Салаты убраны в холодильник. Шампанское тоже. Сотрудники вашего отделения переодеты и готовы к трудовым подвигам.
Правда, не все готовы. Мужская часть приемного отделения, включая Мамина, а также примкнувший к ним Степан, у которого, как нельзя кстати, выдался выходной, водят хоровод вокруг холодильника и втихаря пытаются оттуда что-нибудь спереть. Галина с Белочкой на посту бдят, чтобы до вечера хоть что-нибудь осталось вам. Это только у нормальных людей (читать — женщин) путь через желудок лежит к унитазу. А у мужчин через желудок путь лежит к сердцу. Это всем прекрасно известно, хотя учебник анатомии скромно умалчивает сей любопытный факт.
Илью Анатольевича из хоровода выдергивает звонок. Доставляют беременную женщину. С переломом. Илье Анатольевичу везет на беременных с переломами. И сроки беременности, и тяжесть переломов варьируются в зависимости от ситуации, в которую угодила незадачливая будущая мамаша.
В этот раз, впрочем, Илье Анатольевичу достается просто женщина. Пока везли, женщина умудрилась родить. Прямо в машине. Поэтому в смотровой она бодро восхищалась собственным отпрыском, обдавая всех стойким запахом перегара. Илья Анатольевич восторгаться не спешил. Илья Анатольевич абсолютно равнодушен к чужим младенцам, если у них все в порядке с опорно-двигательным аппаратом и прочими травматологическими вещами. А если и не в порядке, то это все равно к детскому ортопеду.
— Нормальный у Вас ребенок, — буркнул даме Илья и продолжил накладывать гипс, морщась от запаха спиртного. Илья Анатольевич не позволяет себе алкоголь на работе. А тут приходится парами дышать. Коньячными. Безобразие какое-то.
Ты заверила мадам, что у нее чудесный, красивый карапуз, что, в общем-то, было правдой. И ностальгически бесцельно созерцала его минут тридцать.
Твои собственные дети сразу после рождения выглядели куда страшнее. Ну, или это тебе так казалось. Илья-то Женьку сразу красавицей считал. Еще два с половиной года назад. И ты вспоминаешь, как это было у тебя.
***
Смирившись с тем, что ты точно решила обзаводиться ребенком, Илья Анатольевич поставил в Москве на уши всех своих знакомых акушеров-гинекологов. Тебя-то и Евстратова вполне устраивала. Но Илья Анатольевич никак не мог доверить тебя кому попало, поэтому вы регулярно таскались в Москву на осмотры, анализы и прочие медицинские
радости процедуры.
При этом, работать ты тоже не забывала. Ну, не можешь ты без работы. Поэтому, в отличие от нормальных беременных, в декрет тебя выпроводили пинками и угрозами за две недели до предстоящего радостного события. Впрочем, как оказалось, не за две.
Оповещать коллег заранее ты не стала — чем позже узнают, тем меньше сплетен ты услышишь. Первым догадался Гиппократ Моисеевич.
— Женечка, а Вы когда от нас уходить планируете? — без всяких вступлений поинтересовался он. Ты аж онемела. Минут на десять.
-Ну, я имею ввиду в декретный отпуск, — добавил Шульман, хитро глядя на тебя.
-А Вы откуда знаете? — спросила ты, лихорадочно перебирая в голове, кто донес сие радостное известие до достопочтенного старика.
-Это и так сразу видно. По глазам, — загадочно улыбаясь ответил Шульман.
-Вон оно чего, — обескуражено подумала ты, — У Шульмана новый метод. Все, значит, по старинке, по уровню ХГЧ. А он по глазам. Замечательно просто!
Оле ты во всем честно призналась сама. Предварительно взяв честное пионерское, что она никому и никогда. Хотя можно было и не брать. Оля не из болтливых. Из болтливых оказалась медсестра Евстратовой.
Слухов избежать не удалось. Каждый день тебя пристально разглядывали Мамин, Галина и Степан. На предмет изменений в фигуре. А также остальных изменений. Они по глазам определять не умели.
-Степа, нам тоже нужен ребенок! — доносился из сестринской требовательный Галин голос.
-Зачем? — искренне недоумевал Степа, которому вполне хватало Вовы и Вовиных школьных проблем. Обзаводиться еще одним
спиногрызом отпрыском он никак не планировал. О чем честно сообщил Галине, доведя ее до слез.
-Галина! И Вы туда же! — как всегда некстати появился в дверях Мамин, — кто работать будет, если все, как Королева, на старости лет рожать соберутся. А Соколов?! — сотрясал воздух Мамин, — чем он думает только!
— Илья Анатольевич, ну, Вы подумайте, ну, что у Вас может родиться? Олигофрен-имбицил или даун? Зачем вам все это надо? — не упустил возможности поехидничать Вячеслав Александрович, когда Илья отпрашивался, чтобы свозить тебя к врачу. Тебе еле удалось удержать Илью Анатольевича от нанесения телесных повреждений. Мамину.
От операций тебя Илья отстранил месяца за четыре. А Мамин вообще был недоволен тем, что ты по отделению шастаешь, да еще и кого-то лечишь.
Пациенты тоже были недовольны. Не любят у нас в стране беременных дам. И демографическая проблема не так страшна, как беременная тетка.
-Чего дома не сидится, куда с таким пузом к пациентам! — недовольно бухтела женщина пенсионного возраста.
-А-а-а, оно у Вас шевелится, верещал подросток лет четырнадцати, с ужасом взирая на твой живот. Само собой шевелится, ты же не арбуз там таскаешь.
— А Вы прям тут не родите? — испуганно интересовался дед с язвой.
— Не-а, не родит, — успокаивал его Илья Анатольевич, — Евгения Павловна женщина дисциплинированная и ответственная, все делает в соответствии с должностной инструкцией и по утвержденному графику!
-Даже рожает с инструкцией и по графику? — искренне удивлялся дед, — надо же!
Ты живо представляла себя, рожающую по инструкции и с графиком в руках. Весело хихикала.
-Да! — уверенно отвечал Илья.
-Спасибо! — шептала ты ему, отловив в дверном проеме.
— Женечка, может, ты домой пойдешь? — беспокойно интересовался в ответ Илья Анатольевич, разглядывая твои круги под глазами. Как у панды. Вопрос был риторический. Ответ Илья Анатольевич прекрасно знал.
В Москве после
очередной экзекуции очередного осмотра, Илья повел тебя в ресторан. На Новом Арбате. Надо же тебя было как-то порадовать. Радость не удалась. Абсолютно. Пока Илья посещал санитарное учреждение, за соседним столиком нарисовалась Лана.
Все такая же молодая и красивая. Не то, что ты. Вы с удивлением вытаращились друг на друга. Как две враждующие за территорию кошки, встретившиеся в нейтральной, еще не разделенной подворотне. Вернулся Илья Анатольевич. Лану не заметил. Плюхнулся напротив тебя, перегородив дочке профессора (а может уже и академика, кто ж ее знает!) весь обзор. Лане пришлось вытягивать шею в разные стороны, чтобы ты смогла увидеть ее надменно оценивающий взгляд. Видеть тебе совсем не хотелось, поэтому ты уткнулась в дощечку с меню, предусмотрительно выданную официантом. В ресторане меню было выжжено на тоненьких фанерных дощечках. Очень красиво и оригинально.
-У тебя все в порядке? — поинтересовался Илья Анатольевич.
-Да, нормально, нормально все, — успокоила его ты.
— Ты просто меню вверх ногами держишь, — оповестил тебя Илья на всякий случай.
-Да? — искренне удивилась ты, сосредоточившись, наконец, на выборе еды.
Раз уж пришли, надо поесть. В сторону Ланы ты упорно старалась не смотреть. Хотя и очень хотелось. Избежать общения не получилось. Хотя общения тоже не получилось. В гардеробе столкнулись с ней нос к носу. Илья Анатольевич инстинктивно отодвинул тебя к себе за спину. Чтобы Лана и его нос не пропустила.
До Ланы дошел весь ужас ситуации. За столом-то не видно было. В глазах явственно отразилась мысль про провинциальную тетку. Еще и беременную к тому же. Кошмар, одним словом. Илья Анатольевич резко упал в глазах Ланы. Прямо как цена на нефть марки Brent в период кризиса. Лана окинула Илью насмешливо-ехидным взором. Илья не обратил никакого внимания. Поздоровался и увел тебя одеваться. Лана смотрела вслед печальным взглядом Пенелопы, пока какой-то пожилой гражданин напяливал на Лану шубу, попутно о чем-то рассказывая. Ланская нехотя кивала, разглядывая в зеркале свое скучающее лицо. Вечер удался, одним словом.
В этот раз тебе достался какой-то слишком буйный ребенок. Ромка так точно не пинался. Или ты уже не помнишь? Наверное, ты была моложе и здоровее, поэтому и не помнишь. Футбольные упражнения вашей дочери ты забудешь вряд ли. Стойкое ощущение, что тебе отбили печень, почки и переломали все ребра, не покидало тебя месяца с четвертого. Илья Анатольевич страшно веселился. Его бы так отпинать изнутри, посмотрела бы ты на него.
Твои страдания Илья Анатольевич скрашивал как мог. И где мог. Вертеться вашему ребенку нравилось строго по утрам и вечерам. Успокоить это «броуновское движение» получалось только у Ильи Анатольевича. Илья Анатольевич гладил живот, вел беседы на околонаучные темы и рассказывал сказки. Не тебе само-собой. Животу. Живот переставал ходить ходуном и ложился спать. До следующего раза. По утрам Илье Анатольевичу приходилось изощряться. На пятиминутках Илья Анатольевич умышленно ронял ручки, карандаши и бумажки, чтобы иметь возможность наклониться и унять вашего буйного наследника. Под столом. Под пристальными взглядами коллег ты чувствовала себя полной идиоткой. Правда, абсолютно счастливой.
В последний рабочий день, по глупой офисной традиции, на твоем стуле посидел весь женский коллектив вашего отделения. Все срочно жаждали обзавестись детьми. Мамин и Марья Васильевна тоже зачем-то на нем посидели, хотя дети им были совершенно ни к чему. Видимо за компанию.
На сорок второй неделе тебе хотелось застрелиться. Прямо немедленно. Ты уже сама жалела, что во все это ввязалась. Ходить тяжело, дышать тяжело. Постоянно кажется, что похожа на огромную бочку. Хочется только одного — избавиться от выпирающего живота и влезть в старые джинсы. Илью Анатольевича тоже жалко. Он осунулся и поседел в висках. Так как на твое место никого не взяли — почти не вылезает из дежурств. Как сказал Мамин, кто виноват, тот и отрабатывает.
Днем ты дотащилась до родного отделения с рациональным предложением проколоть плодный пузырь и закончить, наконец, эту эпопею.
-Ты как доехала? — вытаращил глаза Илья Анатольевич, — ремень безопасности не застегивался на тебе уже месяц назад.
— А Евстратова что говорит? — Илья был склонен доверять специалистам, а не твоим капризам.
-Советует воспользоваться тобой, — обреченно отвечаешь ты. Знаешь, что Илье эта мысль совсем даже не нравится.
-Ладно, — соглашается он, — идем, пока пациентов нет. На диване в кабинете Ильи вы теперь еле помещаетесь.
-Где Вы шатаетесь, Илья Анатольевич? — без стука врывается в кабинет Вячеслав Александрович. Илья Анатольевич судорожно пытается натянуть футболку, но запутывается в рукавах. Ты валяешься под пледом. Тебе сонно-радостно и лень вставать.
-Вы чем тут, вообще-то занимаетесь? — возмущенно вопит Мамин, оценив мизансцену. Как будто непонятно чем.
-Процедуры, назначенные Евгении Павловне выполняем, — смутить Илью Анатольевича такой ерундой практически невозможно. Он же в своем кабинете, в конце-концов. Чем хочет тем и занимается в нерабочее время.
В два часа ночи тебя озаряет светлая мысль, что наконец-то началось. Ждешь еще час, чтобы убедиться наверняка, и не будить зря Илью. Его и так будить жалко. Смотришь, как он спит. Ты его любишь. Точно. Абсолютно. Боль напоминает, что надо подумать о другом.
— Илюша, — шепчешь ты ему в ухо и гладишь по голове, — Илюшка, поехали, а?
— Куда? — сонно интересуется Илья Анатольевич. Через три минуты до него доходит, куда можно с ветерком прокатиться в три часа ночи, имея под боком глубоко беременную женщину. Точно не на дискотеку и не в ночной клуб. Хотя туда, конечно, тоже можно. Но вы не экстремалы.
— А! Что? Куда? Зачем? Уже? — Илья Анатольевич, от осенившей его догадки, подпрыгивает на кровати как ужаленный и электровеником начинает метаться по квартире. Собирается. В процессе бубнит, что не надо было этого делать. Он же был против. Он так и знал, что все это плохо кончится. Днем, по совету Евстратовой, вы интенсивно занимались гимнастикой. Для беременных, ага. Не можешь же ты вечно ждать встречи с собственным ребенком. К тому же, таскать на себе десять лишних килограммов тоже та еще радость. Глядя на бегающего Илью, тебя берут сомненья, относительно того, кому предстоит рожать. Создается ощущение, что точно ему, а не тебе.
— Ты свитер наизнанку надел, — предупреждаешь ты его. Раньше франт Илья Анатольевич так не промахивался. Тебе становится весело.
— Какая разница, — истерично вздыхает Илья и машет руками как ветряная мельница. — Поехали уже скорее. В Москву точно не успеем, к нам придется.
Тебе без разницы куда. Ты доверяешь своим коллегам.
До приемного отделения доезжаете за пятнадцать минут. Илья Анатольевич вполне может участвовать в Формуле — 1. Прямо на своей Тойоте. Предпоследнее место точно будет его. Одновременно к больнице подъезжают две машины скорой помощи. ДТП. В области на трассе.
За стойкой регистрации — сонная Изабелла.
— Ой, Илья Анатольевич, — радостно восклицает она, — а тут как раз пациентов привезли. По Вашу душу. После ДТП. Вас Велехов спрашивал.
— Мне не до ДТП, — нервно брякает Илья Анатольевич, — у меня Евгения Павловна…
— Илья Анатольевич! — укоризненно тянешь ты, — Идите, Вас пациенты ждут. В операционной.
— А ты? — Илья теряется и не знает, что ему делать — с тобой остаться или в операционную бежать.
— Иди, иди, я справлюсь! — киваешь ему ты, подталкивая в сторону операционной. Его место там. Такая профессия. Ничего не поделаешь.
— Точно? — с сомнением спрашивает он, и, получив утвердительный ответ, целует тебя в щеку, и идет в сторону вашей операционной, спотыкаясь и постоянно на тебя оглядываясь.
— Белочка, я сдаваться, — придерживая рукой живот, сообщаешь ты.
— Фамилия, имя, отчество, год рождения, — на автомате сонно интересуется Белочка. Илью, значит, она сразу узнает, а тебя уже нет. Хотя тебя всего месяц не было. Замечательно просто!
— Белка! — добавив строгости в голос, говоришь ты, — Евстратову вызови, пожалуйста!
— А? — просыпается Белка, — Ой, Евгения Павловна! — (как будто ты только что пришла) радуется она (а ты здесь, между прочим, уже полчаса стоишь. Как тень отца Гамлета прямо).
— А Вы к нам? А зачем? А-а-а-а, так Вы это, уже что ли? — соображает, наконец, Изабелла и бледнеет. Потом краснеет. Рядом ошивается Василий. Он тоже бледнеет и краснеет. Синхронно с Изабеллой.
Белка зачем-то звонит Гиппократ Моисеевичу (хотя ты просила Евстратовой позвонить). Чтобы сообщить. Что Евгения Павловна приехала. И уже. Ну, в общем того… Ну, Вы поняли же, да, Гиппократ Моисеевич?
Судя по тому, что бледно — зеленый Гиппократ Моисеевич на крейсерской скорости несется по коридору, он что-то понял неправильно. Или совсем не понял. Из ординаторской высовывается Мамин. Без ехидства не обходится.
— О, — восклицает Мамин, — Привет! Королева-мать! То есть Королёва, я хотел сказать. А где счастливый папаша? Испугался и сбежал, наконец-то?
— Иди ты! — в ответ киваешь ты ему. Тебе плохо, больно и поэтому все равно. Еще с Маминым препираться не хватало. Илья Анатольевич был прав, надо было в Москве рожать. А тут сейчас вся больница на тебя посмотреть сбежится. Как на кенгуру в зоопарке. Жалко, что Ильи рядом нет. С ним проще. С ним бы ты себя экспонатом для всеобщего обозрения не чувствовала.
Время тянется мучительно долго. Лежишь под капельницей. Думаешь. О нем. Как он там? Справится? Илья Анатольевич, конечно, эмоции и дело не путает, но все же. Волнуешься. За него. Хотя надо бы за ребенка. Наверное.
Чтобы было повеселее пьете с Евстратовой коньяк. Она разрешила. А тебе давно хотелось, но изверг Илья Анатольевич не давал. Жизнь налаживается. Веселитесь с Евстратовой и старшей акушеркой. Думаете, стоит заказывать пиццу или уже не успеете? То есть ты не успеешь. Коньяк закончился быстро. Хорошо посидели. То есть полежали.
Теперь жутко больно.
— Женя давай, давай, — слышишь сквозь пелену строгий голос Евстратовой.
В голове проносится мысль, что больше никому ничего не дашь. Нафиг надо. Даже по большой и светлой любви не дашь. Даже Илье Анатольевичу (куда же он, зараза, подевался, ты же без него уже не можешь. Совсем не можешь. Никак. А он все оперирует и об этом не знает. Несправедливо). Краем уходящего сознания слышишь крик. Громкий. Густым басом. Вроде УЗИ вам девочку обещало. Ошиблись что ли? Вырубаешься. Теперь можно. Тебя нет. Ничего не видишь и не слышишь. Тишина и темнота. Не больно. Хорошо.
Сознание возвращается постепенно. Начиная с обоняния. Пахнет лекарствами. Знакомыми. Евстратова показывает ребенка — все-таки девочка. Но орет басом. Как взрослый мужик.
— Страшненькая какая! — констатируешь ты. В самокритичности тебе не откажешь, да.
— Да ладно, — удовлетворенно разглядывая результат своих трудов (ну, и ваших с Ильей Анатольевичем, само собой, тоже) отвечает Евстратова, — у таких красивых родителей страшненькой быть не может! А сейчас отмоем — вообще красавицей будет!
Ильи по-прежнему нет. Тебе не терпится ему все рассказать. И дочь показать. Ее забрали в детское отделение. Не выдерживаешь. Звонишь. Не отвечает. Абонент не доступен. Значит еще оперируют. Долго. Приходит через час. Дверь открывает осторожно, заходит, стараясь не шуметь. Молча берет за руку. Смотрите друг другу в глаза. Не отрываясь. Слов нет. Сказать нечего. Не знаешь, сколько проходит времени.
— Ну, пойду, Евгению посмотрю, — Илья Анатольевич находит в себе силы от тебя отлепиться.
— Почему это Евгению? — не хочешь ты никакую Евгению, о чем и сообщаешь Илье.
— А ты как хочешь? — интересуется он
— Может, Ольгой назовем? Или Галиной? Или Светланой? — предлагаешь ты. Над именем вы как-то раньше не задумывались. Совсем. (В итоге ваш ребенок целый месяц был просто — Ребенок. Ты уже смирилась, что дочь будут звать Ребенок Соколова.)
-Галиной или Светланой? — с иронией уточняет у тебя Илья.
-Ладно, Василисой! — быстро соглашаешься ты, признавая, что с Галиной погорячилась, — в крайнем случае, Екатериной.
-Ну, я пошел смотреть, может там Аграфена какая-нибудь, а не Екатерина вовсе, — Илья уходит, а вопрос с именем остается открытым.
— Слушай, — сообщает тебе Евстратова с удивлением, — твой завотделением прямо сразу своего ребенка вычислил. Хотя там еще двадцать детей.
— Еще бы ее не вычислить, — думаешь ты, — она же так орет, что барабанные перепонки лопаются и стекла из окон вылетают. А Илья Анатольевич как раз любит все громкое и насыщенное.
Следом за Евстратовой заходит Илья с ребенком.
— Вот, — показывает он тебе гордо. Как будто ты не видела, — На тебя очень похожа. Я сразу узнал. А остальные все на одно лицо — как китайцы. Слышали бы мамы этих остальных — «китайцев», порвали бы Илью на британский флаг. Ты повторно теряешь дар речи. От сравнения. Сразу он узнал, как же!
— Это то есть я — такая же лысая, морщинистая и с заплывшим глазом? — «нежно» уточняешь ты у счастливого отца.
— Ладно, лысая, морщинистая и с глазом — это в меня, — выкручивается Илья Анатольевич.- Ну, все равно ведь красивая, ну, согласись! Жалко ее так, такая маленькая!
— Как операция у тебя прошла? — вспоминаешь ты.
— Да, нормально. Как всегда, — отмахивается Илья Анатольевич, разглядывая свое Творение, — три шурупа вкрутили, заштопали и пациент скорее жив, чем мертв!
Творение между тем открывает один, не заплывший глаз, косит им вправо, потом влево, потом начинает орать. Басом. Громким.
— И что мы будем с ней делать? — озадаченно интересуешься ты. Тебе совсем не улыбается жить в постоянной полифонии и с разорванными перепонками. Барабанными.
— Любить будем, что же еще с ней делать! — находит выход Илья Анатольевич и крепко тебя обнимает.
-Э-э-э, куда! — останавливает ваших душ прекрасные порывы Евстратова, — Вы тут, не отходя от кассы, так и вторым обзаведетесь!
— Мы такие, мы можем! — смеешься ты, отправляя Илью Анатольевича в отделение. В приемное. Уходить ему явно не хочется, но работа есть работа.
***
Из воспоминаний тебя выдергивает телефонный звонок. Ты по-прежнему стоишь в палате и взираешь на чужого младенца. Звонит Илья Анатольевич. Просит зайти к Гиппократу Моисеевичу. Тебя там какая-то Евгения ждет. С большой сумкой.
Заходишь в кабинет к Шульману. Напротив Шульмана сидит ваша дочь и ест конфеты. Перед ней уже целая гора фантиков. Рядом большая зеленая сумка. В сумке куча коробок с конфетами.
-Э-т-то что такое? — заикаясь, спрашиваешь ты.
— В кардиологии выловил, — объясняет Шульман, — это она в гости ходила. К каждому в кабинет зашла, стихи прочитала, мзду конфетами забрала.
— Приличные хоть, стихи-то? — интересуешься ты. Дочь Евгения недавно стала ходить в детский сад, что не лучшим образом сказалось на ее культуре. Вечерами, когда вы не на дежурстве, дочь знакомит вас с классической поэзией и прозой младшей группы детского сада. От поэзии и прозы у вас с Ильей волосы встают дыбом.
— Не знаю, у меня конфет нет, мне она стихи читать отказывается, — смеется Шульман.
Забираешь дочь и сумку с конфетами. Бредете в приемное отделение.
— Ого! — перехватывает у тебя сумку Илья Анатольевич, — вы магазин ограбили что ли? Тяжело!
— Хуже! — трагически сообщаешь ты ему на ухо, целуя в подставленную щеку, — Стихи читали! Кардиологам!
— Пойдем тете Оле стихи читать, — тянет вас за руки Женечка. Дружно идете по коридору в ординаторскую.
