Девочка, которая хотела счастья

      На ватных ногах я отправилась следом за Димой, слёзно пытаясь выбросить эту чушь про страшное будущее из дурной головы. Не бойся любить здесь и сейчас. Пока он готов тебя, странную и иногалактическую, принимать такой, какая ты есть. Маленькая и сумасшедшая, кому ты еще понадобишься? Девочка, тебя уже полюбили, слышишь? Тебя уже берегут; ты уже под защитой (за широкой крепкой спиной, где не страшно ничего). Что еще тебе нужно? Бояться – это не жизнь. Бояться – участь слабых и неуверенных. Беги к нему, бросайся на шею, нежно целуй его небритые щеки: он с тобой на недолгое «на совсем», на маленькую вечность, на то, что совсем нельзя назвать любимым «навсегда». Маленькая, навсегда ничего не бывает. Он тебе не навсегда, а ты? Чужие «навсегда» заканчиваются ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Они клянутся этими «и в горе, и в радости», а когда пробивает час беды (да что там, непонимания, глупой обиды, ничтожного «не кричи на меня!»), где эти клятвы? И ты, сильная птица, ты не такая, слышишь? Ты все выдержись, вытерпишь. Твоя вечность, твое навсегда тоже в один момент закончится. Там будет безнадежное «как мне без тебя?», море слез, искусанные в кровь губы, но через полгода, год, несколько лет, может быть в 2026 или 2033. Ты придешь однажды домой и не найдешь никого кроме себя; там будет твой запах, твои тапочки и одна грязная чашка, которую кроме тебя некому сполоснуть. Бояться этого, удушить в себе любовь из-за страха (уже заранее!) быть брошенной, оставленной на произвол судьбы, кинутой со словами «я устал, я ухожу, не ищи, не проси, не вернусь». Да черта с два, девочка, маленькая, хрупенькая, это глупо! Это нечестно, это подло, запомни. Бросайся за ним, раскрывай свой посиневший от волнения ротик, наплюй на всевозможные «страшно» и люби. Люби пока есть силы, пока есть вера, пока есть он. У него очень красивое имя, девочка! «Посвященный богине Деметре», понимаешь? Он рожден, чтобы быть кому-то посвященным, отчего бы и не тебе? Морская девочка, морская! Он тебе земля, юноша плодородной богини, а кто он без тебя, девочка моря, морского побережья? Вас слепили друг для друга, хватайтесь за руки и живите секундами вечности. Вам дана маленькая вечность, продлите ее мгновения! – Поля! Поль! – Дима обернулся и пронзил меня взглядом. – Ты вообще со мной? – Прости, я задумалась, – пробормотала я, слегка покраснев. Дима улыбнулся и взъерошил волосы. Какой красивый! – Милая, пойдем, я накормлю тебя? – отчего-то смущаясь, Билан потянул меня за руку. А у меня мурашки, верите? Маленькие муравьишки захватили мое тело и решили построить там свой дом. – Да я не голодная, Дим, – честно сказала я, но все же последовала за ним на просторную кухню. – Плевать! Я все равно буду тебя кормить, хоть насильно. Я хочу, чтобы ты хорошо кушала, – ответил Билан, заботливо разглядывая мое лицо, с которого кто-то будто щеки стер. Я вымученно улыбнулась и присела на краешек стола, наблюдая как Дима выворачивает наизнанку холодильник в поисках чего-нибудь съедобного. – Поль! – мое солнышко резко обернулось ко мне, заставив охнуть от неожиданности, и, ослепляя улыбкой, заявило. – Нет ничего… Давай, я омлет сделаю? Ты любишь омлет, скажи? Я разлепила губы для ответа, но так ничего и не выдавила из себя. Девочка, мол, тебе 28 лет. А кто готовит тебе омлет? Будто сквозь туман глядя на ожидающего ответа Димку, я вдруг ощутила, как наполнившие глаза слезы начали переливаться через края и течь по лицу. Я, наверное, жутко покраснела, да и вообще выглядела как дура, но мне было плевать – в этом доме ведь можно реветь, правда? В этом доме мне ведь, если честно, наверно все можно… Он предложил мне приготовить омлет. ОМЛЕТ. Поль, он хочет сделать тебе ОМЛЕТ. Поль! Тебе ведь правда уже целых 28 лет, и сегодня ты пришла в дом, где тебе будут готовить омлет. Ты пришла туда, где ждали и будут всегда (ну, так же, как «навсегда») ждать. Здесь живет человек, для которого приготовить тебе омлет – самая высшая из наград. Хватай его, этого мальчика, за руки, он твой: с взъерошенными волосами, босиком и в смешном переднике поверх подаренной тобой когда-то футболки. Смотри, он твой – стоит, улыбаясь до солнечных морщинок у глаз. Он твой – с меняющимся вмиг, при виде твоих неожиданных слез, лицом, на котором нарисовались все печали мира. Смотри, у него сквозь одежду и кожу с ребрами сердце видно! Оно огромное, красное, бьющееся быстрее, чем обычно. Увеличивается в размерах, поглощает мальчика. Этот мальчик – сам по себе сердце, слышишь? Он сердце. Дима – сердце. И ты – сердце. Вы сердечные близнецы, обнимайтесь, милые! – Господи, Пелагея! Ну, если не любишь омлет, ты скажи, только не реви! Поль, не реви! Я приготовлю что-нибудь другое, Поль! – он хватает меня за лицо, вытирая большими пальцами самые радостные в моей жизни слезы. Дима заботливо причитает, бормочет что-то вроде «Ну, можно пиццу заказать или суши…», а я смеюсь и не знаю, куда себя деть. – Да люблю я омлет, Билан! – прошептала я Диме в лицо, словив на себе полный обожания взгляд. Мой мальчик выдохнул и отошел от меня к кухонному гарнитуру, вновь повернувшись спиной, и принялся протирать посуду. – И чего реветь тогда? Ревушка какая, – усмехнулся Дима и чуть приглушенно добавил. – Я люблю тебя так сильно. Я перестала дышать. Сердце затрепыхалось, а в висках запульсировала кровь. Кажется, вот сейчас, да? Или снова страшно? Нет, сейчас. – Я… Я тоже люблю тебя, – неуверенно пробормотала я, глядя на Димину вмиг напрягшуюся спину. Билан отвлекся от своего занятия и тепло поглядел на меня. – Да ладно тебе, я знаю, Поль. Ты вообще весь мир любишь, моя дружелюбная, – улыбаясь, ответил Дима и вновь отвернулся. – Сейчас я все уберу и готовить тебе буду. Я осталась, непонятая, за его спиной. Все так же сидела на краешке кухонного стола и, черт, чувствовала себя какой-то оплеванной, что ли. Кто бы мог подумать, что объясниться будет так сложно. Маленькая, я неслышно подошла к Билану и, привстав на цыпочки, прошептала ему на ухо: «Дим!». – Ты чего? – удивился Димка и поглядел на меня сверху вниз. Я собралась с духом, облизнула губы и коснулась его плеча дрожащими пальцами. – Я тоже люблю тебя, Дим! – хрипло сказала я, старательно пряча глаза в пол. Билан устало улыбнулся. – Поль, ты странная сегодня. Я не глухой, я слышал, – ответил он, развернувшись ко мне, резко притянул меня к себе и крепко-крепко обнял. В другой раз я бы удовлетворенно промолчала, но сейчас я плевала на все его дурацкие объятия. Чувствуя себя идиоткой, я вырвалась из его крепких рук и изо всей силы огрела Диму по плечу. – Эй, но я же только по-дружески, Поля! Неужели теперь нельзя? – расстроенно спросил Билан, и в эту минуту мне захотелось его убить. – О боже… – прошипела я и схватила его за ладонь. Оу, и все бабочки в животе вдруг взвились и затанцевали! – Я тебя люблю, слышишь? – заорала я, наплевав на нежность, Диме в лицо, наблюдая, как его глаза становятся размером с блюдца. – Люблю. Люблю, Дима! Я что, дружить приехала? Я все, Дим, я для тебя все. Полтора года терпела и на, выдружил меня, забирай! Я с тобой! Я люблю… Билан, ошалев на мгновение, нежно взял меня за щеки. Его глаза затянули меня: у него там магический гномик живет, помните? – Ты любишь? – недоверчиво заявил он, наблюдая как его пальцы становятся мокрыми от моих очередных слезок. – Поль, так не бывает. – Бывает, – пролепетала я одними губами, чувствуя, как силы начинают меня покидать. Повисла зловещая тишина. Сейчас мир переворачивался. Здесь царство. В нашем царстве свергали власть дружбы. Любовная революция. Счастливая революция! Дима передо мной. Вот он весь, как есть. Испуган, но, кажется, верит. Облизывает губы; карие глаза раскрываются шире, влюбляя меня в их обладателя еще сильнее; слабо улыбается, смотрит так… смущенно. Влюбленная овечка! Только нас теперь двое, я такая же, как и он. – Ты не шутишь? – хрипит он из последних сил. – Только не жалей, не надо, пожалуйста! Это больно. Не надо! Если что, одумайся, я же не прошу! Я просто люблю тебя. Я могу молча любить. Ты не заметишь! Я тихонечко тебя любить буду, из-за угла. Господи, что мне еще говорить?! Неужели не видно? Я сглатываю и продолжаю молчать, отрешено рассматривая его восхитительное лицо. – Не молчи! Мой мальчик, ты вулкан. Высшая степень напряжения. Высшая степень накала. – Не надо из-за угла любить, Дим. Уже налюбился. Ты разве не чувствуешь? Я люблю, – странно всхлипнув, прошептала я, до боли прикусывая губу. Билан вгляделся в мои глаза и, кажется, что-то нашел там (возможно самого себя, ну, того, что есть сердце). Я смотрела на него, смешно улыбаясь и превратившись в дюймовочку. Просто в твоем присутствии - по щелчку - Я становлюсь глупее и ниже ростом.* Дима аккуратно провел по моей щеке ладонью. – Можно, Поль? – спросил он, все еще страшно боясь того, что я пьяная, сумасшедшая, неадекватная, не понимающая, что творю. Я схватила его за запястье, останавливая его руку и оставляя ее на своем лице, и подарила ему полный безумной любви взгляд. – Вот сегодня… С сегодняшнего дня можно, Дим. Всегда теперь можно. Люблю. Билан медленно приблизился к моему лицу. Еще сантиметр – и любовь. Я раскрыла губы и потянулась к Диме. Кажется, сейчас раз – и поцелуй. Резко выдохнув, Билан схватил меня руками за шею и отвернулся куда-то вбок. – Блять!!! Ура, ребята!!! – вдруг дико заорал этот ненормальный и неадекватно улыбнулся. Опешив, я продолжала стоять напротив него с чуть вытянутыми губами. – Ты меня поцелуешь или как? – засмеявшись, спросила я и обняла его за спину, притягивая к себе. В эту же секунду Дима нежно прикоснулся губами к моему рту, а у меня, кажется, в голове помутнело. Он целовал меня, крепко обнимая за талию левой рукой, а правой трепетно поглаживая по горящей щеке. Целовал сам – впервые! И сейчас забывалось все: как я, совсем не любя, лезла к нему из жалости, обижала, оскорбляла, уходила. Он меня целовал, а я отвечала. Отвечала и любила. Гладя его затылок, прижимаясь все теснее, стараясь не улыбаться во весь рот. Это ли счастье? Моя Вселенная – твои губы, меня тебе подарили, я с тобой вот теперь по-честному. Я. С. ТОБОЙ. ***       Наевшись омлетом и согревшись от чашки восхитительного чая, я сидела на Димином диване и наслаждалась приятным теплом, исходившим из настоящего растопленного камина. За огромными, во всю стену, окнами давно смеркалось. Деревья отбрасывали последние, еле видимые тени, уже попрощавшись с солнцем до рассвета. Из телевизора раздавалось пение прекрасной певицы. Вытянувшись во весь рост, Дима спал подобно карапузу, удобно устроившись на моей коленках. Безмятежно дыша, он иногда бормотал какую-то ерунду и легонько улыбался, а я гладила его по волосам и, в минуты беспокойства, напевала ему колыбельную. Моя любовь – на коленях. Любовь моя.       Как бы ни чудесно мне было, но тело упрямо просило перемены положения. Аккуратно взяв Диму за голову, я вылезла из-под него, страшно обрадовавшись, что он не проснулся – лишь свернулся калачиком и чуть приспустил руку с дивана. Я отыскала плед и заботливо укрыла Билана, а сама отправилась прямиком в его комнату. Что-то манило, звало, тянуло именно туда, к письменному столу.       Оказавшись в его кабинете и ужаснувшись бардаку, царившему на столе, я присела на кожаное кресло и оглядела кипу разбросанных листов. Какие-то ноты, детские фотографии, исписанные телефонными номерами бумажки, тексты песен, обрывочные, тысячу раз перечеркнутые. Вдохновение посещало мое солнышко. Внезапно мое внимание привлек скомканный лист, покоящийся в мусорном ведерке рядом со столом. Как бы странно эти ни выглядело, но я схватила именно его и судорожно принялась разворачивать. Как почувствовала, боже. Что-то зачеркнуто, заштриховано, замазано и вот он, текст, торопливо и небрежно написанный Диминой рукой: И мы как два единорога, бегущие от раскалённых глаз друг друга. И всё! И нет больше рая. Тебя я вновь перебиваю в пустой и безразличной злой беседе. Так не готовы относиться друг к другу даже старые друзья и давние соседи А любовь? Любовь стучит по клавишам рояля и нас как будто заставляет одуматься, простить, вернуться с того света. И снова полюбить, любить, любить, любить, быть может, даже без ответа! На сколько сил хватает, насколько всё это возможно. И вновь рояль стучит аккордами по лицу, мурашками по коже.* Дальше что-то непонятно, неразборчиво, кажется, не дописал. Но это же не обо мне, верно? Задаю вопрос, тщетно пытаюсь убедить себя в этом, а сердце смеется и шепчет так, из груди, слева: «О тебе, девочка. В этой комнате все о тебе!». Переворачиваю лист на другую сторону, а там еще похлеще. Похоже, намеки на текст новых песен: «Не молчи-и-и, скажи мне хоть пару слов» «И все мои нежности, нежности не замечены – ну и пусть!» О господи, это невозможно. Я сейчас снова начну рыдать, и Дима найдет меня утром, умершую и уже остывшую, ибо пережить на себе все то, что он чувствовал эти полтора года и не умереть?! Я старательно свернула листочек и сунула его в карман джинс; вскочила с кресла, погасила свет и покинула кабинет, будто меня там и не было.       Спускаясь по темной лестнице вниз к все еще спящему Димке, я чувствовала себя чистой и обновленной. Закончился этот кошмар, я сдалась, я теперь живая и любящая, но противный червь, присосавшийся к сердечку, все еще меня не отпускает. Я все так же боюсь того момента, когда все оборвется. Это он сейчас меня любит, сейчас я ему нужна как воздух, а завтра что? Завтра он проснется, оглядит меня с ног до головы, и я вдруг покажусь ему не столь красивой, губы у меня будут не такими нежными, смех не таким задорным, а шутки – глупыми. Я буду что-то лепетать, все так же безумно любя, а он раз – и не расслышит. Потом снова не расслышит. А на третий раз – намеренно слушать не будет. Но как там, надо ценить пока есть? Мы все не вечны, так что же, самих себя тоже теперь не ценить?       Я на цыпочках подкралась к дивану и уселась на пол. Дима все так же спал сном младенца и сопел носом (я же не знала, что он впервые за полтора года спит вот так безмятежно, без кошмаров, не просыпаясь в холодном поту, не наедаясь в 3 часа ночи таблетками). Приблизившись к его чудесному лицу, я робко и нежно поцеловала его в раскрытые губы, радостно царапясь об отросшую щетиной. И когда лет этак через –цать тебя спросят, почему, мол, 2014 – не забудешь? Ты ответь им смущенно так, чуть дыша: Да была там девочка, мол, златовласая. Девочка-незабудка.