Рука об руку

      Я стою в пустеющем коридоре, перебираю в уме последние несколько месяцев, чтобы понять, где же всё пошло не так. Должно быть, надо смотреть глубже и начать с того дня, когда Китнисс спела Песню Долины, но это последний момент, который я бы хотел изменить в своей жизни.       Значит, наш путь начался на Жатве, где и завязалась необъяснимая цепочка закономерностей, из-за которой я боюсь, что совсем скоро моя любимая погибнет. Разве мы не перепробовали все мыслимые способы улизнуть от судьбы? Бунтовали, притворялись, вели себя смирно, бежали… Мы начали переписывать свою историю заново, и всё равно она привела сюда: в пустой коридор чужого дистрикта и глубокое отчаяние.       И как это нередко бывает, хватит и одного мига, чтобы понять, что же было тем связующим звеном, из-за которого всё пошло прахом, но чтобы отыскать его, мы вынуждены дойти до самого края.       Бреду в отсек, хотя сейчас время тренировки, запираюсь в крошечной комнатушке и перебираю все беды, что выпали на нашу долю: Жатва, Игры, фиктивный брак, фальшивые камеры, взрыв в шахте, побег, подстроенная смерть, покушение… Из стройного ряда выбиваются лишь события в Тринадцатом, особенно этот отряд для дезертиров. Значит, разобраться надо лишь с последним и уничтожить первопричину.       Я бы, может, был покорнее, если бы удары судьбы сыпались только на нас с Китнисс, ведь встречаются люди, которым, кажется, предначертано быть несчастными, но сейчас мраком заволокло весь Панем, смерть ухлёстывает за жизнью и, ухаживая, преподносит ей букеты из сотен душ. Мы не одиноки в своём несчастье.       Мыслям необходимо движение, я встаю с кровати и, прихватив стопку рисунков, плетусь на верхние этажи, обдумывая план. Не сказать, что сам верю, будто это всерьёз.       Столы в опустевшей столовой всё ещё липкие от пролитого травяного чая, потому я держу рисунки на коленях и мимоходом просматриваю самые старые из них: на одном изображены гнущиеся зелёные стебли с зубастыми коробочками вместо цветов. Вот как пророс стилизованный крест с моей руки: плотоядными бутонами.       План сырой, да и сама идея – чистое безумие. Но если Китнисс погибнет, с ума сходить будет уже поздно.       Иногда мужество – последний выход, что остаётся.       Решительно поднимаюсь со скамейки и иду к лифтам, а вдогонку летят воображаемые шепотки: «Да на что ты решился?», «Возомнил, что справишься?»       Запираю решётку, чтобы сомнения не догнали. Я спонтанен? Определённо. Поступаю необдуманно? И спрашивать не стоит. Пожалею ли? Боюсь, для этого не останется времени.       Задерживаюсь на углу, чтобы нацарапать список своих требований.       На глаза попадаются дежурные, я смело направляюсь дальше, а им и в голову не приходит, что в таком идеально отрегулированном мире кто-то может жить не по правилам.       Откашливаюсь.       Руки не трясутся, глаза не бегают, голос не дрожит. Малейшее колебание, и меня даже не выслушают.       «Да и кто ты такой? – шепчет страх. – Иди, пытайся, а дверь всё равно захлопнется, и ты ничего не сможешь сделать. Никто не может выиграть войну за семь дней, да ты и судьбу Китнисс изменить не сможешь». Отталкиваю паникёров в своей голове на задворки и ерошу волосы свободной рукой. Хотел бы сейчас быть выше, значительнее, мощнее. Чтобы план сработал, Койн должна почувствовать себя одновременно заинтересованной и напуганной, а я не привык вызывать страх. Тем более, у женщин.       Сбиваю листочки в плотную стопку и деловито зажимаю их двумя ладонями на подходе к постовому.       – Документы от Бити Литье.       Плотно сложенный мужчина растерянно поднимает брови, видимо, не зная, как поступить. Будто я собираюсь дать ему право выбора.       – Совершенно секретно, сами понимаете, – улыбаюсь, строя извиняющийся вид. – Я быстро.       Поворачиваюсь боком и пячусь в закрытую дверь, та распахивается от напора. В комнате, как и почти везде в Тринадцатом, ни одного окна. Вместо горчичных стен – серые, вместо картин – выключенные экраны, вместо лакированного стола – скромный металлический, но суть не изменилась: я снова гощу у президента. На этот раз у женщины.       Койн сидит, склонившись над бумагами, под светом настольной лампы. Не знаю, почему, но комната погружена в полумрак.       – Солдат, я же приказала никого не впускать, – раздражённо говорит она, не спеша оторвать нос от бумаг. – Кто там?       Взгляды встретились. У неё немигающий и мёртвый, как у степной змеи, – вот кого мне придётся сегодня заговаривать.       – Тот, кто уже мёртв, – отвечаю я, хотя и чувствую на своём лице пронизывающий взгляд. Почему бы не подыграть в их общую со Сноу игру в нашу подстроенную смерть? – Добрый день, Президент.       Не хочет, чтобы её называли «госпожой»? Понял, не Плутарх. Скованная улыбка дробит губы.       – Я тебя не вызывала, – холодно произносит она, подстрочно добавляя: «мальчишка».       – Я хотел поговорить, – вкрадчиво начинаю я. – И на вашем месте сменил бы охрану. Эта, скажем прямо, не очень.       Улыбаюсь широко и, по возможности, искренне: пусть ненавидит меня, но ей не должно быть, к чему придраться.       – Здесь не так давно была моя жена. Боюсь, возникло недопонимание. Я лишь волновался за неё и просил не решаться на подобные подвиги, особенно после недавних срывов.       – Меня не интересует, – отрезает Койн. – Для каждого гражданина Тринадцатого быть солдатом – честь, которую попирать нельзя.       Надо сказать, я и не надеялся, что не сработает, но было бы глупо не попробовать самый простой вариант. Холод во взгляде Президента предостерегает от того, чтобы сунуться дальше.       – Почему революция затянулась? – беру подвернувшийся стул и ставлю его напротив угла стола.       – Не трать моё время, – отмахивается Койн. – Вон!       Недостаточно громко, чтобы вызвать дежурного.       – А если я скажу вам, что знаю, что может помочь? – скрещиваю пальцы в замок и закидываю искусственную ногу на колено. Сталь мерцает в полусвете.       – И что же? – Койн не пытается прикрыть издёвку в своём голосе.       – Смерть Сноу.       Безумие, но я не шучу.       Её глаза начинают бегать. Конечно, шаг отличный, это на время внесло бы сумятицу в ряды правительственных войск, да и ему на смену запросто мог бы прийти более глупый капитолиец. Перспектива заманчивая, однако, ни один президент не захочет связывать своё имя с убийством другого, боясь оказаться на его месте, да и убийца рано или поздно запросит свою цену.       – Разве у вас нет своих людей в Капитолии?       – В самом президентском дворце, – Койн вскидывает подбородок. Свет касается её иссушённых губ. – Только все они крысы.       – Готовы доносить и таскать объедки, но укусить не решаются?       Наконец, Койн выпускает меня из-под неподвижного взгляда и кладёт ручку на стол. Колпачок звенит.       – Ни один не захочет так рисковать. За покушение – смерть. И за удачу тоже.       – У меня есть условия, – разворачиваю помятый листок и начинаю читать прежде, чем президент успевает опомниться. – Китнисс Мелларк не будет участвовать в военных действиях или каким бы то ни было образом влиять на исход революции. Если условия сложатся благоприятные, она переедет с Прим Эвердин, своей сестрой обратно в Двенадцатый, и получит право полной опеки. Тринадцатый будет гарантировать её безопасность и содержание, а условия соглашения зачитают сегодня же перед советом дистрикта.       Койн смотрит в документы и слегка улыбается.       – И что за это?       – За это я стану той крысой, что укусит.       – Легко найти людей старше и опытнее… – раздумывает вслух Койн.       – Свою награду я назначил. Другой не прошу. Я только хочу, чтобы моего имени никто не узнал.       Абсолютное пренебрежение к славе и её плодам – мой козырь, Президент должна бы понимать, как важно не создавать себе героев.       – Я рискну людьми, силами, а шансы на успех ничтожны, – скучающе говорит она, но я-то вижу в глазах стремление к наживе.       – Вы так дорожите предателями-капитолийцами? И потом, я для всех мёртв, а Сноу, даже если узнает, не упустит возможности досмотреть игру до конца. Будьте уверены, он любит производить эффект и сам доведёт дело до финальной сцены.       Пусть месть и не входит в число моих приоритетов, но на сладкое сгодится.       – У нас, конечно, есть способы довезти человека до Капитолия, но что дальше?       – Вы не слышали, что я неплохо готовлю? И надо же, – наигранно бросаю я, – среди столичных кондитеров считается, что вкусовые рецепторы начинают притупляться к двадцати пяти годам, потому все мастера молоды. Или стараются такими казаться. Если найдётся предатель-другой, чтобы помочь мне пробиться, я мог бы попасть, скажем, во дворец и обронить морник в булочки Сноу.       Бити говорил как-то, что даже морник выращивают в местных теплицах. Кажется, листья используют в лекарственных целях, а вот что делают с ягодами – загадка.       Мой план не так прост: нужно изменить внешность, закинуть меня в Капитолий, дальше до виллы, а там уже разберусь. Койн то ли всерьёз решила дать добро, то ли издевается. Или я достал её настолько, что любое избавление сойдёт.       – Чтобы проделать такое, нужно уметь врать, – говорит Койн после моей долгой тирады. – Ты умеешь врать, Пит?       – Нет, – смущённо отвожу глаза в пол. Весь план рушится от простого вопроса.       – Жаль, – вздыхает Койн. – В наше время такие люди на вес золота.       Ухмыляюсь исподлобья.       – Раз моя ложь достаточно хороша для вас, то и для Сноу тоже. Ответ – да. Я умею лгать.       Койн выпрямляется в стуле.       – Тогда ты тоже будешь выполнять условия. Приложишь все усилия для осуществления плана.       – Само собой, – быстро отвечаю я.       – Все усилия, – Койн чётко выделяет слова. – Это значит, что если ты мёртв, то постарался достаточно. Уход от выполнения договора будет рассмотрен как преступление.       – Спасибо, учту.       – И это аннулирует все прочие гарантии.       Иными словами, если я дрогну, безопасность Китнисс никто обеспечивать не будет.       – Подходит, – мрачно киваю я. Не время торговаться.       – И ты, конечно, понимаешь, что мы доставим туда, а обратно забрать не можем?       Я и сам знаю, что это поездка в один конец, но каждое напоминание отзывается встряской в теле и звоном в голове.       – Не можете или не хотите? – на душе тошно, так почему бы не ужалить напоследок?       – Есть разница? – невозмутимо уточняет Койн.       – Никакой, – соглашаюсь я.       – Завтра один из наших планолётов вылетает на границу со Вторым, чтобы доставить оружие.       – Завтра… – безмолвно, как могу, вторю я.       – Что-то не устраивает?       – Нет. Отлично.       Койн прогоняет меня из кабинета на полчаса, чтобы сделать необходимые распоряжения и созвать командиров отрядов, как и договорились. Минут через десять у зала совещаний начинают собираться знакомые лица, в том числе начальник с тренировок, Пэйлор и Бити. За продолговатым столом почти не остаётся свободного места, я предпочитаю наблюдать стоя.       Тесный круг замыкает Койн, напряжённая и собранная, как обычно. Она поднимается и начинает говорить:       – Мистер Мелларк выступил сегодня с предложением, которое может значительно помочь делу революции и облегчить участь тех, кто сражается сейчас в дистриктах.       Бити подмигивает, а мне больно оттого, что он сейчас обманывается, думает, что я изложил наш план, как преподнести капитолийцам образ Финника. Я не готов к тому, чтобы его разочаровать.       – Не стану вдаваться в подробности самого плана, но его цель – устранить Сноу.       Стол окутывает ропот, а я роняю голову. Пусть клюют по макушке.       – Он же ещё ребёнок! – Пэйлор вскакивает с места, и я смотрю на эту сильную с виду женщину словно впервые в жизни. Есть в её возмущении что-то материнское, столь несвойственное солдату.       – Достаточно взрослый, чтобы убивать сверстников, – пресекаю гомон. – И для президента сгожусь.       – Вы здесь, – в первый раз слышу, как Койн приходится повышать голос, чтобы заглушить остальных. Бити бормочет что-то себе под нос, – чтобы засвидетельствовать условия, на которых мистер Мелларк согласен оказать эту услугу.       Теперь многие командиры выглядят оскорблёнными. Как оказалось, их мнения Койн спрашивать и не собиралась – лишь придать своему решению весомости. Зато так мне спокойнее: отныне договор существует не только между нами. Надеюсь, стольких свидетелей хватит, чтобы Китнисс смогла прожить здесь до конца войны, а потом обосноваться в Двенадцатом. Куда я уже не вернусь.       Ноги затекают, я прислоняюсь плечом к стене и закрываю глаза, а впереди шумит поле голосов. Каждый, как травинка, колышется на ветру. Одним меня жаль, другие готовы рискнуть, третьи торгуются об условиях, и только Койн остаётся спокойной: она знает, что стоит подняться шквалу, и все злаки полягут на влажную землю. А пока можно дать им выговориться. То и дело вбегает посыльный и, перегнувшись вдвое, нашёптывает что-то ей на ухо. Независимо от мнения собрания для Койн решение уже вынесено.       За спорами проходит ужин, Койн вбрасывает подробности плана по одной, как собакам кости, и лениво следит за перепалками. Никто так и не видит полной картины, и я ценю её мудрость, ведь любой из командиров может оказаться шпионом Сноу, а значит, детали раскрывать не стоит.       Вечерний колокол оповещает, что самое время уже расходиться, тем более, что вентиляция больше часа как не справляется с душной прелостью комнаты. Собрание объявляют закрытым. Люди задвигают стулья и похрамывают к выходу, опьяневшие от бесконечных споров.       Из самой гущи ко мне пробивается Бити, не менее непримиримый и яростный, чем в начале, хватает за грудки и толкает меня к стене. Едва не вцепляюсь ногтями в глянцевый экран. Речь о безрассудстве я слышал уже тысячу раз. Как об стену.       – Так надо, Бити, – осторожно и устало разжимаю его пальцы и выдёргиваю смятую ткань. – Так надо.       Видимо, что-то в моём взгляде заставляет его отступить. Я насытился такой жизнью и намерен положить несчастьям конец. Я устал стоять на доске, словно шахматная фигура, сносить крах своего игрока и не делать ни единого хода. Иногда пешки просто обязаны гибнуть. Ради королевы.       Кто-то из вояк хлопает по плечу, будто я отправляюсь на подвиг, а на деле это лишь игра слепых обстоятельств. Я и так видел слишком много убийств, чтобы желать ещё одного, правда, и жалость в себе вызвать не могу: я больше не различаю в Сноу человека.       Выйдя, закрываю за собой дверь и прислоняюсь к косяку. Коридоры опустели, скоро перейдут на ночное освещение, но у меня нет сил возвращаться в отсек: не раньше, чем глаза скроет темнота.       Чувствую, что не один: за спиной, у длинной выбоины в стене стоит Плутарх. Смутно припоминаю, что его не было на собрании, а значит, капитолиец ошивается здесь не случайно: хочет выведать то, к чему Койн его не подпускает. Щёлкает в проводах, и на дистрикт опускается полутьма. Мигнув, лампочки льют сероватые лучи уже в два раза слабее. В таком свете в глазах Плутарха мелькают отблески, как у самой настоящей крысы. Койн пригрела одну и у себя под боком.       – Пит, – настороженно улыбается он, подходя ближе. – Слышал, долго сидели.       Слышал, а то как же. Подслушивать пытался, да не вышло.       – Да, всё речь о революции, – улыбаюсь я в ответ.       – Я битую неделю спрашиваю у Альмы, почему не пускает вас с Китнисс в дело? – интерес в нём разгорается одновременно с тем, как тлеет осторожность. – Опровергли бы слухи о смерти, сняли парочку видео, и дело с концом! – прицокивает он.       – Вот и я о том же! – подыгрываю. – И слышать не хочет о свежих идеях! Женщина, что с неё взять!       Плутарх вздыхает.       – Да если б хоть женщина, а то так… – махнув рукой, он мельком взглядывает на свои ногти, теряющие прежний лоск.       – А я ведь помню ваши рассказы о демократии! В самом деле, нечестно, что здесь позволено так всем заправлять.       – И ни у кого ведь не спрашивает, не советуется, – с обидой добавляет Плутарх. Видимо, то, что его не пригласили на собрание, сильно ранит. – А если по-честному, то провести бы выборы среди жителей и узнать, кого поддержат.       – Ну, я бы отдал голос за вас, – добродушно посмеиваюсь.       Плутарх ведёт носом. Койн уже доказала, что ничем не лучше Сноу, потому было бы благом натравить на неё этого приспособленца. Пусть бы и погрызутся между собой: очаги сопротивления справятся и со слабой властью в Тринадцатом, а вот убрать с руководящих постов подобных людей намного важнее.       – Нет, серьёзно. Когда будут выборы, я готов вас поддержать.       От намёка на помощь, что я посулил, его глаза загораются.       – Подумайте об этом. Действительно стоящая идея.       Надеюсь, что зерно посеяно не зря, и наши слёзы Койн ещё отольются.       Оставляю капитолийца в звенящем эхом коридоре, а сам шагаю к лифтам. Горькую правду не скрыть: я тяну время, зная, что осталось меньше суток, я спешу, помня, что у нас с Китнисс в запасе не больше половины дня. Тьма пала, и если меня не выдаст голос, пристыженные глаза удастся спрятать.       Шурша, как вагон по рельсам, дверь отъезжает в сторону, но свет обитает недалеко от порога, кровати совсем не видно, я бреду, как вор или тень, которой стану совсем скоро, в кромешной темноте, забираюсь на свою половину кровати бок о бок с такой тёплой и манящей женой. Китнисс сладко уснула, меня не дождавшись.       Внутри догорает грустный огонёк: не кидаюсь с щемящими объятиями, не расточаю последние поцелуи, не позволяю себе даже представить те соблазнительные моменты прошлой жизни. Китнисс далеко не глупа, и поведи я себя не как обычно, обо всём догадается. Ругаю себя за то, что берёг порывы для другого случая, которого теперь и не будет.       Придвигаюсь к самому её лицу и дышу на ухо. Душу теребят сомнения, едкие и кусачие, как осы: «Стала бы отговаривать, если бы узнала?», «Будет ли помнить, когда уйду?» Я готов ответить «да» и никогда не узнать наверняка. Так легче.       – Тебя не было на ужине, – вздрагиваю от такого близкого звука голоса. Оказывается, она не спала, а лишь лежала, разглядывая человеком присмирённую ночь.       – Бити задержал.       Готов поспорить, сейчас она недоверчиво поджимает губы, но вранья получше у меня нет.       – Нас отпустили с тренировки раньше, – размышляет Китнисс. – Командира куда-то вызвали.       – Не слышал, – отрезаю я, утыкаясь носом в её душистые волосы.       – Как думаешь, – шепчет Китнисс в самые губы, – это когда-нибудь кончится?       – Что «это»?       Я лежу поверх одеяла и стягиваю ткань с неё. Ладонь сама собой опускается на талию, стоит только вспомнить крошечные ямочки над поясницей.       – Война, опасности… – отвечает она, не отгоняет.       – Обязательно. Это я тебе обещаю.       Ночь качается в колыбели под её нежный шёпот. Говорит, не могла без меня уснуть, ждала прихода. Не ждала лишь, что я умолчу, что это последняя наша ночь. И только звонкое, предательское сердце может выдать моё состояние, да и оно стучит не громче фонящих в коридоре лампочек. И Китнисс не увидит, что объятия, на осязание кончающиеся на подушечках моих пальцев, на самом деле больше напоминают когтистое пожатие хищной птицы. Пока сам не отпущу, из рук не вырвать. Но как теперь забыть, что это прощание?       Краткое счастье оборвётся, едва начавшись, наверное, я для него не создан.