочный незнакомец».       - Именно благодаря моему правильному выбору литературы, - назидательно произнесла Коринна, - ты встала с постели спустя три дня, а не спустя неделю, как раньше.       - Но ведь там даже не было ни одной откровенной сцены, - с тоской сказал Сигюн.       - Это всё из-за лекарши, которую ты наняла. При ней я не решалась читать что-то развратное...       В зале было шумно и тепло, мелькали яркие форменные юбки подавальщиц, звучал смех и веселая болтовня. Проскользнуть незамеченными не удалось - посетители крайнего столика узнали хозяйку и разразились приветствиями. На шум повернули головы остальные, даже из приватных кабинок, отделенных от общего зала массивными ширмами, высунулись любопытные лица. В итоге, Сигюн пришлось обойти всех - она любезно улыбаясь, лепетала какую-то ерунду о приятном знакомстве и прекрасном вечере и - самое главное - спрашивала, все ли нравится дорогим гостям. Вечер действительно выдался прекрасным - никто не жаловался и не просил другой столик, зато все без устали нахваливали стряпню Олава. Собственно, именно поэтому она его и держала - дурной нрав и злой язык с лихвой окупался возможностью подавать первоклассные блюда по доступным ценам.       - Ну, ты как? - спросила Коринна, когда они, наконец, смогли укрыться в кабинете Сигюн.       - Весь день, не поверишь, готовила. И скажу я тебе, хорошо, что я решила не становиться кухаркой, потому что кулинария - определенно не моё.       - То есть, - осторожно спросила Коринна, - на суд ты не ходила? - На суд? - удивилась Сигюн. - На какой ещё суд?       В голове пришла размолвка, которая случилась у неё с соседом в начале лета. Этому брехливому псу, видите ли, страсть как мешала раскидистая яблоня, произрастающая во дворе таверны и склоняющая ветви частично на его участок. «Дерево-спилить!» - требовал сосед. А ведь прошлой осенью Сигюн собственными глазами видела, как сосед с хрустом уминал яблоко, с этого самого дерева сорванное. Она, разумеется, отказалась, завязалась перепалка, но, в конце концов, дело они решили миром, без привлечения юристов... При чем здесь суд?..       Суд!       Сигюн с трудом удержалась от того, чтобы хлопнуть себя по лбу. Можно подумать, Коринну волновала история с деревом! А вот история с женихом (ну ладно, ладно, почти с женихом) - даже очень.       - Хотела сходить, - скорбно произнесла Сигюн, - но огурцы сами бы себя не засолили.       Про очередной суд над младшим принцем судачила вся столица. Да что там столица - весь Асгард, и Сигюн, разумеется, не осталась в неведении. Она хотела сходить, поскольку зрелище обещало быть захватывающим, но, поразмыслив, отказалась от этой идеи. Сигюн не могла отделаться от мысли, что её присутствие, которое непременно заметят, будет отдавать некоторым злорадством и может разозлить Тора или Одина. А для трактирщицы нет большей беды, чем не благоволение властей, тем более, что её таверна имеет славу заведения, к которому все - и стражи, и инспектора относятся очень лояльно. К «Грустному Одду» ни разу не нагрянула неожиданная проверка, переодетые агенты обходили таверну стороной - всё, разумеется, благодаря происхождению Сигюн. К княжне, тем более - к дочери славного генерала Эйнара - не посмеет сунуться даже капитан стражи. Это особое положение, обеспечивающее анонимность, привлекало дополнительных клиентов, из числа тех, кто не желал быть застигнутым врасплох во время рейда. За «Грустным Оддом» закрепилась репутация таверны, гарантирующей анонимность и возможность без беспокойства вести приватную беседу, тем более, что Сигюн от природы не имела склонности вынюхивать чужие секреты и, уж тем более, болтать о них на каждом перекрёстке.       - И что он? Выкрутился?       - Выкрутился, - кивнула Коринна. - Помилование и освобождение...       - Ну, даёт! - Сигюн невольно восхитилась ловкости принца. Чтобы Один отменил собственное решение - такого ещё не бывало. К тому же, ходят слухи, что отношения у них с Локи не особенно хорошие.       - ... с полной конфискацией имущества.       - Вот и она - ложка дёгтя, - заметила Сигюн.       О богатстве младшего принца, разбросанном по всей Вселенной, ходили легенды. Поговаривали, что даже асгардская казна поскромнее будет. А Один-то не промах, нашел способ прикарманить сыновьи деньги.       - Княжна! - в дверь кабинета поскреблась непривычно смущенная Брита. - К вам посетители.       - Кто? - заинтересовалась Коринна, уже долгое время изводящая Сигюн разговорами о необходимости завести поклонника. - Мужчина?       Сигюн, знающая, что лишь один ас во Вселенной внушает Брите такой трепет и одновременно восхищение, что она теряет уверенность в себе, обреченно произнесла:       - Это матушка.       - Верно, - кивнула Брита. - Княгиня Астрид и князь Эйнар.       - Надо же! - удивилась Сигюн. - И генерал пожаловал...       - Должно быть, хотят рассказать о слушании, - заметила Коринна. - Отлично, я тоже послушаю.       - Да там и слушать нечего, юная леди, - в дверях выросла стройная фигура княгини, которая по сей день оставалась одной из самых интересных женщин асгардского общества. - Этот мерзавец получил, что хотел.       - Я бы не был в этом настолько уверен, - князь Эйнар вошел в кабинет вслед за женой. - Он теперь гол как сокол.       - Это Локи-то? - хмыкнула княгиня. - Готова поспорить, он оставил себе что-нибудь про запас. А если и нет - он и тогда вывернется. Украдёт, отнимет, присвоит - но вывернется.       Сигюн проследила, чтобы родители удобно устроились на небольшом диване, попросила Бриту, всё ещё восхищенно глядящую на княгиню, принести им кофе, а сама вернулась за стол.       - Итак? - сказала она. - Если вы думаете, что сможете отделаться от нас чем-то меньшим, чем подробный пересказ в красках, лицах, интонациях и позах, то вы совершенно не знаете собственных детей.       Княгиня закатила глаза.       - Я предлагала тебе поехать с нами, но ты, разумеется, отказалась - как уже три года отказываешься посещать большинство светских мероприятий.       - На балу в честь середины лета я была! - возмутилась Сигюн.       Поклонницей балов и приемов она никогда не была, поскольку чувствовала себя на них не слишком уверенно. Вместе с тем, затворницей старалась не становиться – для дела это плохо – и раз в квартал старалась обязательно где-нибудь появиться.       - С тех пор прошло уже полтора месяца!       - Я работаю, мама, и времени у меня не слишком много свободного времени.       - Ты можешь продать таверну в любой момент...       Разговор снова - в миллионный раз - пошел по накатанной дорожке. Сигюн видела, что генерал подобрался - вот-вот он скажет своё веское слово в тщетной попытке образумить непутевую дщерь.       - Не нужно, мама, - мягко произнесла Коринна. - У Сигюн и без того был тяжелый день. Она солила огурцы.       - И капусту, - ввернула Сигюн. - И много что ещё.       Капуста произвела на княгиню неизгладимое впечатление.       - Не знала, что ты умеешь, - медленно произнесла она.       - Уже умею, - гордо сказала Сигюн. - Жизнь заставит - и не такому научишься.       - Ну а теперь, - улыбнулась Коринна, - когда мы убедились, что сестричка сегодня претерпела внушительный личностный рост и расширила познания в самых неожиданных областях, вы расскажете нам о принце?       - Уговорили, - вздохнула княгиня. - И первое, что я хочу сказать, - она пристально посмотрела на Сигюн, - какое счастье, что ты не вышла за него замуж...

***

      - Тётушка! Пожалуйста, разогрейте ещё раз!       Дворцовая повариха - госпожа Нита, которую все в глаза и за глаза величали не иначе, чем тётушкой, поглядела на девушку с откровенной жалостью, но поднос взяла.       Гуннхильд тяжело вздохнула. Она и сама понимала, что подогревать ужин шестой раз подряд - величайшая нелепость. Но уж больно ей хотелось, чтобы, когда принц вернётся - если вернётся - всё было идеально.       Девушка не видела своего сиятельного пациента, который - как в бесчисленных скабрезных шутках и бородатых анекдотах - перерос в любовника, с того самого момента, как Один зачитал оправдательный приговор. Она, было, пыталась подойти и поздравить принца, едва речь Всеотца отзвучала, но толпа, хлынувшая к дверям, оттеснила её к стене, а к тому моменту, как Гуннхильд наконец получила свободу движения, Локи и след простыл. Девушка не имела ни малейшего представления, где его искать, потому сочла за лучшее вернуться в покои, которые за последние полгода успели стать для неё вторым домом. Вторым, но не первым, потому что Локи так и не предложил её перебраться к нему, равно как и не нанял на постоянной основе.       - Держи, деточка, - тётушка Нита протянула Гуннхильд поднос с дымящимися (снова!) блюдами. - Совсем он, негодяй, тебя измучил?       Никто в дворце и не подозревал о разгоревшемся между принцем и лекаршей романе. И дело тут было вовсе не в том, что Гуннхильд опасалась за свою честь - она бы как раз предпочла утвердиться в положении фаворитки принца, что придало бы их отношениям хоть какое-то подобие определенности. Напротив - это именно Локи настоял на том, чтобы ни одна живая душа не знала об их отношениях, и потребовал от Гуннхильд обещания молчать. Девушка - пусть и с неохотой, но согласилась, поскольку даже неопределенность на данном этапе пугала её меньше, нежели потеря возлюбленного.       Подхватив тяжелый поднос, Гуннхильд медленно побрела к покоям принца, аккуратно ступая по начищенному до блеска мраморному полу и высоким ступеням парадной лестницы. Комнаты Локи располагались на восьмом этаже, почти вровень с дворцовой обсерваторией. Остальные члены царской семьи предпочли выбрать покои гораздо ниже: Один и Фригг обитали на третьем, Тор - на втором, поближе к тренировочному комплексу.       "А я, - как-то сказал ей Локи, - даже в пятьсот пятьдесят, когда нам позволили покинуть детскую и выбрать новые комнаты - даже тогда хотел взлететь повыше. Впрочем, - задумчиво добавил принц, - какую-то роль сыграло то, что я желал оказаться как можно дальше от Тора. Он в то время был совершенно невыносим, как только может быть невыносим неугомонный, лезущий во все дыры, бестактный старший брат. Я побаивался его, я обожал его, но, в общем и целом, пытался держаться подальше."       Гуннхильд отчетливо помнила тот день и тот разговор - Локи стоял у окна, заходящее солнце светило ему в лицо, безжалостно высвечивая каждую черту и мельчайшую морщинку. Он казался невероятно красивым, но в то же время гораздо старше своих лет - он казался почти... древним. Словно прекрасная, подернутая миллионом трещин старинная мраморная статуя. А каким странным был тогда его голос - причудливый сплав из ностальгии по старым добрым временам и облегчения что эти времена давным-давно прошли. Гуннхильд тогда обуяло необъяснимое и страшное чувство - словно между ней и принцем разверзлась бездонная пропасть, словно она всегда между ними была, и сколько бы обжигающе жарких ночей Гуннхильд не провела в постели принца, всей ее любви не хватит, чтобы перекинуть через эту пропасть мост.       Иногда девушке казалось, будто она вовсе не понимает принца. Очень неприятное ощущение - Гуннхильд старалась не пускать его в голову.       Сейчас, однако, покои не заливало безжалостное солнце - по комнатам стелился мягкий ночной мрак, разгоняемый слабым, неровным светом камина. Во дворце, разумеется, существовала современная система отопления, и камин являлся не более чем деталью интерьера.       - Я старомоден, - говорил принц с легкой усмешкой, - и люблю размышлять, глядя на танцующие языки пламени.       Гуннхильд полагала, что Локи не столько старомоден, сколько склонен к эпатажу. Он, наверняка, прекрасно знал, что отблески камина кладут на его лицо мягкие тени и заставляют глаза вспыхивать мерцающим огнём, что делает его похожим на колдуна из старых сказок... Впрочем, принцу это было простительно, поскольку он принадлежал к той породе асов, которые умеют давать волю своим причудам и странностям с такой элегантностью, что их недостатки волшебным образом превращаются в их достоинства.       Девушка бережно опустила поднос на стол и принялась ждать, как ждала уже много, много часов.       Каждый из её наставников - а наставников за свою не слишком длинную по меркам асов, но и не особенно короткую жизнь Гуннхильд повидала немало - предостерегал её от того, чтобы вступать в личные отношения с пациентами. "Личные" подразумевали прежде всего дружеские, ибо даже они были опасны, поскольку лечить аса, к которому привязан, куда труднее, чем незнакомца. Если же говорить о любовных... За такое могли и в звании понизить, если бы, разумеется, узнали об этом.       Гуннхильд и сама сознавала всё безумие отношений с принцем, но, видимо, для неё это была одна из тех вещей, которые обещаешь себе никогда-никогда не делать, но обязательно делаешь, да ещё и не один раз. У кого из живущих нет таких слабостей?       Слишком уж Локи был... Необычным. По роду деятельности Гуннхильд вращалась среди самых разнообразных асов, и в её окружении встречались и умницы, и красавцы, и пресловутые маги (а ведь магов рождается всего ничего - один на пятьдесят тысяч). Но Локи каким-то образом умудрялся совмещать в себе всё это, и в то же время быть чем-то большим, чем-то уникальным. Девушка не могла сказать, откуда бралось это ощущение, но, глядя на Локи, она понимала, что такого, как он, ещё не рождалось и, вполне вероятно, больше не родится. Иногда Гуннхильд казалась самой себе охотником, выслеживавшим всего лишь длинноногого оленя, но неожиданно в самой чаще леса набредшего на древнего и диковинного зверя. Например, на крылатого волка, о котором известно только из легенд, или на алмазного змея... Колчан со стрелами отброшен в сторону, кинжал мирно спит в ножнах, а охотник, затаив дыхание, любуется великим зверем, потому что зверь этот прекрасен, а ещё потому что он - последний, и подобного ему больше не бродит под сенью ветвистых деревьев...       Дверь покоев резко отворилась, с громоподобным грохотом врезалась в стену, а на пороге появилась знакомая долговязая фигура. Гуннхильд мгновенно вскочила на ноги и почтительно склонилась.       - Мой принц.       Локи тяжело перевалился через порог и нетвердой походкой направился к столу.       - Гуннхильд? - голос принца звучал хрипловато. - Что ты здесь делаешь?       - Вот... Ужин вам принесла...       - Не стоило... волноваться.       - Мне вовсе не трудно.       Принц устало вздохнул.       Гуннхильд почувствовало, как у неё оборвалось сердце. Неужели всё это - многочасовое ожидание, возня с ужином, длинные пробежки туда-обратно с неподъемным подносом - неужели всё это было напрасно?       - Я могу уйти, если я вам в тягость, - дрогнувшим голосом произнесла девушка.       Локи тяжело опустился на стул, уронил голову на грудь и ожесточенно потер ладонями глаза. Чуткие ноздри Гуннхильд уловили резкий запах спиртного. Когда принц поднял на неё глаза с расширенным зрачками, девушка уже не сомневалась, что он далеко не трезв.       - Ну что ты... Оставайся.       Принц поднял крышку с подноса и принюхался. Решительно отодвинул прочь жаркое и овощное рагу, отломил от буханки хлеба порядочный кусок и с жадностью впился в него зубами.       - Где вы были? - мягко спросила Гуннхильд.       Локи поглядел на неё исподлобья. На мгновение девушке почудилось, что он сейчас ответит что-то грубое, наподобие: "Не твоё дело". Однако принц слабо улыбнулся и произнёс:       - Там и здесь... Везде. Шатался по улицам, гулял по Асгарду, слушал, что говорят...       Откровенно заплетающийся язык принца вынудил Гуннхильд сменить своё мнение: Локи не слегка нетрезв, а безобразно пьян.       - Они ненавидят меня... - говорил принц. - Ненавидят и боятся. Не смеют поднять глаз, но, стоит мне отойти, шепчутся за спиной. Всю жизнь я страстно хотел, чтобы меня любили, чтобы меня ценили. И чего я достиг? Они ненавидят меня...       - Не все, - прошептала девушка, имея ввиду прежде всего себя.       - Не все, но многие. Очень многие.       Придвинул к себе стакан и нетвердой рукой плеснул в него вина из пузатой бутыли. Гуннхильд сжала руки в кулаки. Чего-то подобного она и ожидала. Естественно, первый выход принца в город не мог пройти безболезненно, если учесть, что о нем говорят...       - Ваше Высочество, может, вам не стоит ещё больше пить?       Принц поднял на неё яростный взгляд.       - Гуннхильд, милая моя Гуннхильд. Не волнуйся, сегодня я всё равно больше никуда не собираюсь. Идти. А вот по тропе пьянства мне нужно пройти намного дальше. Чтобы забыться. Чтобы залить то, что я увидел и услышал... Знаешь, кто-то из них кинул мне в спину камень. А когда я обернулся, все занимались своими делами, и даже страж демонстративно смотрел в другую сторону.       - Камень? - девушка вскочила на ноги. - Куда он попал? Вам что-то повредили?       Локи криво ухмыльнулся.       - Повредили? Пожалуй, что так. Но ты, милая Гуннхильд, к сожалению, при всем своем мастерстве не сможешь этого излечить, ибо пострадало прежде всего моё самолюбие. - Принц протянул к девушке руки: - Иди ко мне.       Гуннхильд подошла к принцу и легко опустилась к нему на колени. От Локи шел тяжелый спиртовой дух, но в кольце его рук было тепло и уютно.       - Я ещё заставлю, - прошептал принц, обдавая щеку девушки горячим дыханьем, - заставлю их уважать и любить меня. Ты мне веришь?       - Да, - сказала Гуннхильд.       Скорее всего, у него получится. Ведь с ней получилось.

***

      Гуннхильд, лежащая рядом, дышала ровно и глубоко. Она давным-давно уснула, а Локи маялся – ворочался с боку на бок, как уж на раскаленной сковороде, скручивал подушку в трубочку, откидывал и снова набрасывал одеяло, но благословенный сон не приходил. И это с такой-то концентрацией алкоголя в крови! Принц не просто так планомерно накачивался вином - он заранее предчувствовал проблемы со сном и надеялся, что пойло поможет опьянеть и забыться. Опьянеть получилось – это факт, в голове по-прежнему был дурман, и очертания комнаты расплывались перед глазами. А вот с забытьем вышло не слишком удачно…       Оставив тщетные попытки, Локи поднялся с кровати. Слишком быстро – его резко повело в сторону, и принц был вынужден ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть.       Медленно, осторожно он подошел к окну и распахнул тяжелую створку. Снаружи было прохладно, но ясно – с чернильного неба подмигивали издевательски яркие звезды. Где-то там, среди них – прекрасных и вечных – теперь находилась Фригга.       Ты гордишься мною, мама?       Локи не гордился. Более того – он был сам себе противен. Утром на суде он без зазрения совести спекулировал на лучших чувствах присутствующих, считая сентиментальными и доверчивыми глупцами. Совесть пришла сейчас, и для появления она выбрала облик покойной царицы. Локи почти слышал голос матери, произносящий: «Ты использовал мою смерть, чтобы выйти на волю, сынок.»       В беседе с любым живым существом Локи смог бы оправдаться, но собственную совесть не одурачить. Действительно, смерть матери стала для него шансом выбраться из темницы, и он его не упустил.       Не менее тяжело далась принцу прогулка по городу – по столице, которую он так пламенно любил. Многие асы винили его в смерти близких, и в какой-то мере были правы.       Слишком много крови. Слишком много крови, боли и несчастий на его совести. И пусть Локи не сбирался из-за них отказываться от амбиций, порой он ощущал, как они мертвым грузом ложатся на плечи, прибивая к земле. Слишком много этого было…       Локи не просил прощения. Понимал, что не заслужил. Всё, чего ему хотелось этой шальной ночью – немного мира и покоя, чтобы собраться с силами и решить, как жить дальше.       Чуть-чуть мира. Неужели это так много?

So, take this night. Wrap it around me like a sheet. I know I'm not forgiven, But I need a place to sleep. So, take this night. Lay me down on the street. I know I'm not forgiven, But I hope that I'll be given Some peace. Some peace. Some peace.