Сказки и сны

Зимний лес наяву подобен Зачарованному. Особенно вечером, когда апельсиновым светом стелет тропы полная луна. И птицы, устав от дневной суеты, смолкают. Только северный ветер поет колыбельные спящим до весны елям, делится секретами с дубами, сочиняет новые мелодии на подобных струнам ветвях берез и созидает вещие сны в соавторстве с ясенями. И его красота столь совершенна, что вплетается во все миры. В том числе и мир снов, откуда под утро шагаешь в бегущую иную жизнь. И попробуй разбери, которая из них настоящая. В той реальностью, которую мы для собственного удобства называем территорией сна, тоже пророс зимний Зачарованный Лес. Только тут нехолодно. И гулять можно бесконечно. И болтать о пустяках, в которых скрывается больше непостижимого и разгаданных тайн, чем в так называемых серьезных разговорах. Давешний Избранник Сердца Огня выходит навстречу с какой-то боковой тропинки. Улыбается вроде смущенно. У него накопилось немало вопросов, а ответы самостоятельно находит он то ли еще не помнит как, то ли не умеет их расшифровывать. – Мне в сказках, которые... снились, кое-то непонятно, – будто бы невзначай, говорит Избранник Огня. – Что именно? – Что все-таки натворил Лисенок, что от него отвернулся его Ангел? – В этой жизни или в прошлой? Избранник Огня озадачен. То, что для Дивных бессмертие – это нередко череда перерождений, а вернее – смена тел, когда сущность остается почти неизменной, ему еще не вполне ясно. И ситуации, когда Дивным требуется новое вместилища, он не пытался вспомнить. Или не хочет вспоминать? – В этой. – Отказался от своего предназначения, выбрав обычность. – А подробнее? Разве Дивность – не навсегда? – Не на каждую жизнь. Те, кто выбирают обыденность, отказываясь от своего дара в пользу мнимо уютной банальности и скучного существования, которое обычные люди называют респектабельным, то есть без чудес, без особого волшебства, просто рядовой гражданин, ничем не отличный ни по восприятию, ни по стремлениям от толпы, до конца жизни теряют и дивность, и часть своей сути. Она, кстати, плохо восстановима. Бывает, что и вовсе развоплощаются. – А как его Хранитель понял, что он вот именно отказался... предал свою судьбу? Ну что выбрал не тот путь? Я поморщилась. Не самые лучшие воспоминания всколыхнули эти, казалось бы продиктованные любознательностью вполне естественной вопросы. Да и готов ли мой новый возможный подопечный к ответам? – Заглянул в душу, – решаю ответить кратко. – Понять, осталось ли что-то еще, что не превращает сложившийся узор жизни в безнадежный, возможно лишь увидев, что скрывается на самом ее дне. Самое важное. Самое сокровенное. – Заповедное? – Скорее заветное. Но да – иногда самое заветное становится заповедным. По разным причинам. – Ладно, не хочешь говорить сейчас, я понимаю. А в прошлой жизни что он натворил? Тоже что ль судьбу променял на бытовуху или типа того? Я чувствую тревогу. Что-то в этих расспросах не так. Но что именно? Смотрю в небо. Небо молчит. А впрочем, была ни была. – Хуже. В прошлой жизни он убил своего Ангела. Вернее, почти убил. Просто за секунду до окончательной смерти вмешался другой Дивный. Друг. Он успел переписать сложившееся, и Ангел выжил. Несколько изменился, пройдя через Навь, но даже свет остался. И сущность. Просто ее прикрыла еще одна сила, дающая возможность защитить свое Изначальное, и при этом не сойти с ума. Избранник ошарашен. То ли не ожидал, что Ангелов вообще убить можно, то ли еще что-то. Странный он все-таки. – А зачем Лисенок пытался убить своего Ангела? – Не пытался. Убил. Просто смерть переписали. – Ну раз переписали, значит все-таки не совсем уж убил. – Полагаешь, Ангелу от этого легче что ль? Избранник вздыхает и смотрит вверх. Тоже что ль вопросы небу задавать пытается? Но небо нынче неразговорчиво. Иногда такое случается. Да и глупо на самом деле спрашивать у Вечности то, на что может ответить тот, кто сидит ближе. – Кем был и кем стал тот Ангел? – Источником Сказок. После перерождения ему эта изначальная сущность весьма пригодилась. – Перерождении в кого? – В Жнеца, естественно. Ангелами Смерти становятся зачастую Хранители, которых убили свои же хранимые. Так было. Так есть. Он хочет что-то уточнить, но опять в нем идет какая-то странная борьба. И ее суть я разобрать не могу. Слишком сильные эмоции. Их бы разделить, как при записи музыки разделяют голоса инструментов, добиваясь гармонии... – Спрашивай. – Я тут подумал... Он в прошлой жизни хотел убить своего Ангела или в ком-то убить Ангела? Это же не одно и тоже... Вот это спросил так спросил. Тревога нарастает. Такое случается, когда проклятая память начинает визуализировать события, случившиеся «за секунду до». – Спрашивай, – будто передразнивает Избранник Огня. – Для чего может понадобиться убивать в ком-то Ангела? – Ну... У Ангела есть небо. И он туда в любой момент может умотать, забыв обо... всем. И, как вы выражаетесь, Род его знает, вернется или нет. А тот, кто остался, смотрит в это небо, упирается, как в стену. – Ангела можно же позвать. Это просто. – И он во сне спасибо, если прилетит, потому что у него, видите ли небо, миров на три вечности и вообще... – Избранник обрывает себя на полуслове. Сосредотачивается, и уже спокойным голосом, в котором отчетливо слышна подобная плачущей флейте безнадежность, заканчивает то, что так и не решился произнести полностью. – Заклинаний, работающих наяву ведь нет. Которые как зовы, точно чтобы услышали и откликнулись. – Вообще-то есть. Слово, оно и наяву Слово. Просто подобрать нужно под того, кого зовешь. И так, чтобы понятно было, с кем именно ты разговариваешь. В миру это называется началом диалога. Он задумывается. И понемногу исчезает. Просыпается что ль на этом самом грешном «наяву»? Как-то не очень вовремя. Так как у меня теперь к нему тоже уже очень много вопросов. – Увидимся, – говорит он перед тем, как полностью покинуть сон. И что-то в его прощании меня настораживает. Но что?