Рука об руку

      Слова директора в моей памяти ещё совсем свежи: вот он зашёл на кухню в середине рабочего дня, вот объявил тех, кто поедет в президентскую виллу. Я вышел из строя вслед за Триной, словно на Жатве, но на этот раз неизбранные не вздохнули с облегчением, а зло сжали зубы. Их явно не устроило решение директора. Неудивительно, ведь работа на президента – пропуск в любой ресторан Капитолия. Потому я и решил скрыться с их глаз как можно быстрее.       Кафель скользкий от пролитой воды, а бумажные салфетки едва ли могут стереть косметику, потёкшую от жары, но в ресторане мне не найти другого убежища помимо туалета. Теперь я должен вернуться, собрать свои вещи, не обращая внимания на презрение и зависть, которыми меня наградят товарищи, и уйти домой до вечера, когда прибудет специальный автобус. Хорошо бы успеть побрить голову, а то по бокам уже прорастает светлая щетина.       Провожу ладонями по зелёным волосам, рассеянно смотрясь в зеркало, как вдруг дверь хлопает, и в отражении появляются люди: Луций и ещё двое парней с кухни. Один из них подпирает спиной дверь.       Не поворачиваюсь в их сторону, а продолжаю усердно намыливать ладони липкой пеной. Вода стекает по скошенной поверхности к стене, дальше исчезает в стоке. Не привлекаю к себе внимание.       За спиной шаги.       Незачем внимание привлекать, когда оно и так сосредоточено на мне.       – Скажи, – Луций вальяжно подходит сзади, – в чём твой секрет?       В голове щёлкает. Сейчас бы развернуться и ударить его. Импульс толкает спасаться. Но если это первая мысль, так бы, может, поступил Пит. Я же должен действовать наоборот.       – Что за секрет? – оттолкнувшись рукой от столешницы, я отхожу в сторону, к стене, где висит рулон бумажных полотенец.       – Брось, – рычит он.       Промокаю палец за пальцем, краем глаза оценивая обстановку: если метнусь к двери, те двое остановят, если к кабинкам – прорвусь, но так я могу застрять там надолго. Малейшая потасовка, и один из них заметит протез, а это верный шаг к разоблачению. Нет, я должен отвлечь их и подобраться к двери.       – У тебя какой-то вопрос, Луций? Давай, я отвечу, – когда оборачиваюсь, вафельная бумага всё ещё у меня в руках.       – Что в тебе особенного?       – Ничего, – быстро отвечаю я.       Он наступает, и глубокие карие глаза уже не похожи на человеческие. Хилые руки и нос с горбинкой роднят его со стервятником.       – Тогда почему ты взялся из ниоткуда, побыл здесь меньше месяца, а теперь отхватил работу, о которой многие здесь, – он делает жест в сторону двери, – мечтали годами?       – Если не согласен с выбором директора, – хлопком комкаю влажную бумагу у себя в руках, – обсуди с ним.       Собираюсь пройти сбоку, когда Луций резко толкает меня в грудь. В лёгких щемит, кулаки на секунду раскрываются, и салфетка падает на пол, но через миг я уже готов дать отпор. Откидываю нападающего в сторону и спешу к двери, как вдруг путь мне перерезает второй. Он шире в плечах и массивнее. Приглушённый рык, и его кулак летит к моему лицу. Чудом успеваю увернуться.       – Держите его, – шипит Люций за спиной.       Меня откидывает в сторону, бедром о край столешницы. Острый вброс боли в вены, несколько тычков и слепых ударов. Кому-то попадаю в лицо. На ещё влажных кулаках кровь из разбитого носа.       Двое из кухни слаженно нападают с боков – явно договорились заранее – и пригвождают меня к стене за запястья. Луций напирает спереди. Ногами защищаться опасно: может выдать протез, потому свожу оборону к безумной улыбке.       – Почему директор выбрал тебя? – требует он, стянув края кофты вокруг моего горла.       – Я ему дорог, – с издёвкой отвечаю я. Вот что первое приходит в голову, и похоже, нападающие понимают это по-своему.       – Так вот в…       Дверь резко дёргается, и прижатая к ней рука хрустит. От неожиданности парни ослабляют хватку, и мне удаётся вырваться. Удивлённый взгляд Весты маячит перед моими глазами, из которых бьют звёзды. Вываливаюсь в коридор, едва не натыкаясь на стену. Не решаюсь шевелить рукой, лишь держу пульсирующее запястье в левой.       – Мне нужно домой, – лепечу я, отбиваясь от её заботы. С нашего похода по магазинам она впервые так приблизилась. Что, если и она тоже пришла узнавать причины моей везучести?       Пора убираться отсюда.       Накинув куртку на одно плечо, выбираюсь на поверхность. От земли веет стужей, но снега нет. Ладонь безжизненно болтается у бедра. Пока набираю код левой рукой, случайно прикусываю язык. До самой квартиры во рту держится вкус крови.       В углу комнаты отходит одна доска, приходится отломать от неё тонкую щепку, как раз длиной от ладони почти до локтя. Укладываю на неё побледневшую руку и приматываю атласной лентой. Занозы впиваются в ткань, но другого выхода нет. Ушиб ещё больше усложнит мою задачу.       Отзвонившись в закусочную, начинаю неуклюже собирать вещи одной рукой. Теперь свою роль сыграет Койн. Нужные люди должны стоять на часах в нужный момент. Обратный отсчёт начался. Если раньше время оставалось неопределённым, то теперь я знаю точно – у меня не больше трёх дней.       Сейчас я понимаю в полной мере, что чувствовала Китнисс перед свадьбой. Она была испуганна, загнана в угол. В грудной клетке спазмами бьётся рык. Внутри всё бурлит, и неведомая сила кидает меня на стены, я выворачиваюсь наизнанку. Видимо, включились инстинкты. И самый главный приказывает выжить.       Вещь за вещью собираю рюкзак. «Отправляюсь на пикник, – вру себе, – захватив с собой горку консервов».       Тело ломит, когда я неуклюже просовываю ладонь в рукав куртки. Вспоминается, как Китнисс помогала мне перебраться в спальный мешок с больной ногой. Та боль не прошла зря, ведь на каждую её каплю находилось утешение: в её взъерошенных волосах, нежных щеках… Теперь я поощряю себя задним числом.       У дальнего конца набережной ворчит миниавтобус, как нам и обещали. Несколько человек с сумками в руках подтягиваются из соседних кварталов. Салон пахнет лавандой и лесными травами: на приборной доске разложены душистые камни. Над креслами в сиреневых тонах торчит пара голов, и я признаю в одном из сидящих Трину. Она закатывает глаза и подзывает меня, махнув рукой.       На сидения разложены таблички с именами, отпечатанные на дорогой бумаге. У нас такую марали разве что приказами мэра, и потому особенно обидно видеть несколько скомканных комков на полу.       Трина приподнимается, чтобы пропустить меня к окну. Не сказать, что я не вижу, как она морщится, когда я неуклюже пытаюсь снять куртку. Конечно, ожидала ведь другого соседа.       Спустя четверть часа все в сборе, и миниавтобус трогается, но стоит нам подъехать к центральным кварталам, как мы застреваем. Машина замыкает шествие пёстрых людей, празднующих уход осени. В их одеждах оранжевое перемежается с белым, в воздухе висит дым: неподалёку догорают огромные бумажные листья на платформах.       Водитель решает пробиться в объезд, он направляет машину вдоль края толпы к более тихим улицам. Сам не замечаю, как глаза закрываются под нудящее дребезжание стекла.       Я снова в покинутой комнате, куда редко заглядывает рассвет, лежу на краю дивана, поджав под себя ноги. Жарко, и хочется сбросить с себя одеяло, но я зажимаю ткань в кулаках: внутри пустота, которую страшно не заполнить.       Миг, и комната расшатывается, диван съезжает к одной из стен. Я сажусь и ощупываю её ладонями. Терпкий кофейный оттенок стен выцветает. Обои потрёпаны у швов. Я подсовываю палец под край и ищу фальшивые камеры, но там сплошной бетон. Меня перекидывает от стены к стене. Каждая гладкая и неприступная. Ногти затупляются.       Бросок, и я у огромного окна, подлокотники дивана упираются в стекло, ниже поджатых ног одна пустота и далёкие, крошечные пешеходы.       Сердце бьётся, отчаянно тянет назад. Я вскакиваю и подбегаю к стене, где появилась незаметная ранее дверь. Вбегаю в заброшенную комнату Тринадцатого, где у проржавевшего окна ждёт Китнисс. Её силуэт знаком издалека.       Один её вид срывает засов с груди, эмоции булькают глубоко в горле, я плачу и смеюсь, как последний сумасшедший. В припадке трясутся руки.       Шагаю навстречу, потерянный и охромевший. Слишком гулко стучит сердце. Китнисс всегда винила мою поступь, но, может, это шумело сердцебиение в её близости.       Мне недостаёт двух шагов, когда она чуть поворачивает голову. Кончик носа блестит в свете луны. Губы трогает сдержанная улыбка.       – Я так ждал, – говорю я, прислоняясь лбом к её затылку.       Китнисс молчит, но звёзды чертят блики в её глазах.       Съезжаю дорожкой поцелуев от уха к щеке, уголку губ. Впитываю солоноватый привкус её кожи.       – Не плачь, не нужно, – шепчу я сквозь кружащий голову поцелуй.       Губы податливые, как в день прощания, а её всхлипы колятся булавками. Моя жена горюет, я чувствую. Сжимаю Китнисс между локтями до боли в руках. Я почти не замечаю онемения в запястье за поцелуями, пока оно не начинает жечься огнём, выкидывая меня из сна.       Очнувшись, шиплю и баюкаю неловко подвёрнутую руку.       Под рёбрами жжётся след пальцев, будто меня кто-то ткнул.       – Хватит скулить, – говорит Трина, не поворачивая головы.       Сажусь прямее, запоздало пугаясь собственных снов: что, если я проронил заветное имя? Боюсь попасться, вдруг, если не справлюсь, это отразится на Китнисс?       Подворачиваю рукав, чтобы осмотреть зудящую руку. Трина охает:       – Нужно перевязать крепче, – рассуждает она, – сейчас…       Девушка привстаёт, чтобы взять с верхней полки свою сумку. В ней – тонкий белый шарф. Я уже было начинаю верить в её доброту, как она говорит:       – Ещё не хватало, чтобы ты испортил мне репутацию. Ты и так неважно готовишь.       Кожа вспыхивает пищащей болью от каждого касания, я жду, сцепив зубы, пока Трина обматывает мне руку шарфом.       – Все сразу поймут, что ты от этого чудика, нашего директора, – бормочет она.       – Спасибо, – цежу я и опять отворачиваюсь к окну. За ним мгла и ветер, рассеиваемые лишь мерными пятнами фонарей вдоль дороги. Мы уже за городом. Сложно сказать, когда из пустоты появится президентская вилла.       В приоткрытое окно сквозит, я в полудрёме замечаю вооружённые посты по обе стороны дороги. Автобус не останавливается на подъезде: нас ждут.       Водитель тормозит перед воротами, чтобы охранники, разглядев нас в камеры, вышли на проверку. Вдоль прочной ограды клочками лежит первый снег, выпавший здесь, у леса. Вдаль уходят подвесные лампы, почти на горизонте, в лесной пролысине, в свете фонарей блестит озеро. Видимо, президент любит пешие прогулки.       Когда охранники бегло просматривают все сумки, мы въезжаем в сад. Мне повезло, что многие повара захватили с собой особые приправы, тайные ингредиенты, и потому к моей жестянке не придирались. Держа урну с морником в левой руке, я выхожу из автобуса, к площадке со статуями, и всё будто завершает круг: позолота на дверях блестит и в темноте, а ливрея на лакее кажется бордовой в нависших сумерках. Чуть отворачиваю голову, проходя мимо него. Караул, наверное, сменился, я не узнаю лиц, но бритоголовых военных едва ли можно запомнить.       Ковёр снят с лестницы, от него осталось лишь белое пятно на пожелтевшем от времени мраморе, кушетки, стоявшие вдоль стен, перевёрнуты, и пугливая служанка начищает их литые ножки, поглядывая на нас. Нас отводят в правое крыло в обход главной лестницы: мы идём сквозь проходные комнаты и дальше по каменной винтовой лестнице на третий этаж, где узкий коридор расходится на десятки одиночных спален. Я знаю, что Сноу сегодня в отъезде, даже до того, как одутловатый мужчина, появившийся с противоположной стороны прохода, сообщает:       – Господин Президент прибудет завтра, в районе обеда, и вам предоставится шанс поработать на благо Панема.       С трудом подавляю смешок.       Значит, завтра.       Моя комната не хуже всех прочих: бледно-лиловые стены и узкая кровать, ванная без шторок. На всякий случай осматриваю шторы, прежде чем раздеться. Камер нет, а свободные пижамные штаны прикроют ногу от глаз случайных гостей.       Сон долго не идёт. Пожалуй, я должен размышлять о смерти, но больше вспоминается душная ночь в соседнем крыле, когда совесть моя была в куда большей опасности. Здесь, в этом набитом молью дворце, Китнисс стала моей женой.       Вода опадала дождём с её кожи, когда я караулил её у душевой кабинки.       Теперь уж сна ни в одном глазу. Встаю, чтобы выпить воды и закрыться в ванной. Холодный кафель у щеки ещё больше будит, но не приводит в чувства. Мысли мечутся в лихорадке, в теле трепет, а в душе скорбь. Забываюсь на десяток минут, вспомнив, представив, оживив каждое манящее движение её тела. Ворошится стойкое желание... Левой не с руки, от резких движений мышцы затекают. В голове звон, а бёдра сводит судорогой. И меня, наконец, клонит в сон – под личным обезболивающим. Имя её шептать не решаюсь.       На следующее утро нас собирают на кухне для общего инструктажа. Еду для персонала готовят по дежурству, так что завтрак уже стынет. Я как раз доедаю свою порцию, когда вошедший слуга трясёт колокольчиком.       Поступил приказ всем спуститься в парадный зал.       На лестнице я теряюсь в гуще поваров, и наспех проглоченный завтрак просится наружу. Такое событие явно здесь впервой: главный повар суетится и потирает руки о край фартука.       Через высокие окна льётся расцветшее небо. В комнате властвуют бордовые тона. Бегло взглянув, вижу военных по обе стороны зала и дюжину в конвое, окруживших виновника торжества. В сером костюме с фиолетовыми вставками, с белой розой в петлице, в центре комнаты стоит Сноу.       Колет в сердце, а дальше наваливается опустошённость. Ниже держу подбородок. Мышцы лица затекли, я пытаюсь выстроить их в гримасу.       – Я хотел бы лично поприветствовать прибывших, – говорит Сноу, а повара молчат, лишь краем глаза я замечаю тычки в бок украдкой и лёгкие пожатия рук. – В знак уважения вашей работы и чтобы поприветствовать вас в этом доме, я пожму вам руки.       Круг разрушен, набирается длинная шеренга. Я занимаю место посередине. Сноу, переходя от человека к человеку, приближается. За два шага я чувствую его смрад.       А потом тяжёлая старческая рука ложится в мою ладонь.       От встряски вспыхивает боль в ушибе. Так гримасу изображать легче.       Одна, две, три… Четыре секунды. Рукопожатие распалось, но президент медлит. Переступает с ноги на ногу. Жмёт руки ещё паре человек, а потом разворачивается и уходит, оставив конец очереди недовольными.       Он знает.       Как ни в чём не бывало, поднимаюсь со всеми на кухню. Некоторые ещё жалуются, что упустили такой шанс, но я почти не слушаю. Мир погряз в помехах. Как там сказала Койн? Приложить всё усилия.       Я ожидал, что так будет. Мы ожидали.       Подходит время обеда, и в честь празднеств поздней осени мы готовим обильный десерт. Я добиваюсь права испечь ягодные корзинки. Думаю, что ответить на вопросы о составе, но их не звучит. Все заняты собственными блюдами.       Перемешиваю ягоды с черникой, чтобы красный сок морника не бросался в глаза. Аккуратно укладываю начинку, следя за тем, чтобы ни одна ягода не треснула.       Подано, Сноу. Угощайся.