Рука об руку

      Забеги удлиняются с каждым новым подходом, а я всё больше отстаю. На бессчётном круге что-то в протезе начинает свистеть, но это ничего: здесь у многих обувь издаёт странные звуки, так что моя подпевка симфонии не вредит. Во время перерывов Китнисс смотрит волком, подозреваю, что не кусает меня она лишь потому, что дорожит заработанным среди местных уважением. Сор из отсеков здесь не выносят.       К концу тренировки едва могу дышать, хочется свесить язык и умереть, но стоит Гейлу повернуться в мою сторону, как я подбираю слюни. Подумаешь, что тут сложного? Ещё бы круга три пробежал, да дождь что-то собирается. Холодные струи успевают пробраться под воротник, прежде чем я, хромая и ругаясь сквозь зубы, прохожу железную дверь. За порогом ждёт Китнисс, прислонившаяся к стене, чтобы её не унесло этим бурным людским потоком. На её похудевшем лице горят жгучие глаза.       Подхожу ближе, сейчас неважно, хочет она меня ударить, как после интервью, или обругать. Надеюсь, поняла, что одной ей не уйти.       Ладони закрыты наглухо, Китнисс мнёт кожу большими пальцами.       – Ты… – осекается она, и первое резкое движение в мою сторону обрывается, любимая смотрит вниз, как нашкодивший котёнок.       Шагаю навстречу и перехватываю руку, упираю её кулаки себе в живот. Хочет ударить – пусть. Если так будет легче.       Китнисс не поднимает взгляда, и мне видно, как играют её щёки. Слов так и не слетает с языка.       – Иначе ты бы меня не послушала, – осторожно поднимаю руку и провожу ладонью вдоль пробора. Китнисс втягивает голову в плечи. – Да и теперь не хочешь.       Каждый её шаг прочь от меня, как долото, скалывает остатки надежды. Ждал, что Китнисс подчинится? Как же.       На обед прихожу позже, когда многие уже забрали подносы с жидкой похлёбкой. Нога зудит и чешется, но я стараюсь не подавать вида. Китнисс уже села рядом с Прим, пустует лишь место рядом с Гейлом. Дорожка её взгляда следует чётко от сестры к тарелке. Я же смотрю во все глаза.       В воздухе витает слабый луковый запах. За соседним столом Финник заправляет волосы рыжей девушки ей за уши, а та смеётся и отталкивает его, видимо, не очень чистые руки. Ко мне отталкивания будут явно не шутливыми.       Китнисс теребит кончик хвостика, волосы пушатся, я смотрю на их блеск в сероватом мареве ламп и отмахиваюсь от необъяснимой потребности прижаться к ним щекой. Меня убивают даже краткие заморозки между нами.       После обеда шум голосов нарастает, и тяжёлое шарканье десятков ног перекрывает звон тарелок. Не успеваю убрать посуду, как Китнисс уже и след простыл. К сожалению, сегодня у меня вместо семейного времени – дежурство по кухне. Товарищи по несчастью так же хмуры, как и я, приходится соскребать грязь вместо того, чтобы навестить близких или, как в моём случае, пережить непростой разговор.       Спустя полчаса горы посуды водружены на привычные места, а столы вычищены от крошек. Решаю пойти сразу в зал, потому что тренировка на очереди, широкие двери распахнуты, и первые солдаты подтягиваются ко входу. Гейл уже на месте, а Китнисс нигде не видно. Мышцы стонут даже при простой ходьбе, а ноющая боль в ноге вызывает немалое беспокойство, но что делать – порой надо стиснуть зубы и тянуть изо всех сил.       Солдаты начисто выбриты и аккуратно причёсаны, хотя, если приглядеться, им нет ещё и восемнадцати, как и мне. За порогом тренировочного зала все разговоры мигом смолкают, они напряжены и собраны, а глаза застланы решимостью. Готовностью убивать.       От их настроя тошнит. Во мне ещё слишком живы стенания Катона, эхом дрожащие в Роге, голубичные губы Лисы и вязкая кровь той маленькой девочки у костра. Эти солдаты ещё не знают, что убивать они будут не врагов, а свою душу, и если не повезёт, она окажется достаточно живучей, чтобы изводить их кошмарами ещё много лет. Я здесь лишний: смерть уже поцеловала меня в лоб, а эти все только готовятся склонить свои головы для её отпечатка. Неужели блефую? Не спорю, я и правда шёл сюда, надеясь, что Китнисс, увидевшая последствия своего поступка, одумается и пойдёт на попятную, но теперь начинаю сомневаться. Она чересчур упряма, а я не настолько ей дорог. Шантаж провалился.       Остаётся лишь доигрывать свою роль до аплодисментов под занавес. Конечно, я пройду с ней до конца. Это война, и я не питаю иллюзий: кто-то погибнет. Единственная надежда в том, что у Китнисс будет время осознать своё заблуждение и оправиться, когда она будет жить долгую и счастливую жизнь.       У нас с ней одно незаконченное дело: те ягоды, на арене, были ошибкой. Теперь я вижу это ясно. Не будь их, я мог бы погибнуть сразу, не затягивая, не доставляя таких проблем. Медленная агония хуже.       Скрип полов приводит меня в чувство: часть собравшихся начинает выстраиваться в ровные ряды, когда в дверях появляется Китнисс. Моему взгляду, жаждущему и зовущему, теперь есть, за что зацепиться. Проницательные глаза. Она будто читает мои мысли и хмурится. Лицо, обрамлённое выбившимися прядями. Я сперва не могу понять, отчего именно так колотится сердце. Ничего необычного, конечно, но, кажется, болезнь перешла из хронической в острую.       Две косы.       Вспушённые косички лежат на её плечах.       Срываюсь вперёд, ноги дрожат, но сейчас это едва ли связано с тренировками. Китнисс закусывает губу и улыбается уголком рта.       Отсчитываем мерные шаги навстречу, как в древнем танце, том, который мы так и не станцевали перед единящим огнём. Совсем рядом поворачиваю чуть в сторону, сходясь с ней плечом к плечу. Губы на одном уровне.       – Как в первый день, – шепчу я, а между нами растекается почти осязаемая нежность, смешанная с тоской.       Китнисс кивает и отводит взгляд. Серые глаза насквозь прозрачны.       – Зачем ты пришёл? – она снова вскидывает подбородок.       – Будто не знаешь, – говорю мягко. Я убаюкан её обликом. – Будто не ждала, – ласково касаюсь взглядом косичек.       – Ждала, – соглашается она. – Но надеялась, что не придёшь.       Грубый оклик командира вынуждает занять места, но я всё равно от неё по левую руку и подглядываю в каждый свободный момент. Мышцы работают на износ, и тем не менее я то и дело улыбаюсь, сдавленно, сквозь зубы, но очень искренне. Как можно просить, чтобы я ушёл, когда здесь та, что мне дорога, та, кого не могу оставить?       После ужина, во время которого мы с Китнисс уже не стесняемся встречаться взглядами, иду в душ. По пути встречаю Финника, тот сетует, что идея с его образом до ушей Койн пока не дошла. Рассказываю о тренировках, о том, почему больше не помогаю Бити, а он кивает с серьёзным видом и признаётся:       – Я бы сделал так же. Только Энни у меня мирная, – он улыбается, и впервые я могу вблизи разглядеть его настоящие чувства: не наигранность, не гнев, не жажду мщения, а любовь и теплоту.       – Повезло, – вздыхаю я, надо сказать, не совсем искренне. Я полюбил Китнисс именно такой, и кому, как не мне, нести ответственность? Все её качества – выбор моего сердца, как хорошие, так и плохие.       В кабинке как обычно душно, пар стоит столбом и уходит в вытяжки. Отстёгиваю протез: не так давно зажившая кожа покраснела и выглядит раздражённой. Не по мне такие забеги. Закрепляю ногу и продолжаю мытьё. В суставах нега, слившаяся с болью, хочется спать.       Когда возвращаюсь в отсек, Китнисс сидит на кровати и расплетает косы. Медленно, перебирая плетение то одной, то второй. Мой взгляд затуманен. Хорошо, что его пресекает обрушившаяся темнота.       Желаю спокойной ночи и забираюсь под одеяло. Нужно поговорить, но нога под протезом так зудит, что могу думать лишь о том, чтобы почесать себя вдоволь, когда Китнисс уснёт. Столько общих ночей, а мне всё ещё неприятно внимание к моему увечью.       Выжидаю несколько минут, а потом сажусь в кровати, перекатываюсь на угол. Покачиваюсь, зажав то, что когда-то было бедром, руками. От холода ладоней становится немного легче. Втайне ожидаю, что покрасневшая кожа зашипит, как раскалённая сковорода под водой.       За спиной шуршит, я слишком поздно спохватываюсь и не успеваю поймать её руку, тянущуюся к выключателю. Через секунду ночник освещает мой жалкий вид. Пододвигаю протез, прикрывая обрубок.       – Болит? – Холодные пальцы Китнисс пробегают вниз по моему бедру, обезоруживая и дразня.       – Ничего.       – Пит, – собственное имя, сказанное в полумраке, звучит магически, как забытое заклинание, – что ты натворил…       Она не спрашивает. Спрашивать нечего.       Нежная ладонь проскальзывает вдоль затылка за ухо, и через секунду моя голова уже прижата к её плечу. Обнимаю в ответ за талию.       – Останься тут, в безопасности, – она теребит волосы и шепчет в них.       – Нет, – слегка мотаю головой я, боясь потерять эхо её сердцебиения. – Я с тобой.       – Так не пойдёт.       Мы будто снова в пещере, и на этот раз я не дам так просто себя обмануть. Если придётся, сделаю ход первым.       – Я уйду, – обещаю, и рука Китнисс замирает над моей макушкой, – после того как уйдёшь ты. Не раньше.       Китнисс молчит, видимо, оценивает сделку.       – Или, хочешь, останусь, а ты уйдёшь? Если нужен кто-то из нас, чтобы заслужить прощение, то пусть буду я. Какая разница?       Палец Китнисс опускается на мои губы и, проскользив, тормозит о нос. Она перекрывает мне рот тёплой ладонью.       – Так, – строго начинает она в самое ухо. – Об этом даже не думай.       Тишину выстукивают наши сердца.       – Ладно, – вздыхает Китнисс, и я слышу, как шумно воздух наполняет её грудь.       – Что? – переспрашиваю я.       – Ладно, я уйду. Завтра. А потом ты, сразу же.       – Конечно. Ноги моей больше там не будет.       В последнее время у меня часто выходят неловкие, незапланированные шутки. И вечно несмешные.       Рассеянно целую её расслабившуюся ладошку. Мы сидим, обнявшись, ещё долго и переговариваемся шёпотом, пока не падаем на спину. Сонливость настаивает, чтобы мы перебрались на подушки, но её рука остаётся на моём животе, теперь не сжатая в кулак, а её талия всё ещё окольцована моими объятиями.       Чмокаю Китнисс в нос и расплываюсь в счастливой улыбке. Отчаянный ход себя оправдал. Значит, она мною дорожит больше, чем я смел представить.       Казалось бы, ничто не предвещает беды.       Наутро Китнисс где-то пропадает, ну а я всё-таки иду на тренировку: если она вздумала меня провести, я не попадусь, не вылечу из отряда, прежде чем буду уверен, что она в нём уже не состоит.       На обеде Китнисс подозрительно тиха: не отвечает на мои вопросы, не улыбается на невинные шутки.       – Что случилось? – спрашиваю я, когда в столовой поднимается обычная неразбериха.       – Я пыталась, Пит, правда, пыталась. Дошла до Койн, но она не отпустила, – её пальцы теребят карманы моей формы, а взгляд неизменно ускользает. – Я теперь в другом отряде.       Биение сердца раздаётся где-то в животе. Мы загнаны в угол.       – Скажи, в каком, я переведусь.       – Нет, – яростно отрезает Китнисс. Я удивлён её внезапной вспышкой гнева. Она быстро проходит. – Нет, оставайся там, не ходи к Койн. Пусть всё будет, как есть. Мне пора.       Она выскальзывает из моих рук, так и не посмотрев прямо в глаза. Замечаю, как за нами следит Хеймитч. Что-то в его постаревшем лице заставляет меня подойти.       – Ну что, допелись? – горько спрашивает он.       – Ты о чём? – не спорю, ситуация хуже некуда, но в последнее время, без выпивки, Хеймитч не был так язвителен. Возможно, на него хорошо влияет Бити.       – Я о Китнисс.       – Да уж, – вздыхаю я. – Что, если нас пошлют в разные места? Я не смогу уберечь, раз её перевели в другой отряд.       – И всё? Я ожидал истерику-другую. Да кто вообще надоумил вас идти к Койн? – шипит он.       – Тише, Хеймитч, всё и так было плохо. Я поговорю с командиром, постараюсь к ней перевестись. Всего лишь другой отряд.       – А-а-а, так вот, что она тебе сказала, – ментор разгневан, а мне сложно понять, что именно так его злит.       – Объясни!       – Китнисс прошлась по начальникам, те отправили её к Койн.       – И?       – И наше солнышко не придумала ничего лучше, чем рассказать той, как не хочет быть солдатом. Нагрубила, небось.       Я хмурюсь.       – И знаешь, в чём её обвинили? – Хеймитч словно издевается, затягивая с сутью. Я весь на иголках.       – Ну, говори же!       – В дезертирстве, – ментор смакует слово. Если бы я знал его меньше, подумал бы, что ситуация его забавляет, но сейчас понимаю, что он зол. – Это не просто какой-то там другой отряд, – передразнивает меня Хеймитч. – Это отряд для дезертиров. Пушечное мясо, если тебе так угодно. Те, кто идут в бой первыми, а отступают только под огнём своих.       Нет! Нет-нет-нет-нет!       Такое впечатление, что мы завязли в болоте. Барахтаемся – тонем.       Я не смирюсь. Должен всё исправить, только как? Выбегаю из столовой, оглядываю пустые коридоры, но Китнисс нигде нет. Я начал эту цепочку ужасных закономерностей, которые затолкали нас сюда. Стоило бы на этом остановиться, но так всё оставить нельзя.       Как?       Как спасти её?       У меня меньше недели. Голова гудит, а в груди клокочет отчаяние. Какой у нас выход, если только война не кончится до отправления в Восьмой? Останавливаюсь посреди коридора, поражённый шальной мыслью.       Ничто не будет отделять Китнисс от смерти, если только что-то не помешает ей уехать с отрядом. Или если война не закончится за семь дней.       Это я и должен сделать, поставив на кон единственное ценное, что мне подвластно. Свою жизнь.