Девочка, которая хотела счастья

      Визгливая мелодия телефона заставила меня, не раскрывая глаз, схватить с тумбочки трубку, поднести ее к уху и сонно прохрипеть нечто невнятное. – Пелагея! Ты оборзела?! – какая-то женщина истерично заверещала. От неожиданности я подлетела на кровати, оперлась свободной рукой на матрас и прищурилась. – Что? Кто это? – пролепетала я заплетающимся языком. Организм упорно не желал просыпаться; первыми ощущениями нового дня стали дичайшая головная боль и тошнота. Женщина в трубке, кажется, готова была разорвать меня на кусочки. – Ты еще смеешь издеваться?! Угораздило же воспитать, – продолжала орать дама, оказавшаяся моей всегда спокойной и нежной мамой. – Мать родную не узнала, хочешь сказать? Ох, черт! «Обожаю» эти моменты, когда любимая мамуля вдруг превращается в мегеру. – Чего ты молчишь? Где ты? Какого хрена я должна звонить тебе 6 раз ?! – Мааам, – заныла я в трубку, все еще плохо соображая, что вообще происходит. – А что случилось-то? Меньше всего сейчас мне хотелось ссориться с мамой и слушать чьи-либо вопли. Больше всего – сунуть раскаленную голову под ледяной душ и умереть прямо там. Наверное, я произнесла последнюю фразу так жалостливо, что мама смилостивилась и вспомнила, что я, вообще-то, ее любимая дочь. – Поль, ты плохо себя чувствуешь? – взволнованно спросила она, пробудив на моем личике еле заметную улыбку. Господи, хоть кто-то еще обо мне заботится! Потирая левый висок и морщась от боли, я издала дикий вопль и рухнула обратно в постель. – Очень-очень, мамуль, – прогундела я, вновь застонав. – А знаешь, почему? – вкрадчиво спросила мама и вдруг рявкнула в трубку. – Пить меньше надо, Пелагея! 28 лет – мозгов кот наплакал! Я закатила глаза и почувствовала бешеное желание зареветь. Кто бы сомневался! Безусловно, она догадалась, чем я занималась ночью. – Не пила я, – зло соврала я, прекрасно понимая, что все это бессмысленно. – А я не топор, – грозно раздалось в ответ. Мне стало до ужаса обидно: если такая умная и знает, что пила, неужели наплевать, почему?! – Чё случилось, ты мне скажешь или нет? Ну, маааааам! – я захныкала в трубку. – О господи, что за безответственная девица! – Ну, эй!!! – заорала я и хотела было продолжить возмущаться, закончив гневную тираду воплями о том, как может родная мать так ругаться на дочь, не соизволив хотя бы узнать причину алкогольного горя, но в это же мгновение голову пронзила одна коварная мыслишка, и я поняла, почему мама похожа на разъяренного тигра. – Вспомнила, наконец? – мамуля снова прочитала мысли. – Да, – уныло ответила я, выползая из-под одеяла. – Прости. – Свои «прости» ты будешь изливать съемочной группе, ребятам и лично Аксюте! Дрыхнешь? Ну, конечно, дрыхнешь, зачем я вообще это спрашиваю, – мама продолжала отчитывать меня, как только могла, а я на негнущихся ногах поковыляла на кухню. – Проспать собственные профайлы! Да еще и в день самих съемок! Нет, ты меня еще и не слушаешь?!! – Да слушаю я, мам! Куда я денусь! Лучше бы собираться мне позволила, раз я итак проспала все на свете, – я съязвила от души, аж самой неудобно стало. – Матери не хами! – продолжила она уже более спокойным тоном. – Собирайся, но меня будь добра – выслушай! Я поняла, что спорить бесполезно, и приготовилась страдать от долгого и нудного маминого вправления тех самых мозгов, которых у меня, оказывается, и нет почти. Налила воды в стакан, взялась мыть яблоко. – Ради тебя, по твоей просьбе, съемки твоих профайлов перенесли на сегодня, на день съемок поединков, и ты посмела не прийти? Когда вы будете это снимать, скажи мне?! Почему я, как дура, заявилась на площадку к 8 утра, как и договаривались, а ты смеешь и сейчас спать на ходу и врать?! – Мам! Я все поняла, блин!!! – крикнула я, не удержавшись. – Да, я тупая, я вчера напилась и проспала! Да, сейчас 10, а я все еще дома! Да, я не слышала звонки! Че теперь-то орать?! Я встала уже, через 40 минут буду на площадке, довольна?! Лучше бы спросила, почему твоя единственная дочь пьет в одиночестве, так нет! Восхитительное утро, не правда ли? – Поля, моя единственная дочь пьет, потому что дура! Ты серьезно считаешь, что именно сейчас у нас есть время на обсуждение подобных вопросов? – Вот видишь, тебя насрать! – завизжала я, сквозь сдавливающие горло рыдания, отчего звук вышел каким-то уж слишком мерзким. – Пелагея! Собралась и приехала!!! Как маленькая, ей-бо… Мама, очевидно, желала упомянуть Бога, но я разозлилась и, отключившись, зашвырнула телефон на стол, откуда он чуть не грохнулся.       Я уселась за стул и залпом выдула стакан воды. Кажется, полегчало, хоть и голова дьявольски разрывалась. Благо, тошнота ушла. Согнулась, обняла плечи ладонями, стала напрягаться, вспоминать, восстанавливать события. С момента, когда Дима окончательно меня послал и я, опустошенная, ввалилась в мамину уютную квартиру, где ревела, задыхаясь от дикой боли в груди, прошла чертова неделя. Всего лишь неделя, а я… Поплохела, посерела, постарела где-то на век. День 1 – Госпожа Поля тщетно пытается услышать любимый (ну, наконец-то!) голос, но этот голос торжественно отправляет ее вращаться на детородном органе, а потом и вовсе отключает телефон. Поля плачет, бесится, хочет рассказать маме, но жалеет бедную женщину. Несколько часов беспрерывных самоистязаний – и девочка уезжает домой, дабы не тревожит родительницу. Дома проще – можно реветь где угодно, и никто ни о чем не спросит. День 2 – Госпожа Поля пытается взять себя в руки: «дурочка ты разве?» – шепчет себе под нос, допивая чай; «правильно, не дурочка!» – вывод радует ее, восхищает. Она, и правда, совсем-совсем не дурочка, а не дурочки и без мужиков жить могут. Не дурочка веселится, готовит вкусный обед, накрывает стол на две персоны, а потом вдруг раз – и вилку роняет на пол, и губы кривит, и попой больно на табуретку. Стол есть, обед на месте, одна персона готова, а где вторая? Без мужика жить может, а без любимого? День 3 – Госпожа Поля работает, становится еще более «госпожа», скорее, деловая леди. Это «Голос»: отличная команда, милое знакомство, долгие репетиции. Впереди нокауты и первые слезы. Выбрали с мамой песни, придумали номера, разжевали все подопечным. Хорошо живет леди-Поля: уважение сыпется со всех сторон, восхищение, преклонение: «я никогда не слышал, чтобы кто-то извлекал подобные звуки!», «я так счастлива быть у вас в команде». Коллеги-наставники рядышком репетируют, обучают: родные старички как всегда ходят парой, шутят над Полей, Поля смеется, глазами ищет ровесника. Он ведь… Он тоже где-то здесь. « –Не видела Диму, мама? – озабоченно спрашивает, хнычет внутри себя. – Не видела, Поль, отстань! – мама вся в работе, не любить отвлекаться на подобную ерунду». Выбегает в коридор, расстраивается, и вдруг сталкивается лоб в лоб. Молчит, улыбается грустно, вымученно: «посмотри, что ты делаешь, идиот, зачем мучаешь, если любишь?». Получает похожую улыбку в ответ и ни слова более. Он исчезает в своей репетиционной комнате, а она – к мамочке, позабыв обо всех делах, сломя голову, что есть мочи. Перерыв, ребята отдыхают, мама в гримерке. Поленька – на шею и снова давится, слезки скрывает. Мама ей: «Что как маленькая?». День 4, день 5 – репетиции. У Госпожи Поли душа просыпается, любовь музыкальная: творит, поет, учит, ругает по-доброму, частенько теперь улыбается. Музыка, мол, спасает и возрождает. Музыка ли? Это Дима с утра в четверг обнял по привычке: всего лишь случайно прижал к себе рукой, тотчас отшатнувшись и исчезнув в коридоре среди снующей толпы, а она теперь два дня подряд будет гладить себя по талии справа, заряжаться теплом. Там, где секунду лежала ладонь любимая – теперь солнце горит, не погаснет. День 6 – коллеги снимают профайлы, Госпожа Поля умолила перенести ее съемку на понедельник, в день съемок выпуска. Без причины, без малейших угрызений совести, просто так – пожелала! «В понедельник, в 8 начало, отснимем, не переживай ты так!» – Аксюта гладил ее по голове и успокаивал, а она наигранно стонала от мнимой боли в животе: «Отравилась, Юрий Викторович, отравииииилась!». Или отравили? Сидела дома весь день, драила квартиру, аж до окон дошла – блестят. Мама звонила и ругалась, какого черта дочь самовольно переносит съемки и по какой-такой причине. Госпожа Поля бормотала что-то невнятное, вроде бы отвязалась: «Ну, хотя бы хозяйственная, не все только безответственная!». В одиннадцать вечера – смска. Взглянула на адресанта – и тотчас же госпожой быть перестала: Поленька, Полечка, девочка такая, девочка! «Привет. Просто, чтобы ты, подруга, не переживала: не принимаю я ничего. Таблетки – в прошлом, порошочек – тем более. К чему мне все это, когда есть ты?» И плевать, что назвал подругой. И плевать, что отключил телефон, не дав отправить ответное смс. Вся эта гадость – в прошлом. И от этого даже радостней, чем от «когда есть ты». День 7 – Поля больше не госпожа. Поле завтра сниматься, а она боится людей и человека на букву Д. Человек ей не верит и верить не хочет, слишком много она предавала и обижала. Что завтра говорить? В сотый раз вонючее «я люблю», что на языке уже рану набило? Не должны слова эти с болью даваться, а как же иначе, если внутри – любовь, а язык изранен, изрезан от горя? Какой смысл повторять, вновь обнажать душу грешную (ну и что же?), если на тебя смотрят так, будто у тебя и души нет вовсе? Поля чувствует себя жалкой и глупой в очередной момент произнесения «я люблю»; уже и суть слов стирается, и духовное наполнение, остается лишь грубая боль и тупое «что делать, если не верит? что делать, господи?» /тридцать три «абонент временно не доступен» как тридцать три несчастья/ Целый день проводит в муках душевных, хочет сорваться с места, завести машину и прямиком к Диме домой, как когда-то уже приезжала каяться и отдавать душу в ладошке, но… что-то не позволяет, шепчет настойчиво, с угрозой гневные слова. Совесть ноги сковала, туловище привязала к дивану: сиди, мол, бесстыжая, раскаивайся. А вечерком столько горести накатило, что на помощь лишь бутылка виски: отыскала в холодильнике пепси, смешала все это, и устроила себе вечер слёзок. Повод придумала пуще прежнего: теперь уже и вина не на ней, а на нем – как это, знает ведь Дима, что плохо ей, и молчит, не звонит, не приедет, да и завтра слова не молвит, как ни крути. Подлый мужчина, как же он любит, если девочка пьет в одиночку?       История моей жизни, длинной в неделю. От Госпожи – до девочки. От лживого возрождения – до бутылки. Хоть выжила, и то радует, ребят. Я расправила плечи, помассировала затекшие запястья и сползла со стула: пока занималась воспоминаниями, прошло 20 минут. Мама убьет и не заметит. Как она там говорить повадилась? «Как маленькая!»? А как кто, объясните? Да я маленькая, мам, я маленькая! Я маленькая и хорошая, мне ничего в этой жизни не надо, кроме человека на букву Д. Маленькая, маленькая, маленькая; самый маленький в мире человек: меня словом – раздавить как букашку, делом – и вовсе стереть с Земли.

***

      Поспешно припарковавшись, я влетела в нужное здание. Мой внешний вид оставлял желать лучшего: синие обтягивающие джинсы на высокой талии, бежевые конверсы, футболка «Just friends» от любимой Добряковой и толстовка, которую я скинула еще в машине, но зачем-то взяла с собой. Наверное, со стороны это выглядит модно, но я в таком одеянии привыкла тусить дома у друзей, а не приезжать на съемки первого канала. Описывать мою торжественную встречу с мамой как-то не хочется: шепотом наговорила мне кучу различных «приятностей», но я уже устала обижаться, да и не на что – для мамули работа превыше всего, какие к черту «я проспала»? Из коллег не было никого, лишь съемочная группа, я, мама, мои ребята и Аксюта, который чуть не сжег меня взглядом, однако, не сказал ни слова. Быстренько отсняли профайлы (я искренне почувствовала свою вину и работала на все 100); потихоньку подтянулись участники других команд, в коридоре встретила Агутина с Градским, как всегда и при параде, и при настроении. Диму не видела, да и рано еще, тоже ведь опаздывать любитель. Слава всем, мама больше не доставала меня нотациями, Юрий Викторович ругаться не приходил, а Пьер (забыли, да?) ни разу не посягнул на мое, уже давно запретное для него, тело. Я ощутила волнение перед очередным, даже еще не прямым, эфиром. Хотелось успокоиться или, честнее, чтобы успокоил самый важный и самый нужный. Стала вспоминать слова песен, которые раздала своим ребяткам, но они путались в голове, только Ёлка вышла готовой и неизменной: Мне тобою бы искриться, разгадать и заблудиться. На секунду попрощаться, снова встретится. И в улыбке искупаться, жарким солнцем растворяться. Я лучи твои задену - ты задень мои.* Пропела куплет, легче не стало, но родная гримерша отвлекла меня: пришлось переодеваться, дабы потом отдаться в руки мастерицы.

***

      Я – та, что сейчас ослепительней всех в этом зале. Необычное темное платье с воротничком и рукавами три-четверти, чудесная прическа, громадные серьги и широкая улыбка на лице, часто сменяющаяся гримасой искреннего горя и неподдельной боли (это я так за номерами наблюдаю, переживаю, песни как истории проживаю). Съемка идет: камера, мотор – работаем. Участники выкладываются, как только могут, мои коллеги переживают не меньше их и меня, кого-то спасаем, кого-то, с сожалением, отправляем домой; шутим, веселимся, плачем. Дима, как ожидалось, не произнес ни слова, а мне впервые в жизни захотелось заткнуться раз и навсегда: все эти «но Дима, но пожалуйста, ну люблю» – уже по горло, если не выше. Иногда ловлю его взгляд через кресло, любящий, горящий, будто бы прощающий все на свете и обещающий вечное счастье и смерть в один день, а потом встречаюсь глазами уже нацеленно – а там столько обиды и недоверия, что кажется, будто этот «один день» – сегодня, и сдохнем мы прямо сейчас уж точно не от любви да радости. В такие моменты я отворачиваюсь и делаю вид, будто хохочу от очередной шутки Нагиева, а на деле – не слышала, что тот и сказал вовсе. Спиной чувствую, мама сзади недоумевает, что со мной и Димой. Привыкшая видеть нас в вечном бешенстве и веселье, совершенно не знающая ничего о сначала его, а потом и моей любви, она видит лишь двух друзей, которые внезапно перестали разговаривать. Бедная, бедная мама, как много тебе предстоит узнать.       А в конце эфира я вдруг высунусь вперед, поверну голову влево и, радостная, словлю Димкин, отчего-то слишком другой взгляд. Я улыбнусь ему скромно и чуть нелепо, к сожалению, ввиду съемок, ничего не смогу произнести, но оно и ни к чему – все будет написано на лбу. Дима одарит меня улыбкой в ответ, такой же глупенькой, непривычной, и довольно качнет ногой в кедах, опуская лицо вниз. И на его лбу будет написано то же самое. Что Бог выжжет на наших телах? Я счастлива, я счастлив! Только… «Как все это случилось?»*

***

      «Как все это случилось?» Если честно, случилось это именно тогда, когда я меньше всего думала о Диме. Любовь приходит, когда ее совсем не ждешь? Вот и моя любовь слезла с кресла во время выступления моей артистки и пришла, когда я ее совсем не ожидала. Я дала Насте нежнейшую песню нежнейшей Ёлки. Трек с нового альбома, заслушанный мной до потери пульса от бешеного удовольствия.       Настюша не подвела; с первых же секунд она вводит меня в экстаз до такой степени, что я подскакиваю и сажусь на подлокотник красного кресла. Чуть покачиваюсь в такт, улыбаюсь подопечной, тихонечко, еле раскрывая губы, подпеваю песне и внезапно ощущаю слишком родные руки на плечах. Мороз пробирает насквозь, я как-то ослабеваю, а руки сжимают меня еще сильнее, настойчиво усаживая обратно в кресло. Я подчиняюсь. Мгновение – и Дима вместо меня восседает на подлокотнике, обнимая меня за плечи обеими руками: крепко, властно, имея на это полное право. Настя поет, а мне хочется плакать от произносимых ею слов, от ощущения человека, сидящего в миллиметре, от самых лучших на свете рук, которые держат мои дрожащие плечи. – У меня сейчас сбывается мечта, Поль, – Дима шепчет мне в лицо как ни в чем не бывало, а сам улыбается подобно величайшему дураку. Я пытаюсь держать марку, немного отстраняюсь – мало ли, что подумают! – У меня тоже, – сквозь безумную улыбку говорю я, радостно мотая головой. Камеры на мгновение исчезают, и Дима ловит момент: прижимает меня еще крепче и целует-целует-целует! Целует, искренне и бешено любя, в макушку, на глазах у зрителей в студии, безусловно, наблюдающих именно за нами. Перестает, хватает мои пальцы, сжимая их в своей ладони, а я трепетно уцепляюсь в ворот его рукава, не желая больше отпускать. – Я люблю. Ты…веришь? – идиотский вопрос, но мне необходимо его задать. – Я люблю, – шепчет он мне на ухо, тотчас возвращаясь на свое место. Садится и прислушивается к завершению Настиной песни. Я вжимаюсь в кресло, облизываю горящие губы, ощущаю на себе полный самого главного чувства на Земле взгляд и допеваю вместе с подопечной последние строки: Пара, пара, пара слов и ты выше неба был готов. Пара, пара, пара глаз – и понеслась. Пара, пара дураков вместе поверили в любовь. Пара, пара, пара фраз – это про нас. *