На теле реки

Артуру приносят вино, передают под полой корзину - шесть бутылок, обёрнутых тканью, которая дороже той, что могут позволить себе на платье королевские служанки. Он платит золотом. За такое любой расплатится золотом - это то самое вино, которое запретил отец. Скандальная вышла история, винодел - известный во всех близлежащих королевствах, мастер и гений своего дела, а может и волшебник, чем чёрт не шутит? - создал новый сорт и назвал его именем шлюхи. Тоже очень известной и, верно, очень умелой. Собственно, поэтому скандал и разразился, иначе стали бы обращать внимание на такую малость? Ведь вина нередко носят женские имена. Утер придерживался мнения, что Камелот должен быть оплотом нравственности и чести (неудивительно, если трон ты берёшь силой, пусть даже прежний правитель назвал тебя наследником – против воли большинства своих баронов - а всё из-за того, что ты польстился на чужую жену). Артур понимал это и пропускал сплетни мимо ушей, дозволяя отцу быть несовершенным. Он же не делал сыну никаких поблажек, но это тоже было в порядке вещей - Артур отлично умел оставлять в тайне всё недопустимое. Равновесие их жизни держалось на главном правиле: носи маску, носи с честью, умри за неё. Артур полагал - Утер тоже платит золотом за это вино, не контрабандистам, конечно, это было бы слишком. Хорошо вышколенные слуги инкогнито выезжают за границу с грамоткой от короля и без лишнего шума покупают некие товары, которые потом как бы сами собой оказываются в покоях его величества, куда посторонним хода нет. Артур несёт корзину, шаги у него тяжеловатые, но не без грации - он хороший воин, как в доспехе, так и без. Бутылки не звякают, заботливо уложенные руками контрабандиста. Он готов поспорить, это была женщина. Дело не в фигуре – люди, сбывающие подобный товар, часто невысокие и узкоплечие. С закрытыми лицами, с телами, чьих контуров не различить под бесформенной одеждой. Но это была женщина. Она несла в руках его золото, наверно, прямо сейчас где-нибудь в полутьме перебирает монеты пальцами, крутит между большим и указательным, пробегает легонько по грани, может, даже проводит ногтем - не сильно. Нежно, с интересом. Он встал, чтоб отдышаться. Лицо горит почему-то. Точно, он же нарушил отцовскую волю, якшался с преступниками - не впервые! - и тащит к себе в покои шесть бутылок отличного крепкого вина, чтоб распить в одиночку. Повод краснеть, разве нет? Он видел её обнажённые руки буквально секунд десять. Что-то было не так. Она заворачивала пузатые бутылочные бока в ткань. Где-то наедине: только её предосудительно голые руки и вино. Материя, может быть, ещё помнит запах. "Надо проверить", - думает Артур. В висках стучит. Он ускоряет шаг, крепче перехватывая корзину. Он уже забыл, а может и не заметил, но она напевала - едва-едва, там, где-то на грани слышимости, без слов. Она напевала. Потом он просыпается - в собственных покоях, на полу, привалившись спиной к кровати, испытывая ужас и возбуждение одновременно. Лицо его укрыто этой чёртовой тряпкой, будто он мёртвый. Только собственное дыхание убеждает в обратном, тяжёлое, загнанное. Будто после долгой-долгой погони через лес и горы - по узким перевалам, по тайным тропам – пешим, потому что конь давно издох, прямо под седлом, а ты жив ещё, хоть и бежал больше, чем может человек, и даже больше, чем может животное. И кровь бесится внутри, нет, уже прорывается наружу, яростная, ходит в теле, которое не выдерживает, она стучит в ушах молотом, пульсирует в ногах, почти разрывая плоть: злая, злая, злая, чёрная кровь. "Господи," – говоришь. - "Спаси меня, защити меня, Господи". Но не останавливаешься. Потому что ты - охотник, ты - король, ты - тот, кто решает, кто хохочет, сжимая в руках копьё. Такое тяжёлое и такое мёртвое. Такое простое и такое живое. Не копьё - длань твоя карающая. Здесь нет места молитве, а значит спасению, в погоне ты сам даёшь право, чему жить, а чему умирать. И всё равно молишься, затверженно, горячо, обиженно: "Дай мне мою добычу, Господи, дай мне сейчас и здесь, дай мне её взять, почувствовать её, поработить всем мною, пусть потеряет голос, и сердце, и голову, пусть кости её трещат от моего объятия, несущего смерть - я голыми руками возьму зверя. А взамен всё бери, всё что захочешь". Раньше погоня снилась ему реже, не так остро, не так ярко, оставляя лишь смутные воспоминания, не трогая дыхания. Не трогая головы. Теперь он бредил погоней. Всё больше встреч с людьми, скрывающими лица, всё больше коллекция нераспечатанных бутылок того самого вина, редких тканей, даже - каких-то околомагических предметов: мандрагорий корень, хорошо заткнутый в горшок с камелотской землёй, плотно спрессованной (не проорётся); зуб дракона, поблёскивающий синим по полнолуниям; горшочек исчезающего-и-появляющегося золота; засушенная трава, которая, сгорая, навевает волшебные сны; два медальона, одинаково невзрачные, с красным камушком (по одному всегда можно найти другой, главное - надень на кого нужно). Не выходит. След потерялся. Люди в низко надвинутых капюшонах не болтают лишнего (просто не знают, даже за деньги). Когда Утер устраивает облаву на контрабандистов, Артур идёт первым, он никого не щадит и ничего не упускает, он гонит стаю, разоряет на своём пути все их норы и убежища. Это страсть, азарт, с которым не справиться. Но след, который вот-вот, казалось, дастся в руки – обманка, он теряется, путается, ведёт не туда, не туда, не туда! Артур возвращается каждый вечер ни с чем, пахнет гарью и кровью, и, пока слуги чистят доспех, очищает душу в храме, стоя на коленях часами - слишком много для кого-то такого большого и живого, для непослушного мальчика с навязчивой жаждой охоты. Аббат радуется смирению будущего короля, видит в этом знак высших сил (ему часто бывает страшно, аббату, в этих землях - варварских, языческих, с их грязными ритуалами, с их неокрепшей верой, с женщинами, которые, он уверен, поголовно ведьмы, хохочущие ему вслед, его Бог загонит их в дома, не позволит твориться гнусностям, наверняка скоро, совсем скоро, крестьянка уже не сможет являться на глаза королю, просить милости, открывать своё грязное лицо, поводить плечами. Он бы сжёг их, этих женщин. Всех. Аббату нравятся красивые мальчики, златоголовые, вроде принца - так жаль, что он вырос, стал большим и опасным, но на то была милость божья, теперь понятно - вере нужны крепкие сыновья, сильные, верные, набожные. Добрый Бог не даст ему поддаться ведьме. А рукам рыцаря, не знающего сомнений, будет легко переломить суке хребет пополам). Артур же, обманчиво покорный, со склонённой головой, твердит про себя нескончаемое "Дай мне, дай мне, дай мне!" и требует следа, запаха, звука голоса, который он не помнит. На третий день после осеннего равноденствия вдруг ударяют заморозки. Над замковым рвом стоит лёгкий туман, и дыхание становится белым, видимым. Впервые за долгие дни в голове Артура так чисто. Холод немного ослабляет жар потребности, даёт ему отдышаться. Это кстати: приехал старый друг отца, сэр Эктор с домашними и свитой. Камелот вычистили, украсили, достали из сундуков золотые кубки - сэр Эктор дорогой гость, один из тех немногих, кто поддержал Утера, когда он ещё не был королём и против подозрительного наследника вставали мятежные баронства. Ему ли обходиться серебром? Артур ответственен за приём гостя, он как раз идёт засвидетельствовать своё почтение, когда сущая ерунда заставляет его споткнуться - девушка в цветах дома Эктора несёт тёплые шкуры в господские комнаты, она так далеко, что и лица не разглядеть, но ему отчего-то слышно, как она напевает. Тихо-тихо, едва шевеля губами. Потом останавливается у дверей, и, выпростав руку из блестящего меха, открывает их и скрывается из виду. В его голове больше не чисто и не холодно, в его голове пульсирует пунцовый шар, разрастаясь до размеров комнаты, а потом и замка. Он знает эту ладонь, вытравленную на подкорке чем-то ядовитым и горьким. Он получил что хотел.