Девочка, которая хотела счастья

      С той страшной минуты, когда Дима бросил меня, зареванную и истерзанную, в гримерке, прошла неделя. Представляете? Неделя, а я все еще отчетливо помню тот его сумасшедший, полный горя и отчаяния взгляд. Мне кажется, если бы взглядом можно было убивать, меня бы давно не было в живых, Дим. Первый день слепых прослушиваний окончился грандиозной ссорой и неизведанной доселе болью, которая пронзает мое тело до сих пор. Как будто бы по заказу, съемки второго дня отменили, а потом и вовсе перенесли все действие на неделю в связи с внезапными гастролями Александра Борисовича. И все эту неделю я загибалась. Да черт, в свои ничтожные 28 я никогда еще не вела себя столь отвратительно, как в те «вторник – воскресенье»! Сумасшедшая, ненормальная, неуравновешенная, я напилась как самый стойкий алкоголик планеты, привет. Моя крайняя степень неадекватности: сердце вылетало из груди и больно ударялось о ребра. Я хотела, Дим, я желала, чтобы ты позвонил. Ну, как же так! Ты же любишь, как ты без меня неделю? А вместо тебя до меня домогались все, кому не лень. Помню, кажется, мама звонила в субботу: наверное, кричала, ругалась на меня, не понимая, что со мной, из-за чего, из-за кого (да из-за меня, черт возьми!). Я послушала ее от силы минуты три, потом вроде как выругалась матом прямо ей в трубку и, отшвырнув телефон куда-то подальше, отправилась блевать (14-й раз за недельку, лол) , ибо сдерживаться уже не было сил. Дим, я тебя не люблю, совсем-совсем не люблю! В каждой клеточке тела живет это «не люблю», хочешь, изучи меня, проверь, давай! Вот только, что делать, если ты для меня – дом? И я стану обычной куклой-марионеткой, дом для которой – единственный человек. * ***       Мой издевательский понедельник, привет. С замазанными синяками, буквально лежащими на моих бледноватых щеках, донельзя истерзанная и забитая, я ввалилась в Димину гримерку, громко хлопнув дверью. Билан, даже не удосужившись повернуться ко мне (он и видеть не мог, кто вошел), продолжал сидеть на стуле и что-то остервенело записывать в блокнот. Я не знала, зачем пришла, и, черт, что теперь говорить? – Привет, Поль, – как ни в чем не бывало поздоровался со мной Дима, откладывая ручку и сидя все так же спиной. Слабо улыбнувшись, я прошептала никому не нужное «привет» и присела на краешек дивана. – Ты что-то хотела? – самый жуткий вопрос в моей жизни разорвал тишину. Это больно, милый. Я попыталась раскрыть рот и ответить хоть что-то, но горло внезапно пересохло, а язык и вовсе перестал ворочаться. Маленькая, изнемогавшая от страшной головной боли, я сидела в метре от Димы и, будто зачарованная, глядела ему в спину. Внезапно, Билан резко развернулся, а я отшатнулась от неожиданности. Черт, Дима, что с глазами? ЧТО У ТЕБЯ С ГЛАЗАМИ, ДИМА? Я никогда не видела настолько красных глаз, поверьте! Странные, раскрытые на половину, они глядели на меня, магические, невыразимо карие, с жутко расширенными зрачками, и, господи, все бы ничего, если бы не эти зрачки размером с монету и жуткая краснота у век. Заметив мое безумное удивление и испуг, Дима, будто бы понимая, отчего я так отреагировала и как бы волнуясь из-за этого, мгновенно пересел ко мне, и через секунду я, сама того не желая, вновь покоилась на его коленях. Кажется, наплевав на все, он крепко обхватил меня за спину сильными руками и поцеловал в щеку, а я снова поняла, что без него – никуда. Думала, я – звучащая девочка, я – мелодия всех гармоник. Я сама себе друг, сослуживец, кумир и обитель. А на самом-то деле, я маленький, бедный, замёрзший слоник. Пожалей меня, мальчик, пока никто не увидел! * Сейчас, вот в эти самые минуты, мне хотелось срастись с Димой навек. Знаете, сиамские близнецы: ну, четыре конечности на двоих? Этих людей оперируют, кое-как разделяют на половины… Жить отдельно, быть относительно нормальными, все дела. А можно с нами наоборот, а? Пожалуйста! – Поль! – мой «близнец» прервал размышления, от которых голова начинала вскипать. – Хорошие девочки не пьют. Я отстранилась от Димы, оставляя руки сцепленными на шее, и посмотрела ему в глаза. – Хорошие девочки пьют, когда творят гадости. А что, пахнет? – грустно спросила я, старательно пытаясь не выдыхать. – Не парься, не пахнет. Я просто слишком хорошо тебя знаю, Поля, – улыбаясь, ответил Димка и погладил меня по спине. – На самом деле, я безумно скучал по тебе. – Так скучал, что ни разу не позвонил? – пробормотала я, закусывая губу и касаясь ладонью Диминого лба. Черт, он такой горячий, будто 39 и 7, знаете. Билан странно ухмыльнулся и помотал головой. – Моя маленькая Поля, – хрипло прошептал он, игнорируя вопрос. – Моя маленькая наркотическая Полли. – Наркотическая? – как-то взволновавшись, переспросила я. Будто бы спохватившись, Дима резко выпустил меня из своих рук, спихнул на диван, и тотчас, встав сам, поднял и меня. – Ну да, не обращай внимания: мои фантазии музыкальные. Наркотическая – восхитительная, в общем, – быстро и как-то зло ответил Дима и подтолкнул меня к двери. Поддавшись такому напору, хотя и немного ошалев, я все же перешагнула порог гримерки и обернулась назад, протягивая Диме руку. Немного побелевший, он стоял позади меня, упрямо протирая глаза кулаками. – Пойдем, работать надо, – заявила я, нетерпеливо тряхнув ручкой. – И объясни мне срочно, что за странные сравнения, Билан! Засунув руки в карманы, Дима вышел ко мне, отчего-то задергавшимся ртом прошептал: «Пойдем!», и, игнорируя мою протянутую кисть, отправился вперед по коридору к выходу на площадку. Заметив меня, ошеломленную таким откровенно странным поведением, он остановился на мгновение, обернулся и широко-широко улыбнулся. – Я безумно люблю тебя, Поль. Слышишь? Безумно люблю, – отчетливо выговорив каждое слово и сделав особый акцент на «безумно», Дима продолжил путь. ***       После перерыва, длинной в неделю, второй день съемок моего любимого этапа – слепых прослушиваний – казался просто нескончаемым. Участники все шли и шли, а мы, наставники, уже буквально засыпали. Повеселившись первую половину дня, вновь пообсуждав мой внешний вид, гречку и уже набранных подопечных, начиная часов с 18, мы утихомиривались: Леня, сидя все так же подбоченившись на кресле, мечтал, как он сам нам признался, поскорее сбежать домой к жене; Александр Борисович стал чуточку раздражительнее и критичнее; я, хоть и мучаясь от головной боли и от нашего с Биланом «маленького горя», как обычно упарывалась и веселилась, в тайне желая забраться под одеялко и поплакать; а Дима и вовсе был неразговорчив, задумчив и почти неподвижен. Довольно часто я ловила на себе странный, болезненный взгляд немного посиневшего Билана: да черт, любовь, кажется, снова захватила его с головой, и любовь не чистая и светлая (бабочки в животе, все дела), а любовь мрачная, сотканная из недокуренных сигарет, скрываемых обид и громадной, громадной боли по имени «френдзона».       Чуть взбодрившись после очередного перерыва, мы с Димкой вновь уселись в кресла, смущенно улыбаясь Аксюте и коллегам, которые как обычно ждали нас больше, чем нужно. – Смотрю, Дима у нас повеселее стал! – довольно отметил Градский. – Неужто Поля настроение подняла? – Ага, – вякнул Димка и заржал, выразительно глядя на меня. – Посмотрите, Билан в норме, ребята, – ухмыльнулся Агутин и показал ему большой палец. Я рассмеялась. На самом деле, я и правда весь перерыв старалась чем-то рассмешить Диму, прогнать к черту его дурацкие мысли и печаль относительно меня, и, о да, получилось! – Поехали!!! – Аксюта гаркнул в микрофон, а нас развернули спиной к сцене.       Коллеги и я приняли привычное положение внимательных слушателей и замерли в ожидании первых нот мелодии. Наконец, позади нас разлилась шикарная музыка. «House of the rising sun» – я узнала эту песню с первой нотки и готова была заорать от радости, услышав голос исполнителя. Парень лет 26, думаю, не больше, выводил мелодию, заставляя меня качаться на кресле как заколдованную. Ребят, я ждала ТАКОЙ голос два прошлых сезона, и вот! Повернувшись на первой секунде припева, я продолжила сходить с ума уже лицом к участнику. Высокий, красивый, в татуировках и с эпичными тоннелями в ушах, он покорил меня не только голосом, но и внешностью. Черт, как бы отвратительно это ни звучало, если бы он предложил мне секс на одну ночь, я бы согласилась, не раздумывая. Меня колбасило, находясь в жутчайшем экстазе, я ухватилась обеими руками за спинку кресла и прогнулась вперед, улыбаясь при этом чуть неадекватно, смущенно и как-то пошло, что ли. Чувствуя, что песня подходит к концу, я буквально заорала, чтобы никто из мужчин больше не смел поворачиваться, но на последней секунде Агутин подпортил мне все, повернувшись из вредности и спортивного интереса. Последующие мгновения я, с дико умоляющим видом, несла какой-то бред, краснея, бледнея и так же смущенно улыбаясь. «Пожалуйста, Пьер!», «Я настоятельно прошу, пойдемте ко мне, пожалуйста!» – подобные невинные фразы, на самом-то деле, в голове у меня превращались в зазывные вопли наподобие «О господи, возьми меня прямо здесь и сейчас, я умоляю!!!». Мне было не стыдно, совсем не стыдно за настойчивость, я хотела, чтобы этот человек был со мной на протяжении проекта! И только Дима, мой родной и такой ненужный Дима, сидел как и всегда, слева, откинувшись на спинку кресла, и прожигал меня страшным, убивающим, удушающим взглядом. А я видела, видела, Дим, веришь? Я видела, и мне снова будто бы насрать. Глупая мечта, которая принесет тонны боли, и все же потом невообразимое, то самое, счастье, сбылась – Пьер выбрал меня. Ошалев от радости, я понеслась на сцену за «обнимашками», чувствуя, как спину чуть ли не жжет от взгляда владельца крайнего слева кресла. Крепко обняв меня за спину, Пьер улыбнулся и благодарно сложил ладони, а я, кажется, умерла от количества мурашек на собственном теле. Расставшись с ним, я поковыляла к своему креслу на трясущихся от удовольствия ногах, а Пьер отправился пожимать руки коллегам. Не знаю, почему, но мне вдруг так сильно захотелось посмотреть на Димку в момент рукопожатия и, вот черт, не зря. Вежливо подавая ладонь Пьеру, Билан не сказал ни слова: лишь легонько сжал руку участника и поджал губы, отводя взгляд в сторону. Тот самый кошмарный взгляд, слышите? А потом, а потом, ребят, Пьер пошел к АБ и к Агутину, я завороженно и будто бы влюбленно, как дурочка, пялилась на него, а Дима (показалось? не показалось.) что-то быстро и смущенно смахнул с уголка глаза и со щеки. Что-то. *** – Всем пока! – проорала я, проходя вдоль гримерок коллег-мужчин. Переодетая и какая-то слишком бодрая, я неслась к выходу из павильона. – До завтра! – Поля! – знакомый голос окликнул меня и лишь одной интонацией заставил остановиться. – Ты серьезно меня не подождешь? Мать твою, кто дернул меня орать на всю Ивановскую о том, что я уже ухожу! Дим, я не хотела, чтобы ты видел и знал, прости, прости, прости. Как бы отвязаться от тебя, дружище? – Димуль, – заныла я, обернувшись на голос. – Я тороплюсь очень! Дима стоял посреди коридора и держал в руках шикарный букет цветов. – Ой! – обалдела я и глупо улыбнулась. – Можно я буду другом, который делает сюрпризы, Поль? – серьезно проговорил Билан, протягивая мне лилии. Я молча кивнула и взяла цветы. Господи, Дима, на кой мне твой букет именно сейчас, когда… Куда я его дену! – Не знаю, кто может быть лучше тебя, понимаешь? Все ищу-ищу такую, а ее нет, Поль. Представляешь, уже по зрительскому залу взглядом метаюсь, и хоть бы за что зацепился. Тебя люблю, милая. – Спасибо, – выдавила я, и, черт, это единственное, что я могла ему ответить на очередные «люблю». Дима понимающе улыбнулся. – Наркотическая Поля. Мне плевать, хоть каждую секунду это говорить буду. Я люблю тебя, моя Поля, – прошептал он и подтолкнул меня. – Ты же торопишься, иди! – Ага, – рассеянно сказала я и всунула ему цветы обратно в руку. – Давай, я их завтра заберу! Билан опешил, но все же взял букет обратно. – Чего? Но, завянут же… – как оплеванный, пробормотал Дима погрустневшим голосом. Не обращая внимания на друга, я посмотрела на часы. – Ох, черт!!! – заверещала я на весь коридор. – Димка, не завянут! Завтра заберу, я побежала, пока! Оставив Диму одного, совсем точно униженного, я ускакала-таки к выходу из здания. Вспоминая все это, я настолько нахожусь в ужасе от себя, что у меня аж волосы на голове дыбом: я обидела родного Билана, и даже не успела этого заметить, идиотка!       Я вышла на парковку и сразу же оказалась в объятиях Пьера. – Пелагея, я безумно рад, что ты согласилась провести со мной этот вечер, – хриплым голосом, с акцентом сказал Пьер, крепко обнимая меня за талию и касаясь бородой моего уха. Чуть не умерев от новой волны мурашек, я промычала что-то невнятное и обняла его за спину в ответ. – Пойдем в машину, солнышко? – предложил подопечный и, прекращая объятия, подал мне руку. – Пойдем, – вякнула я и вложила в его теплую большую ладонь свою чуть мокроватую от воды с Диминого букета ручку. Мы прошествовали к шикарному автомобилю Пьера, парень посадил меня на переднее сиденье, уселся сам и завел BMW. Внезапно я увидела Билана. Непонятно откуда взявшийся, он стоял в метре от нашей машины и огромными глазами глядел на мое, вмиг исказившееся лицо. В моих любимых черных джинсах, футболке, кожаной куртке, с рюкзаком за спиной и большим блокнотом в руках, осознавший все, будто бы убитый, он стал вдруг красивее, чем когда-либо. Через мгновение, силуэт Димы исчез из виду: Пьер выехал с парковки. – Пелагея, почему он так смотрел на нас? – удивленно спросил Эдель, озабоченно вглядываясь в мое лицо, что было в тот момент мрачнее тучи. – Не знаю, – соврала я и, вдруг вспомнив, что рядом со мной сидит человек, которого я откровенно желаю целый день, нежнейшим голоском промурлыкала: – Куда мы едем, Пьер? Этот мальчик в огонь за тебя/ в ад, и пока внутри у тебя не болит - он мечется, в чем виноват? По осенним дорожкам в холодный дождь, этот мальчик ищет к тебе путь. У тебя по коленкам невыносимая дрожь, он читает тебя наизусть. У тебя в кармане пачка сигарет: зажигалки нет, остались спички. Этот мальчик, которого для тебя нет, - носит тебе рукавички. И ему не плевать где ты и с кем, отражается болью в виски/ ребра/ живот. Этот мальчик носит у себя в рюкзаке - твои черты лица (огромный блокнот). Холода проносят этот сентябрь: он знает, ты любишь одиноких птиц. Этот мальчик в людском городе озяб, без прикосновений твоих ресниц. И пока совершаешь ошибки, он все звонит. Этот мальчик смешной, но любит. И по ногам снег еще не стучит, но уже его всячески губит. *