Девочка, которая хотела счастья

      Крепко сжав Димины пылающие щеки, я изо всей силы, как только могла, целовала его в на мгновение показавшиеся очень родными губы. В этот момент я не думала ни о чем, в моей сумасшедшей голове будто помутнение произошло. Мне вдруг показалось, что этим бездумным, но все же отчего-то слишком искренним поцелуем я смогу залечить те громадные ранки на исстрадавшемся сердечке моего друга. Чуть ли не отрывая Диме губы, я все крепче сжимала его щеки своими все еще холодными, немного мокрыми от волнения ладошками. Внезапно Билан, жадно, но все же слишком вяло отвечая на мой бешеный порыв, попытался оттолкнуть меня, но не тут-то было! Сама не понимая, что творю, будто под литрами алкоголя, я вцепилась в его подрагивающие плечи и, наконец, отлепилась родных (да какого черта они действительно показались мне такими?!) губ, сразу же утыкаясь в Димину грудь. Тяжело и, как мне показалось, немного осуждающе вздохнув, Билан обнял меня за спину и придавил к себе еще сильнее. Повисла самая страшная в моей жизни пауза. Господи, паркет под моими еле-стоящими на нем ногами чуть ли не накалился! Стоя вот так вот молча в давно привычных, но теперь каких-то иных Димкиных объятиях, я искренне умирала, мечтая исчезнуть с этого света раз и навсегда. Зачем, для чего, почему, дура? Отвратительные вопросы не давали мне покоя и упрямо рвались в сдающуюся под таким напором голову. Это глупо и подло, я не люблю, да черт, ничего, НУ НИЧЕГО, я к нему не чувствую кроме необъятной дружбы. Как же мерзко! Кажется, я сделала ему сейчас в тысячу раз больнее, чем когда-либо. Мой Дима, мой самый родной, самый лучший в мире друг, я ведь честно, поверь, не хотела! Забылась, потеряла последние мозги, которых с рождения как-то совсем, походу, и не прибавилось, попыталась тебе помочь, поддержать, но, оказывается, еще сильнее разорвала твою итак громадную рану.       Я все еще стояла, скукожившаяся, какая-то дико хрупкая, будто хрустальная, крепко прижимаясь к Диме, и боялась даже пошелохнуться. Он робко, но все же безумно-безумно сильно, с дикой любовью в каждой клеточке тела, обвивал мою спину руками и аккуратно гладил вдоль позвоночника, будто утешая. Наконец, он все-таки не выдержал этого убивающего молчания. – Поль, – прохрипел он голосом, полным тоски и невероятной ласки. Я попыталась что-то выдавить в ответ, но к горлу подкатил противный комок, а ноги все-таки подкосились. – Милая, не объясняй ничего, я не дурак, – спокойно прошептал Дима, еще сильнее сжимая меня в объятиях, будто бы почувствовав, что я совершенно не в состоянии больше держаться на ногах. Боже, Билан! Почему, почему ты такой, скажи? Ты бы наорал на меня, обвинив во всех смертных грехах, так было бы честнее и проще! Сделай что-нибудь, чтобы я хоть на немного разочаровалась в тебе как в человечке, человеке, человечище! Нельзя быть настолько хорошим, ну, нельзя, ты пойми! Это жестоко по отношению ко мне, той, что, как ни крути, не любит – и хоть убей. Убей, а?! Собравшись с духом, я все-таки оторвалась от Диминой груди и подняла голову, устремив свой помутневший от личного горя взгляд прямо в его целительные глаза. ( Да, именно так, исцеляющие, отмаливающие, искупляющие лишь мои, но зато самые страшные грехи). Зрачки Димы, столь неестественно расширенные, пугали и чуть ли не унижали, коря меня за феерически отвратительный поступок. – Дим, веришь, я не хотела, – нежно гладя родного друга по щеке, в тон ему, еле слышно сказала я, пряча в глазах жуткий стыд и пронизывающую насквозь боль. – Говорю же, не объясняй ничего, правда, не нужно! Я все знаю, вижу и чувствую! Я резко дернулась и прищурилась, некрасиво сморщив лоб и поджав губы. Под сердцем (точечно как-то) заболело. Сильно-сильно заболело, веришь? Предательские слезы должны были вот-вот накатить, но отчего-то запаздывали. – Ты… какая-то громадная моя безысходность, – непонятно зачем проговорила я, растягивая слова и немного задыхаясь. Да черт! Именно и только сейчас я молила свой глупый организм лишь о том, чтобы соленая жидкость наполнила глаза и, наконец, потекла по щекам. Это единственное мое спасение! Я, глупая, слабая, как обычно заплачу, а Дима снова, почти в миллионный раз прижмет меня к себе, нежно целуя в лоб, и утешит, успокоит, поуговаривает! – Маленькая ты моя! – измученно ответил Дима, пытаясь правой ладонью разгладить появившиеся у меня на лбу морщинки, а левой рукой хватая мои похолодевшие (посиневшие, помертвевшие!) пальцы. – Поплачь, Поль, поплачь! Давай, прямо сейчас, ты же хочешь и можешь! Давай! Тебе нужно. Иногда мне кажется, что тебе больнее, чем мне, милая! Да оно так и есть, я вижу.       Волна какого-то непонятного чувства накатила на меня, обрушившись и буквально сбив с ног. Что-то жутко застучало, задребежало в каждой косточке, в каждой клеточке. Я и хотела бы ответить, и зареветь, как волчица, одинокая, иссохшая, подстреленная, но кто-то будто вырвал язык, а слезы из тела и вовсе высосал. В глазах помутилось, Дима перестал обладать четкими очертаниями, превращаясь попросту в близко стоящую непонятную массу. Из последних сил я нервно ударила себя в бедро и скривила рот, просто заклиная о слезах. И снова, снова ничего! Да гложут любовь-волчица, тоска-захватчица – Стучит, кровоточит, снится; поманит – спрячется; Так муторно, что и хочется – а не плачется, Лишь брови ломает, скобкой кривит губу. * Внезапно, когда самообладание уже окончательно покинуло меня, и я готова была сдаться и рухнуть в обморок, ибо терпеть подобную пытку не было ни возможности, ни желания, Билан резко встряхнул меня за плечи так, что аж шею защемило. – Бл*ть, Поля!!! – заорал он, все также больно по инерции давя на ключицы. – Поленька! Я шумно выдохнула, немного придя в себя, но тут же вновь обмякла в Диминых руках, с ужасом осознавая, что сейчас, в этом гробовом, с моей стороны, молчании происходит первая в жизни истерика. – Да что ты!!! – нервно прокричал мне в лицо Билан, подхватывая меня, откровенно сползающую на пол, за лопатки и снова ставя на ноги. Продержав равновесие секунд пять, я вдруг схватила Диму за локоть и, утыкаясь лицом в его плечо, захныкала, дико, нервно, неестественно громко, но все же без слез, и совсем не так, как нужно. Наверное, это единственный момент, когда я не могу описать свои чувства. Здесь я не я, боль не боль. Личные переживания просто порвали душу на части. Черт, да я и правда не могла больше нести на своих хрупких плечах всю эту ситуацию, и вот – оно вырвалось и стало убивать меня, жестко, беспощадно, будто наслаждаясь моей неадекватностью. Дима, мой бедный Дима! Кажется, одно (самое страшное!), что я понимала в тот момент, это то, как плохо ему. Милый, он ведь себя, себя и только, корит за этот внезапный кошмар, что случился со мной.       Осознав, что больше ничто не способно привести меня в чувства, Дима резко отшагнул назад и, похоже, закрыв от ужаса глаза, жутко больно влепил мне по щеке. Я нервно охнула, издав странный хриплый вопль, и, ошалев от шока и жгучей боли, уставилась на Билана, который, не медля ни мгновения, сразу же схватил меня за талию и просто ударил в себя, крепко, будто железом сковывая любые мои движения. Неожиданно под ребрами будто что-то отпустило и растворилось. Будучи просто вжатой в тело Димы, я вдруг заревела. Черт, я заревела так сильно и так громко, что даже Димка, прошедший со мной огонь, воду, и медные трубы, а сегодня еще и пятиминутное бешенство, испугался и вздрогнул. Слезы, исчезнувшие на одно страшное мгновение, вырвались из глаз какими-то невероятными потоками. Я всхлипывала, глотая свою же соленость и давясь ей, тряслась в непонятном ознобе, и рыдала, рыдала, рыдала будто последний раз, и все это – в самых крепких, самых сильных, самых родных (твою мать!) объятиях. *** – Что это было, Поль? – улыбаясь, спросил меня Дима, когда я, наконец-таки окончательно успокоившись, сидела у него на коленях и смущенно поглаживала чуть помятый ворот его рубашки. – Вы же все сами знаете, милый мой друг, Дмитрий Николаевич… – Заткнись, Полечка! – бесцеремонно оборвал меня Билан, приложив к моим, еще красным от недавней истерики губам, указательный палец. Я непонимающе взглянула на него. – Никогда меня так не называй, слышишь? Не надо! – за мгновение превратившись из радостного мальчишки в убитого горем, побледневшего парня, быстро, но с уверенностью проговорил Билан, устремляя на меня свой, вновь полный боли и безумной любви взгляд. – Эй, ну ты чего? – расстроилась я. – Шутя ведь… Родной брюнет с сожалением осмотрел мое поникшее лицо и погладил по коленке. – Хоть даже и в шутку, не надо, я тебя прошу! Просто если ты хоть что-то, хоть какую-нибудь капельку уважения и тепла ко мне испытываешь, не говори так никогда! – Ты прекрасно знаешь, как я сильно тебя люблю, – ответила я, проигнорировав то, как жутко передернулся от этих дурацких слов Димка. – Но что такого в твоем отчестве, ну? – Да ты пойми, я все от тебя стерпеть могу. Все, абсолютно все, поверь! Но страшно мне! Страшно от того, что я однажды проснусь в своей все также холостяцкой квартире и пойму, что тебя (той, что по-настоящему рядом так никогда и не было) вообще в моей жизни нет. Слышишь? – немного болезненно сжимая кулаки и кривя ртом от волнения, забормотал Дима. – Тебя ВООБЩЕ нет. Я для тебя и не друг, и не враг, я никто, коллега, ну как там еще. А ты замужем, у тебя дети, чудный муж по имени, например, тоже Дмитрий (!), и все у тебя восхитительно. Ты радуешься и светишься, как всегда, поешь и любишь, любишь, любишь. А я без тебя кто? – Но я всегда буду рядом, я не бросаю лучших друзей! – И мы встретимся с тобой на очередной тусовке. Ты вся такая красивая, солнечная. У тебя двое детей, а возможно и третьим беременна. Я потянусь тебя обнять, а ты мне так холодно, с расстояния в метр: «Здравствуйте, Дмитрий Николаевич!», и отойдешь куда-нибудь влево, все так же чудно улыбаясь и беря под руку мужа, в эту же секунду забывая о том, что я вообще попадался тебе сегодня на глаза. А мне жить-то как, объясни? Не спать вообще никогда, наверное? Я ведь не хочу каждую чертову ночь, часика этак в три, просыпаться в холодном, липком поту, с дрожью под коленями, и все это лишь потому, что ко мне в сновидениях (которые повторяются чуть ли ни ежечасно) приходит такая маленькая девочка в белом платьишке, со странноватыми серо-зелеными глазами и вечной улыбкой, чуть обнажающей десна, и шепчет мне на ухо страшное «Здравствуйте, Дмитрий Николаевич! Дмитрий. Николаевич». Это как «никто, ничтожное, забытое никто», только все-таки Дмитрий Николаевич. Билан замолчал и отвернулся от меня вправо. Черт, Дим, я видела, как ты сильно сжал губы и заморгал! Не смей, пожалуйста, только не ты! – Димка, – прошептала я и погладила его по голове. – Димка, перестань! Я не уйду никогда, в любом случае! Мне снова стало больно, снова захотелось реветь так, что навзрыд, в голос, громко, беспощадно, но, к сожалению, бессмысленно. Наверное, почувствовав мое вновь не очень устойчивое психическое состояние, Дима развернулся и звонко поцеловал меня в щеку, заставив улыбнуться. – Прости, Поль. Я просто идиот! – прошептал он мне в ушко. – Безответно влюбленный идиот. – Я клятвенно обещаю никогда тебя больше не называть… ВОТ ТАК! – специально пропустив мимо ушей очередное Димино признание, задорно ответила я и засмеялась. Димка засветился как маленькое солнышко и тоже рассмеялся – Принимается! – заявил он нарочито важным голосом и щелкнул меня по носу. – Эй! Вообще-то это я так делаю! – обиженно проговорила я, надув губы. – Да знаешь, с кем поведешься… Кстати!!! – Чегооо? – испугалась я и вгляделась в лицо Билана, которое вдруг стало излучать какие-то невероятные эмоции. – Я хотел с тобой посоветоваться. Можно? – Конечно… – я смущенно улыбнулась. – Помнишь, я сегодня забрал к себе двух парней? Ну, один тот, что с тоннелями в ушах, а другой, который «Crazy» пел? – Помню. – Отлично! – Дима глупо улыбнулся и потянулся к столу за телефоном. – Эй, осторожней! Ты вообще-то не один! – шутливо погрозила пальцем я, еле удерживаясь у него на коленях. – Прости! Так вот, – Билан воодушевленно выдохнул и закатил глаза от удовольствия. – Я уже придумал им номер! Я удивленно хмыкнула и погладила Дима по щеке, от чего он чуть ли не замурлыкал, как мартовский кот. – Уже придумал? Милый, ты их увидел впервые лишь два часа назад! – Ну и что! Эта песня… Та, что я им дам… Она невероятная, понимаешь? Слова в ней какие-то близкие мне, что ли! – со странным волнением ответил Дима и полез в недры айфона в поисках той самой записи. Я, ничего не подозревая, положила голову Димке на плечо и приготовилась слушать. Билан нашел песню и тихонько включил. Обняв меня за талию, он крепко-крепко, с какой-то невероятной любовью прижался в ответ мне к моему плечу лбом. Заиграла приятная, никогда не слышанная мной ранее мелодия. – Ты только дослушай до конца, пожалуйста, Поль, – прошептал он еле слышно. Я кивнула и прикрыла глаза, вслушиваясь в первые слова. Я ждал всю жизнь, Считая расстояния длиной разлук. Я ждал всю жизнь Меняя ожидания на испуг и боль. Только раз разглядеть и понять, Тебя среди сотен узнать, Встретиться взглядом. Ни жестом, ни слогом. Только раз распознать и успеть, В родные глаза посмотреть. Всё, что мне нужно сегодня от Бога. Я ждал всю жизнь, Держа твой мир в ладонях, идя ко дну... Я ждал всю жизнь, бродя средь посторонних, Искав одну Тебя... Только раз разглядеть и понять, Тебя среди сотен узнать, Встретиться взглядом. Ни жестом, ни слогом. Только раз распознать и успеть, В родные глаза посмотреть. Всё, что мне нужно сегодня от Бога. Я ждал всю жизнь, и время мне ответило... *