Девочка, которая хотела счастья

      Из последних сил, почти отнимающимися от удовольствия пальцами цепляясь за краешек кровати, облаченной в красновато-черное шелковое белье, я лопотала какую-то ерунду, будто бы в горячке, и, принимала Пьера в себя, как и мечтала весь день. Доставляя мне невероятное наслаждение, заставляя двигаться в такт, стоном отвечать на прикосновения губ, едва знакомый француз бережно, но крепко обхватывал меня за талию правой рукой, а левой дерзко сжимал мою грудь. Получая очередной, самый бурный оргазм в моей жизни, я дрожала всем телом, вынуждая Пьера обнимать меня еще крепче и ускорять темп. Такой страстный, сильный, он казался мне чуть ли не Аполлоном в те самые мгновения. Самые пьяные мои, бл*ть, мгновения. И снова немного жесткие поцелуи в губы, сладкий шепот в разгоряченные уши, телесный контакт, мои совершенно неадекватные крики, взрывы удовольствия и минутного счастья. Его руки не дают мне покоя, соски превратились в твердые горошины и уже не в состоянии выносить эту райскую пытку (что Пьер творит своими чуть шершавыми пальцами, о Боже!), я чувствую, как кончик моего языка немеет после соприкосновения с языком Эделя, щеки горят, по вспотевшему от возбуждения лбу разбросаны прилипшие волосы, низ живота будто кто-то закручивает в тугую спираль и я снова в параллельной реальности. Запыхавшиеся, меняем позы одну за другой... Безо всякого стеснения отставив попу назад и прогнув спину, подобно дикой кошке, я ухмыльнулась и сексуально облизнула губы, давая Пьеру понять, что снова пора. Проникая в меня резко, без прежней осторожности, и задерживая член внутри дольше, чем обычно, он хватает мою грудь обеими руками, буквально дергает меня на себя, и внезапно кусает в шею, оставляя на коже фиолетовый недвусмысленный отпечаток, отчего я срываюсь на откровенный визг, ибо подобного со мной не творил еще никто и никогда. Кажется, еле сдерживаясь, чтобы не разорвать меня на части от страсти, которая охватила его с головой, Пьер на секунду оставляет мою ублаженную плоть, и я тотчас оказываюсь сверху. Невероятно мужественные руки больно сжимают мою уже исстрадавшуюся попу, а нагловатый язык вновь сплетается с моим; я снова принимаю Пьера в себя и извиваюсь от удовольствия, ощущая как его горячее и ненасытное нечто вновь впивается в меня, а мои соски, в такт нашим «простым движениям» соприкасаются с его широким торсом. Так громко, так дико, так необычно для меня, эй, соседи Пьера были бы не прочь призвать саму Земфиру, чтобы успокоить нас раз и навсегда. Помните: «хочешь, я убью соседей, что мешают спать»? Помню, как в последний раз глотая сладковатое вещество, которое обессиленный Пьер извергнул мне, истерзанной, но до жути довольной и, к сожалению, до такой же жути пьяной, в рот, я чуть не подавилась им: протрезвевший на мгновение мозг, будто включив сигнал SOS, как бы «затрещал по швам» – перед глазами замелькали странные картинки, искаженные портреты, какие-то фрагменты жизни, и чей-то пронзительный взгляд карих, бездонных очей поразил глупенькое сердечко. Морально расцарапав его, этот кто-то исчез вместе со своим взглядом, а я, сразу же позабыв о том мимолетном уколе совести, проглотила «частичку Пьера» и, голая, даже не подумав надеть хотя бы нижнее белье (а оно, кажется, осталось даже не в прихожей и не в подъезде, а аж в машине), завалилась на постель и уснула, ощущая на обнаженной спине легкие поцелуи любовника. *** – Где ты была, черт возьми?! – тот, чей голос не спутаешь ни с чьим другим, оглушил меня отвратительным вопросом и развернул к себе. – Не ори! – взвизгнула я и попыталась оттолкнуть Диму от себя, но он оказался будто в тысячу раз сильнее, чем обычно. – Поль, – вдруг понизив голос, Дима попытался обнять меня за плечи, но я резко стряхнула его руку и отлетела в противоположный конец своей гримерки, в которой, собственно, и происходило сие занимательнейшее действо. – Не прикасайся! Мне неприятно! – завопила я во всю мощь своего голоса, буквально натягивая на свое сумасшедшее лицо маску ненависти и раздражения. Черт, Дим! Не смотри на меня так, не смотри, не смотри! Я умоляю, заклинаю (на самом-то деле, себя неосознанно проклинаю, твою мать!). « Где ты была?!». А где ты, Поль, была? Помнишь, да-да, на себе последствия ощущаешь? И как-то не мерзко, не стыдно, не жутко? Еле сдерживаясь, чтобы не начать бормотать это вслух, я до крови закусила нижнюю губу. Что происходит, что с моим миром? И будто бы не я этой ночью, пусть и чертовски пьяная, но все же полная непреодолимого желания, отдавалась Пьеру. И будто бы не я сейчас стою, пряча унылые глаза от (ну, все-таки!) самого родного человека на планете. И не от твоих прикосновений противно, Дим! Ты, слышишь, ты трогай меня всю жизнь, если хочешь! Противно от того, что МЕНЯ касаешься, даже не догадываясь о моей ночи с Пьером. Меня больше нельзя трогать, Дим. Я теперь «неприкасаемая, но все же ничем тебе не обязанная грешница». Я теперь чья-то девушка, Дим, добрый вечер. Я Пьера девушка, привет. –Поль, где ты была? Я же волновался, милая, – проигорировав мои визги, сказал Дима, осматривая меня с ног до головы в то время как я стыдливо вжималась в стену. «Я волновался, милая!». Ну, что поделать, а я спала с мальчиком, пока ты волновался, Дим. Не понимая, что происходит, Билан, будто в амнезии забывший о вчерашнем происшествии, задавал глупые, на мой взгляд, вопросы, хватал меня за спину, запястья, ладони и плечи; тяжко выдыхая, заглядывал в глаза, пытаясь хоть так выведать, отчего я такая придурошная, а я вспоминала убогие моменты наших с ним поцелуев, моменты, в которые я была счастливее, чем этой ночью /или несчастнее… И поцелуев твоих, девочка, вкус оскорбительный… Внезапно я почувствовала, как Дима потрогал большим пальцем какое-то непонятно почему болезненное место на моей шее. Возмущенно ойкнув, я прикрыла его рукой. И снова как оплеванный, Дима вдруг отлетел на метр от меня и поднял глаза к потолку. Судорожно сглотнув, он пробормотал что-то невнятное и еще немного попятился назад, к двери. – Дим, – прохрипела я, наплевав на жалость и дружескую любовь и решив сказать все, как есть, ударить по больному (ну, вдруг его любовь, наконец, лопнет и испарится, прекратив мучить нас обоих, а?). – Мы с Пьером теперь вместе, и вчера я… – Заткнись!!! – рявкнул Билан в ответ и сжал кулаки до белизны костяшек. – Не говори ничего, Поль! Прошу, молчи! Я как-то странновато дернулась и отвела глаза. Ничерта с его любовью не случится и никуда она не испариться, как бы я ни мечтала. Кажется, он будет любить меня через века, аж на том свете не забудет. – Ты спала с ним? – обреченно спросил Дима, упрямо вглядываюсь в ту болезненную фиолетовую точку на моей шее. – Хорош засос, Поль. Я несмело кивнула и бессильно всплеснула руками. – Видишь же, Дим. – Мне очень жаль, что ты меня целовала тогда. Очень жаль, слышишь? Я до последнего верил, что тогда тебе, и правда, хотелось этого. А у тебя просто губы какие-то неверные оказались, – задумчиво и будто бы не мне, пробормотал Дима, поджимая рот и вмиг становясь старше эдак лет на семь. – Увидимся еще, я домой. Я люблю тебя, Поль. Это навечно, запомни. Предательски хлопнула дверь родной гримерки, и я снова осталась одна – дежавю. Дима ушел. ДИМА ушел, слышите? Он не сказал об этом ровным счетом ничего, но я знала, что он не просто попрощался типа «до завтра» и отправился отсыпаться домой. Ушел! Мой мальчик ушел, не в слезах, но по горло в боли. И мне вроде бы наплевать, но на губах неверных будто кто-то костер разжигает. Ну, знаете, обычно щеки от стыда краснеют, а у меня вот губы загораются. И да… Оказывается, мама все-таки научила: нужно отвечать за тех, кого приручила.