Житейское море или сказ о буднях городской Тульской больницы

      На носу Новый год. А у тебя дежурство. И у Ильи Анатольевича тоже.       Умеет Мамин организовать коллегам праздник.       Ты расстроена — думала, что отметите дома — семьей, с дочерью, которую видите только спящей — утром она еще спит, вечером — уже спит. И ночью, в отличие от вас, тоже спит. Но не судьба.       Вечером на дежурстве Илья ошарашивает тебя новостью — послезавтра летите в Норвегию. Отдыхать. На пять дней. Шульман в курсе. -На Новый год же я не могу оставить отделение не пойми на кого, Новый год — праздник травмоопасный, — объясняет Илья Анатольевич, увидев твои округлившиеся от изумления глаза. «Не пойми кто» — это Слава, разумеется.       У тебя в голове куча вопросов. От удивления сидишь с открытым ртом и не можешь ничего сказать. Вообще ничего. В голове — только одна мысль — шутит! И фоном — мысли женщины «обыкновенной, стандартной», которая куда-нибудь собирается — как успеть собраться и что взять с собой. У тебя ведь толком и вещей приличных нет. Для «заграницы», по-крайней мере. Ты и была-то там только один раз (на зарплату врача в провинции только по «заграницам» ездить). И то — в Болгарии, десять лет назад. Со Степаном. Степану понравилось, тебе — нет. Степан хотел лежать на пляже, тебе хотелось хоть что—нибудь посмотреть. И Ромке показать, раз уж выбрались. В итоге, кроме пляжа так ничего и не увидели. Потом отпуск ты проводила дома. Одна. Ремонт делала. Порядок наводила. Или в больницу приходила и работала, чтобы чем-нибудь себя занять. — Ну, не хочешь, не поедем, — пугается твоей странной реакции Илья Анатольевич. — С ума сошел, — отвечаешь ты растеряно, — конечно, поедем! — У меня там однокурсник в одной клинике работает в Осло, можно договориться посмотреть, как у них там, интересно же — «соблазняет» тебя Илья. — Ну, если еще и однокурсник, — бубнишь ты, — и посмотреть, то точно надо ехать.       Утром пытаешь Олю, что там и как. Оля часто ездит. У Оли — папа и Антон. Зато у тебя теперь — Илья Анатольевич, — думаешь ты, — вон чего отчебучил. И глупо улыбаешься своим мыслям.       Оля инструктирует, что взять, что посмотреть, где и что поесть. Прямо как Верочка из «Служебного романа».       Вечером у вас сборы. Диван и стулья завалены тем, что вывалено из шкафа. — Какое платье брать это или то? — советуешься ты с Ильей. — Илья Анатольевич, Вы у нас знатный франт, — сказала ему как-то Марья Васильевна, когда он пришел в новом синем жилете. Поэтому и советуешься. — Это кембриджский стиль! — важно ответил ей Илья Анатольевич. — Чего? — не поняла Марья Васильевна. — Это и то брать, — отвечает тебе Илья. На платья не смотрит даже. Смотрит на тебя. — Женечка, ты мне во всем нравишься, — скромно признается тебе Илья Анатольевич и тянет за руку на кровать. — А без всего еще больше нравишься, — шепчет он тебе прямо в ухо. В сборах происходит техническо-романтический перерыв. Рекламная пауза.       В итоге в чемодан вы запихиваете первое, что попадается под руку, потому что собираетесь впопыхах. То ли дело ваша дочь. Она с няней свой рюкзачок основательно собирала. Весь день. Долго думала — брать ли игрушечную корону. Решила не брать. И так красавица! Вот еще в короне перед всеми ходить!       В последний момент выясняется, что без хомяка Никифора дочь ехать решительно отказывается. Хомяк в твои планы не входит — ты как раз намеревалась отдохнуть от его наглой морды. У хомяка, видимо, аналогичные планы в отношении тебя. Долго уговариваете оставить несчастное животное дома. Уговорили. Выехали. Прилетели. На пограничном контроле теряешься от вопроса пограничника — язык учила в институте и немецкий. Оглядываешься на Илью. Илья на беглом английском чего-то докладывает, и вас отпускают, предварительно шлепнув штамп в паспорт.       Весь день гуляете по городу. Женька даже не капризничает — смотрит на все с открытым от удивления ртом. Хотя ты со стороны, наверное, выглядишь так же. Такой же восторг как сейчас, ты испытала когда-то в детстве, когда тебя впервые познакомили с Москвой. Тоже зимой. На новогоднюю елку возили. На кремлевскую.       Здесь тоже огромная елка — на улице KarlJohans Gate. Ваша дочь вечером час не хотела уходить в гостиницу. Держала вас за руки и водила по кругу. Вокруг елки. Вы эту елку во всех подробностях изучили. Каждую иголку запомнили. По требованию дочери десять раз ее сфотографировали. А может и двадцать. — Женечка, ты не замерзла? — спрашивает папа, в надежде добраться, наконец, до гостиницы. — Неть, — важно отвечает ему дочь, заходя на очередной круг.       Помимо елки посмотрели знаменитый Кон Тики (здесь уже Илья Анатольевич ходил кругами, не желая отлепиться от известного плота). Попутно осуществлял перевод пламенной речи экскурсовода. Дочери больше понравился музей кораблей викингов. Пока никто не видел, она залезла за ограждение и яростно пыталась отодрать от Тюнского корабля хотя бы щепку. Корабль, хоть и был древним, на сувениры крошиться не желал. Ну, а тебе больше «Фрам» понравился — можно представить себя настоящим первооткрывателем, направляющимся к Южному полюсу в компании Амундсена. Твоя компания, состоящая из Ильи и дочери, застряла у чучела белого медведя. Дочь настойчиво предлагала забрать его с собой. Чтобы хомяку Никифору было не одиноко. Вот чучела медведя тебе для полноты интерьера как раз и не хватало! Вдвоем еле оттащили дочь от медведя. Чучело вздохнуло с явным облегчением. Туристы из России никогда не вызывали у него доверия. Он так и передал это пингвину. Тоже чучелу.       Музей Мунка на вас никакого впечатления не произвел. На дочь тем более. Так рисовать она и сама прекрасно умеет.       В национальной галерее Илья Анатольевич прочитал целую лекцию про импрессионистов. Ты и не знала, что он такой эрудированный. Заодно рассказал про технику пуантилизма и номера кисточек, которыми можно технику реализовать. Слушала, открыв рот. — Ему бы здесь экскурсоводом работать, а не в Туле чужими костями греметь, — думаешь ты. С гордостью.       Ну и на «Крик» Мунка посмотрели. В другой цветовой гамме. — На Вячеслава похож, да? — жизнерадостно интересуется Илья Анатольевич — Ага, да — соглашаешься ты.       Фотографируете крепость Ахерскус и Королевский дворец. И себя на их фоне. Во всех возможных ракурсах. Слушаете орган в кафедральном соборе. Ужинаете в кафе при гостинице. На ужин — рыба. Глупо в морской стране есть что-то другое. Сонная Женька лезет в тарелку прямо руками. Угощает из своей тарелки папу. Тоже руками. Что не попадает ей или папе в рот попадает на пол. Пол вокруг Женькиного стула усеян рыбными кусками.       В номере хватает сил на то, чтобы принять душ и упасть в кровать. — Столько ощущений и впечатлений за один день, что хватит на десять лет вперед, — удовлетворено сообщаешь ты Илье Анатольевичу. — А ты ехать не хотела, — довольно бубнит он, — завтра еще интересней будет — пойдем операцию смотреть. — А почему все-таки, Осло, почему не Париж? — шутливо капризным тоном интересуешься ты у Ильи. — А я боялся, что в Париже ты будешь ощущать присутствие другой женщины, — серьезно отвечает тебе Илья. (Лану туда возил! — догадываешься ты)  — И вообще, Париж — это банально и стереотипно, а ты же у меня необыкновенная — мне хотелось тебя удивить! — добавляет он. — Получилось! — шепчешь ты благодарно, и вы проваливаетесь в сон.       Утром идете в клинику. На экскурсию. Операцию смотреть. Аппендэктомию. Плановую само собой. Лапараскопически. Помещение операционной — огромное как космический корабль. Белое, аж слепит глаза. Все блестит, страшно притронуться. Посредине стол. На столе больной. Сверху какие-то агрегаты нависают. Назначение половины из них тебе не знакомо. Вообще. Люди в зеленом долго примериваются, прежде чем «делать дырочки». Полчаса примериваются, не меньше. Режут. Аккуратно собирают кровь отсосами. Новенькими. Маленькими. Долго собирают. Методично. В операционной — полная тишина. Закачивают углекислый газ. Тоже долго. Все видно на мониторе. Монитор по размеру — как рекламный экран на Новом Арбате. Большой. К монитору приписан отдельный человек. Смотрит. Командует. Изучают. Накладывают лигатуры. Медленно. Тщательно. Пересекают аппендикс и извлекают через троакар. Еще раз изучают через лапараскоп брюшную полость. Долго. Зашивают. Из операционной выходят, как зашли. Чистенькие. Ни пятнышка. Итого — два часа пятнадцать минут на операцию. Мрачный пациент лежит еле живой, бледно-зеленый как майская трава.       Ты вспоминаешь как у вас. А у вас так: плановая аппендэктомия — уже смешно! К Вам — с разлитым перитонитом и в качестве бонуса переломом чего-нибудь (а чего вы думаете перитонит разлитой, просто так, что ли?). Вы со всех ног несетесь в операционную, на бегу изучая анализы. В операционной течет кран. Все время. Илья Анатольевич его перманентно чинит, а кран перманентно протекает. Вода — только холодная, — горячая — это роскошь. Кафель — серый, местами облупленный. Почти везде облупленный, если откровенно. И стол операционный облупленный. Наркоз сразу, быстро — Оля знает свое дело. Какая лапараскопия! У вас аппарат УЗИ — лохматого года выпуска. Ровесник Шульмана, наверное. А может старше.       Вы интенсивно бегаете вокруг больного — тебе перитонит, Илье Анатольевичу — перелом.       Операция — полостная. Молчание, конечно — золото, но это не ваш конек. Определенно. — Уберите этот Кохер (зажим Кохера) на … (да-да, именно туда. На слово из трех букв. В рифму), — орет Илья Анатольевич на Галю. Галя роняет зажим на пол. На полу добавляется выбоина. — Илья Анатольевич, — томно интересуется Ольга, — а на Ваш, или пациенту? — На свой! — отрезает Илья Анатольевич, собирая пациенту раздробленную кость. Вручную. В процессе обляпывается кровью с ног до головы. — У меня не вырос еще, — пожимает плечами Оля. — А Вы знаете, что Велехов разводится? — поддерживает светскую беседу Изабелла — Ужас, какой! Он же только недавно женился. В пятый раз, — сообщает Галина. — А его позапрошлая жена, зато в Израиль уехала. С евреем, — не унимается Белка. — У меня отсос заело, тампон дайте, — орет Илья Анатольевич. Брызги от барахлящего насоса веером летят во все стороны, забрызгивая серый кафель. — Что это?! — изумляешься ты, нащупывая в толстой кишке что-то круглое. — Шарик для пинг-понга, — помогает тебе Илья. — Извращенец какой-то, — морщит аккуратный носик Белка, презрительно глядя на пациента.       На операцию уходит сорок пять минут. Через два часа щеки пациента приобретают цветуще — розовый цвет. Сам пациент бодро скачет по кровати, костеря на чем свет стоит врачей — убийц, а также всех своих родственников до седьмого колена включительно. — Что Вы делаете? — ловишь ты в коридоре старушку, аккуратно разливающую по чуть-чуть мочу из банки, по контейнерам других пациентов. — А что не так? — искренне удивляется старушка, — написано же в направлении «анализ мочи общий». На слове «общий» она делает ударение и победно смотрит на тебя.       И так каждый день. Вот как у вас. Выходите из операционной. Смотришь на Илью и понимаешь, что думает о том же самом. Молчите. На следующий день едете в Берген. Фьорды. Фьорды словами не опишешь — это видеть надо. Обнявшись, стоите на экскурсионном кораблике и смотрите по сторонам. Молчите. От переизбытка впечатлений. В Трольхаугене слушаете музыку Грига. Ваша дочь потом весь день пытается воспроизвести мелодию «В пещере горного короля» из Пер-Гюнта. Ты вспоминаешь рассказ Паустовского «Корзина с еловыми шишками», а вдохновившийся Илья Анатольевич с выражением читает вам стихотворение Евтушенко*: Лежу, зажмурившись, в пустынном номере, и боль горчайшая, и боль сладчайшая. Меня, наверное, внизу там поняли. Ну не иначе же! Ну не случайно же! Оттуда, снизу, дыханьем сосен из окон маленького ресторана восходит, вздрагивая, песня Сольвейг, восходит призрачно, восходит странно. Она из снега, она из солнца. Не прекращайте — прошу я очень! Всю ночь играйте мне песню Сольвейг. Все мои ночи! Все мои ночи! Она из снега, она из солнца… Пусть неумело и пусть несмело всю жизнь играют мне песню Сольвейг — ведь даже лучше, что неумело. Когда умру я — а ведь умру я, а ведь умру я — уж так придётся, — с такой застенчивостью себя даруя, пусть и под землю она пробьётся. Она из снега, она из солнца… Пусть заглушая все взрывы, бури, всю смерть играют мне песню Сольвейг, но это смертью уже не будет… — Да, — вздыхаешь ты и молчишь, обнимая Илью и дочь. Тебе хорошо. Перед вылетом на родину покупаете сувениры коллегам — шерстяные национальные свитера (ну и Степану, конечно, тоже покупаете, куда же без него). Вячеславу Александровичу индивидуальный сувенир — фигурка тролля. Возвращаетесь на работу. Отдохнувшие. Как будто отдыхали не пять дней, а месяц. Галина с Изабеллой рассматривают тебя с нескрываемым любопытством. — Ну, как, отдохнули, понравилось? — интересуется Ольга у Ильи, — выглядишь, во! — искренне восхищается она твоим видом. — Да, — лаконично отвечает Илья, предоставляя право делиться впечатлениями от отдыха тебе. — Хорошо Вы, Евгения Павловна, устроились, — ухмыляется Мамин, — по Норвегиям катаетесь. — Не завидуйте, Вячеслав Александрович, — отвечаешь в тон ему, вручая тролля, — у Вас еще все впереди. — Удачно ты меня променяла, да? — пытается уколоть Степан, рассматривая свитер. Все не может простить. Счастья не с ним. А Илья Анатольевич пригласил тебя сегодня на ночь к себе в кабинет. Сказал, что соскучился. По дивану в кабинете. И по тебе тоже, хотя виделись вы три часа назад. Он умеет делать тебя счастливой.