Пикассо с бритвой

      Два удара – и от кирпича откололся острый кусок, им вполне можно было писать – или что-то нацарапать. Маршалл тихо, чтобы не производить лишнего шума, очистил место, где прежде лежал драный и грязный матрац, от песка, крошек и пыли, и принялся осторожно накарябать какое-нибудь послание. Не будет же он торчать тут вечно, его непременно должен кто-нибудь найти. И вообще, зачем его сюда притащили и – даже не покалечив – бросили тут, как собаку? Нет, с собаками, пожалуй, обращаются лучше, подумал парень. Покончив с письмом, он огляделся – камера, темная, сырая, со старыми, покрытыми подтеками и плесенью кирпичными стенами была уже привычным обиталищем. Холодный бетонный пол покрывал толстый слой песка и пыли, в углу, в самом укромном месте, валялся ветхий старый матрац, на который, кажется, кого-то стошнило: об этом свидетельствовало большое зеленовато-желтое пятно, запах которого вызывал рвотный позыв. У отверстия, куда ему просовывали миску с едой – скудными крохами – красовалось, насколько мог видеть Маршалл, пугающее бордовое пятно, отдаленно походившее на кровь. Но парень решил не заострять на этом внимание и не давать повода для паники – так и с ума сойти не долго, а ему еще нужен здравый смысл, вдруг появится возможность сбежать.       Он покосился на матрац – родной угол, место для размышлений. Пара недель – и ты действительно привыкаешь ко всему, возможно, в этом вынужденном уединении и была своя прелесть. Прежде постоянно надрывался мобильник, почтовые ящики отказывались впихивать в себя непомерный объем сообщений, а голова гудела от списка дел, которые нужно сделать здесь и сейчас. Теперь недостатка в спокойствии не было: можно ныть и стенать, высказывая все жалобы бетонным стенам, а можно и спокойно все обдумать, перебрать в памяти все хорошее и плохое, проанализировать прошлое и помечтать о будущем. Раз сейчас ему ничего не сделали, то навряд ли что-то будет потом. Может, тюремщик ждет выкупа. Или выжидает, пока его начнет разыскивать полиция. Или еще что-нибудь. А ему, Маршаллу, пока есть над чем подумать.       Парень вновь осмотрел камеру. В самом дальнем углу было жалкое подобие санузла: расколотый унитаз – тюремщик Маршалла не хотел, чтобы его пленник страдал от некоторых неудобств, связанных с естественной нуждой. Рядом – допотопный умывальник как в жалких забытых богом городишках в Техасе или Кентукки – небольшой сосуд с водой и кнопка. Впрочем, тут же стоял и хирургический смеситель – расколотый и нерабочий, что лишь больше настораживало – Маршалл не любил больницы, однажды ему сделали неудачную операцию, и он год находился на больничном.       Заключенный продолжил осмотр своих владений. Его с самого первого дня прерывания здесь интересовало, как сюда попал дряхлый пень, стоявший перед ржавой и обманчиво гнилой дверью. Однажды он пытался вырваться – но массивная дверь даже не дернулась. Тогда он взял за привычку разглядывать трещины и зарубки на пне, скорее всего сделанные предыдущими пленниками. Тут он видел и мольбы о помощи, и имена, и кое-какие рисунки, выцарапанные, очевидно, отколотым куском камня – тем же орудием, каким и воспользовался Маршалл. Кто-то написал собственной кровью фразу «не выбраться» - и это никак не способствовало хорошему настроению и присутствию духа, которые пленник пытался сохранить.       Единственным источником света служило маленькое зарешеченное окошко под потолком. Оно, скорее, напоминало люк в танке, чем средство вентиляции, потому что несмотря на его наличие, камере было сумрачно, почти темно. Понять какое время суток наступало вне стен темницы, оказывалось практически невозможно – это было возможно в случае, если луна была слишком яркой, а солнце нещадно палило. До Маршалла не доходили никакие звуки извне, он словно находился в вакууме, что сводило с ума больше, чем неизвестность своей дальнейшей судьбы: он не мог понять, есть ли кто-то поблизости, имеет ли смысл кричать и звать на помощь – несколько раз он пытался выбить дверь, но безуспешно. Порой ему казалось, что он лишился слуха, но потом шарканье ног за дверью и скрежет открывающейся задвижки приемника для пищи, опровергали эту мысль. В заточении Маршалл провел около двух недель и уже свыкся с камерой и подобной жизнью. Иногда он думал, что, выйдя, напишет какие-нибудь «Мемуары пленника» и срубит на этом порядочную сумму. Затем мечтал, что будет раздавать интервью «Таймс», «Пост» и десятку других газет, что, несомненно, сделает его знаменитостью – как же, он единственный, сумевший бежать из плена!.. Но потом приходили другие, куда более мрачные мысли, к примеру, почему именно ему выпало оказаться в таком положении и что собирается сделать с ним надзиратель, с какой целью он его тут держит. В другой ситуации Маршалл бы посмеялся и сказал, что все это напоминает сказку о Гансе и Гретель, которые, попав к старой ведьме, откармливались, но сейчас в тюрьме находился он – и это уже не немецкая страшилка, а ужасающая реальность.       Позже парень понял, что бесполезно себя жалеть. Такое состояние бывает у неизлечимо больных: поначалу идет стадия шока – когда человек узнает о своей болезни; потом начинает стенать и едва ли не биться головой о стену, затем – слезы и депрессия, и только потом – тихое смирение. «От страха сдохнешь быстрее», - рассуждал невольник, дойдя «до кондиции». Он мечтал выбраться, но понимал, что ничего сделать и не может, и предпочитал проводить этот избыток свободного времени с пользой для себя – к примеру, копаясь в себе и учась медитации.       Маршалл знал, что тот, кто приносит ему поесть, стар, но, несмотря на возраст и на внешнюю худобу, ловок и силен. Последнее он узнал случайно: стремясь выбраться из затхлой камеры, парень придумал план. Приняв надзирателя за немощного старца, неспособного оказать сопротивление, он неожиданно, как кошка, прыгнул на надсмотрщика и повалил того на спину. Удар, второй – Маршалл, не сдерживаясь, бил по лицу, вымещая злобу и досаду. Н кулаках краснели капли свежей крови; забывшись, он не принял во внимание рук поверженного и поплатился – тот, извиваясь будто змея, умудрился выскользнуть из-под заключенного; кулак ударил по бетону – кажется, сломалась кость. По крайней мере, он явно слышал хруст, а боль пронзила запястье. К черту, заживет как на собаке, он же спортсмен!.. Тогда Маршалл боковым зрением увидел фигуру в белом и рванулся туда, но получил оглушительный удар в ухо, затем еще один – в челюсть и пошатнулся. Заключенный едва не сломал нос, упав лицом прямо на бетонный пол. - Успокойтесь, это для вашего же блага, - прошипел голос. В слабом свете блеснула игла и через мгновение пронзила кожу на руке. – Все хорошо, не волнуйтесь... – звучал, отдаляясь, голос. Маршалл провалился во тьму и больше ничего не помнил.       От раздумий молодого человека оторвал скрежет открывающегося дверного замка. Время кормежки еще не пришло – он настолько привык к распорядку дня, что словно запрограммировал себя на прием пищи в определенное время. Чертов питомец, думал Маршалл, я чертов питомец. Парень, удивленный, отошел к стене с окном, - став осторожнее, старик приказывал ему отойти в противоположной от входа стенке, чтобы исключить возможность нападения. Впрочем, старик всегда держал наготове шприц с успокоительным – но кто знает, что могло случиться, поэтому меры предосторожности не были лишними.       Наконец дверь открылась, и из проема в камеру хлынул поток свежего воздуха и яркий свет от ламп. С непривычки заболели глаза, появились сотни мелких черных точек – орган слуха перестраивался на нужную частоту, а легкие пытались захватить как можно больше воздуха, не спертого и не смердевшего, от этого кружилась голова. Но вскоре первое впечатление улетучилось, а зрение сфокусировалось на картинке. «У него там что, операционная?» - подумал Маршалл. Этого замешательства было достаточно: внезапно парень почувствовал укол в правое плечо. «Что за?!» - парня начала охватывать паника. - Не волнуйтесь, скоро, очень скоро все кончится, - голос старика походил на шипение или шорох наждачной бумаги.       По телу пленника пробежала судорога, ноги подкосились, и он упал на пол. Не в состоянии пошевелить и пальцем, несчастный все же оставался в трезвом уме – это пугало его больше, чем сам укол. Действие наркотика пройдет, но зачем накачивать его транквилизатором... не до помутнения рассудка?       Он почувствовал, как его подняли и куда-то понесли. Маршалл отчаянно сопротивлялся, на глазах словно оказалась пелена, и парень мог только опираться на свой слух, ставший за время заключения невероятно острым. В походке старика что-то изменилось, теперь он не шаркал, как обычно, сейчас это была твердая и уверенная походка молодого мужчины. Его дыхание ничуть не сбивалось, несмотря на то, что тот нес здорового парня.       Маршалл почувствовал запах спирта, который смешивался с эфиром и хлоркой – они действительно оказались в операционной. Когда-то Маршаллу уже делали несерьезную операцию, и он не в силах был забыть этот отвратительный больничный запах, редкий стук медицинских инструментов по железному допотопному стерилизатору. Сейчас, наверное, подобные шутки и не используют, подумал парень. - Я сделал все, как полагается, вы и не… - тут старик замолк и захохотал. Все его тело тряслось от смеха, и Маршалл, все еще висящий на спине маньяка как мешок с картошкой, казалось, ему не мешал. - Ммм… ммм, - парень попытался выразить хоть какое-то сопротивление, но язык заплетался, будто Маршалл опрокинул две стопки бренди за обедом. Потом ему стало труднее дышать, а звуки доносились далеким эхом.       Жертва почувствовала холод металла – старик положил его на операционный стол – аккуратно, бережно, словно тот мог разбиться от неосторожного движения. - Постарайтесь ни о чем не думать, так будет проще. Я должен сделать это с вами, вы идеальный холст. Видите ли, для меня важно, чтобы человек находился в сознании, так сказать, содействовал моему творчеству – приятно же чувствовать себя творцом, не правда ли?.. – он придушенно хохотнул, считая, видимо, это изречение прекрасной шуткой. – Поэтому я ввел вам средство, которое, смею заметить, изобрел я сам. Ваше тело теперь вам не принадлежит... - старик быстро просунул в глотку Маршалла дыхательную трубку; в этот момент тот почувствовал приступ тошноты. – Но вы все осознаете… Это великолепно! – несчастный вновь услышал ненормальный смех.       Какое-то время – минут, может, двадцать, – ничего не происходило. Это сводило с ума больше, чем капанье воды и легкий стук железа о раковину. Маршалл изо всех сил старался разглядеть, что делает этот больной на голову человек, развернувшись спиной к поверженному, но глаза отказывались повиноваться и отображали только большое белое расплывчатое пятно в сером ореоле операционной. - Что ж, приступим! – шипение превратилось в громкий бас. Голос звучал торжественно и возбужденно.       В следующий миг подопытного пронзила безумная, жалящая как змея боль – скальпель рассек кожу на спине. Обнажились сосуды и артерии, которые необходимо было пережать – иначе «пациент» умрет раньше, этого никак нельзя допустить!.. Еще один разрез, более глубокий – невыносимо терпеть, но и кричать не получалось. Обнажился позвоночный столб серо-белого цвета в обрамлении тонких нитей нервов...       Маршалл пытался заставить тело повиноваться, но этот наркотик, который вкатил старик, обладал странным действием: он обездвиживал, не воздействуя на те отделы мозга, что отвечали за зрение и слух. Изо рта жертвы вырывалось нечленораздельное бульканье; пульсирующая боль перерастала в агонию, охватывая не только тело, но и взрывая сознание – мысли путались, вспоминались абсолютно незначительные детали: мозг пытался защититься от внешнего воздействия. Еще немного – и он сойдет с ума или умрет от болевого шока, а может, от всего вместе.       Но хирург тщательно следил за тем, чтобы жизненные показатели придерживались среднего уровня – операция должна быть закончена в срок, при этом оперируемый обязан сохранять сознание. Близкое к предсмертной агонии, едва прослеживаемое, хотя бы минимальное. Когда предупредительный писк системы показывал, что жертва отключается, старик вкатывал ей раствор, восполняя потерю крови. Он тщательно пережимал важные сосуды, зашивал большие артерии и прижигал каким-то прибором то, что находилось ближе всего к поверхности разреза и могло грозить смертью подопытному. Он все равно умрет, размышлял изверг, но мое дело должно быть закончено в срок – ни минутой позже, ни минутой раньше.       Попытка сдвинуться с места – новый разрез сделан с усилием, намек, что чем спокойнее он будет лежать – тем быстрее и легче все закончится. Маршалл пытался отключить свой мозг, но в воображении то и дело вставали воспоминания – вновь защитная реакция.       Показатели отчаянно падали, приходилось вкатывать раствора больше и больше, чтобы восполнить потерю жидкости. - Терпите, Маршалл. – прошептал голос. – Осталось еще немного... Все кончится, все скоро кончится... Скорее, чем вы ожидаете...       Тело еще раз пронзила ужасная боль. Система отчаянно пищала, грозя прорвать барабанные перепонки, а Маршалл погрузился во тьму, успев поблагодарить Бога за то, что все наконец-то закончилось и больше не придется терпеть адские мучения.