Дни в свете...

Мертвецов они находили куда чаще, чем выживших. Но не это было самым худшим. Повсюду они натыкались на разрушенные дома, в которых очевидно никто не мог выжить, и бесформенные груды тряпья на обочинах бывших улиц, к которым Дэн старался не присматриваться. Но и это не было самым худшим. Тяжелее всего, как понял Дэн со временем, было видеть не свидетельства смерти, а свидетельства того, что кому-то удалось пережить катастрофу. Совсем ненадолго — на несколько часов, несколько дней; заперевшись в подвале или забившись в каморку под лестницей, обложившись банками консервов и бутылками с водой, залепив скотчем щели между дверью и дверной рамой, словно так они могли удержать апокалипсис за порогом. Переносная радиостанция с севшими батарейками; ведро в углу, содержимое которого заставило Дэна порадоваться, что защитный костюм не пропускает запахи; перевёрнутая коробка вместо стола, и на ней — полупустая миска с супом и детская книжка-раскраска, открытая на странице с наполовину закрашенным Микки Маусом. Штриховка не обрывалась резко — она постепенно тускнела, становясь слабее, словно ребёнок постепенно потерял интерес к процессу, осознав, что больше некому следить за тем, чтобы он не вылезал за границы рисунка. Мусор, оставшийся со дня бомбёжки или одного из последующих, когда люди, заточённые в своих убежищах, пытались чем-то занять себя в ожидании спасения, по капле теряя надежду с каждым прошедшим часом. В подвале, впрочем, не было никого, ни живых, ни мёртвых. Он был заброшен и покинут. Такими были не все убежища. В некоторых они находили тела, и это было проще. Трупы — это просто трупы. К ним привыкаешь со временем, после первых нескольких. Начинаешь воспринимать как предметы обстановки, учишься переступать и идти дальше делать свою работу. Но здесь Дэн поймал себя на том, что думает об этих людях — о матерях и отцах и об их детях, выдернутых из постели среди ночи в одной пижаме; о запоздалых гуляках, только вернувшихся с тусовки и даже не успевших вылезти из своих ослепительных вечерних костюмов; о страдающих бессонницей полуночниках вроде него самого, получивших наконец оправдание своей неспособности заснуть. Дэн взялся за страницу раскраски, но, поколебавшись, всё же не стал её переворачивать, оставив книжку раскрытой на незаконченной картинке. Он вышел из подвала и бережно прикрыл за собой дверь. Эдриана он нашёл через полчаса, в другом убежище. Хозяином был, скорее всего, мёртвый мужик, об которого Дэн едва не споткнулся снаружи. Он был облачён в какую-то пародию на защитный костюм, сделанную из скотча и мешков для мусора. Возможно, его выманил наружу голод, или отчаяние, или надежда, или что-то ещё, чего Дэн никогда не будет способен понять. Сначала ему показалось, что в подвале никого нет; однако затем глаза привыкли к плотному полумраку, и Дэн заметил Эдриана, разглядывавшего что-то, сидя в дальнем углу. Это была картина в раме — унылый акварельный пейзаж в зелёных и серо-голубых тонах, выполненный неумелой рукой. — Удивительное дело, — произнёс Эдриан лишённым эмоций голосом и выдержал длинную паузу; Дэну пришло в голову, что тот разговаривал не с ним, а сам с собой. — До чего сильна человеческая тяга к прекрасному. Она неистребима, хотя и принимает порой странные формы. Сохранить изображение природы, зная, что никогда больше не увидишь этого своими глазами, никогда не ощутишь прикосновение ветра к щеке… Он умолк. Трудно было понять, пытался ли он высказать какую-то законченную идею или же просто рассуждал вслух, собирая таким образом разрозненные мысли воедино. Покинуть это место, ничего о нём не сказав, им обоим казалось слишком бесчеловечным. Позже, уже сидя в кабине Арчи и направляясь домой, Дэн положил руку на плечо Эдриана, надеясь, что тот ощутит если не его понимание и поддержку, то хотя бы просто реальность прикосновения. По губам Эдриана проскользнула непонятная полуулыбка; он словно даже не заметил Дэна. Но тот всё равно остался с ним.