Рука об руку

      После обеда Китнисс снова ускользает, а я возвращаюсь в лабораторию Бити. Дверь сперва не хочет открываться, я толкаю её с силой и – как потом понимаю – тараню ею живого человека, стоявшего на входе. Спешу извиниться перед незнакомцем, но осекаюсь, потому что приходит странное чувство узнавания: я будто видел его, но не могу вспомнить имени.       Тот протягивает мне свою руку, бронзовую от здорового, солнечного загара, другой поправляет такого же цвета волосы.       – Финник Одэйр, – мелькает краткая улыбка, я пожимаю его ладонь и тотчас в памяти всплывает и имя, и слегка нахальное выражение лица. Так это же Победитель Игр, баловень Капитолия!       Представляюсь в ответ и окидываю взглядом комнату: больше никого нет, но Бити выглядит нервным, как, впрочем, почти всегда. Неудивительно, что я не узнал его гостя, ведь этот Одэйр совсем не похож на того ухоженного и дерзкого мужчину, которого буквально на руках носили в Капитолии: его взгляд напряжённый, жёсткий и очень искренний.       – Послушай, Пит, у нас с Финником много работы, он только из Восьмого, присоединился к отряду Пэйлор, сам понимаешь. Можешь отдохнуть до завтра, – извиняющимся тоном объясняет Бити.       – Без проблем, – широко улыбаюсь я. Безделье в Тринадцатом приравнивается к преступлению, но местные устои уже порядком достали, так что я не против прогуляться.       На этажах тишина, то ли в ушах звенит, то ли действительно слышно, как по полу перекатывается пыль. Гулко дребезжит лифт. Решаю спуститься вниз и проверить, что случилось с нашим отсеком, потому что вряд ли медсестра приютит и на вторую ночь. Здесь ведь все так помешаны на правилах.       Дверь открыта настежь, с порога легко разглядеть прикроватную тумбочку, как и стопку листочков на ней. В груди собирается раздражение, как нарастающий рык: готов поспорить, они рылись в рисунках, а я не привык их кому-то показывать.       Раз дверь распахнута, то значит, что газа внутри уже нет, а иначе бы отравились все на этаже, да и я, стоящий на пороге, потому решаюсь зайти. Тонкое одеяло на кровати сиротливо сбито в комок. Вентиляционная решётка темнеет прямо над подушками. Бити, конечно, сказал, что обо всём позаботится, но даже чтобы присесть на край, мне приходится мысленно убеждать себя пару минут. О крепком сне можно позабыть.       При обыске (по-другому не назовёшь) подушка Китнисс растрепалась: в наволочке дыра, а пушистые белёсые волокна торчат наружу. Собираю распотрошённые рисунки и укладываю их лицом вниз: говорят, что творчество может отражать душу, а я не хочу, чтобы Китнисс увидела эти плотоядные растения или черноту пещеры. Тогда они вполне отражали мой мир, но не теперь.       Готовлюсь уходить. Напоследок меняю наши подушки местами и плотно прикрываю дверь. Поднимаюсь на лифте в исцарапанную комнату. Окно ещё открыто, и вдоль крашеных стен патрулирует ветер. Долго стою у подоконника, перебирая забившиеся под раму ветки, на некоторых из них ещё остались листья, они подсохли под защитой стеклянной крыши и стали тёмно-грушёвыми, хрустящими и невероятно хрупкими. Набираю в ладони всё, что есть, и несу к нам в отсек. Пусть это и не самый красивый подарок осени, но единственное, что может напомнить Китнисс о лесе, а значит, о доме и относительной безопасности.       Сложив их на тумбочке редким веером, от скуки выхожу прогуляться по этажам. Каждый раз, как встречаю дежурных, строю суровое лицо и иду напролом, будто бы по своим делам. Надо же, срабатывает.       Очередная порция то ли запеченных, то ли варёных бобов за ужином не стоит нашего внимания, но вот что интересно: гости из Восьмого начинают обживаться, они уже сменили разнородную одежду на скучную форму и толкуют с местными, которым, конечно, не терпится послушать о войне. Семейная пара, оба смуглые и в царапинах, сидят за соседним столом, их руки соединены, а губы то и дело сходятся в коротких, нежных поцелуях. Я невольно подглядываю за чужим счастьем и ухмыляюсь: даже у жителей Тринадцатого не хватит духу, чтобы осудить такое чистое проявление любви.       Замечаю, как Китнисс тоже бросает на них задумчивый взгляд. Кажется, она глубоко в себе, потому незаметно пожимаю её ладонь. Улыбка трогает наши губы. Общая. Взгляды, соединившиеся в прямую. Внутри словно растеклась патока. Горячая, но такая сладкая…       Из душа я возвращаюсь поздно, потому что из-за гостей возникла путаница, очередь сбилась, мы долго объясняли новеньким, как всё устроено, я даже столкнулся с Одэйром, и мы неплохо побеседовали, плюс перешли на то, чтобы называть друг друга по имени.       Единственное, мне не по себе от произошедших в нём перемен: если Финник и улыбается, то прямо и открыто, а совсем не так, как делал это на экране, – косо и соблазняюще. Его голос не такой плавный, как казалось в интервью, более живой, а речь незамысловатая и искренняя – никакой напускной таинственности. В нём словно живёт два разных человека. Хотя, что удивляться? У Китнисс точно так же. И хочу я того или нет, но эта короткая мысль вгоняет в хандру и тяжёлые размышления о прошлом.       Спустя десяток минут, по пути в отсек, я очищаю голову от лишних глупостей, но тревожное ожидание какого-то подвоха никуда не уходит. Мне стыдно, но даже сейчас я не могу заставить себя полностью ей довериться и на всякий случай прикрываю спину от гипотетических ножей. Свет гаснет, когда я ещё у лифтов, потому приходится идти дальше под смутным ночным освещением, с громогласной подачи нового дежурного.       Внутри отсека не горит даже ночник, и я решаю, что Китнисс уже успела уснуть. Пробираюсь к кровати и, нащупав свой край одеяла, ныряю под него. Что-то хрустит и слегка колется.       – Ф-ф, – фыркаю я, доставая из-под бока смятую веточку. С другой половины кровати доносится приглушённый подушкой смех.       Я бы, может, и разозлился, даже рассвирепел, если бы не улыбался так беспечно и если бы с той стороны не доносилось точно такое же похрустывание.       – Ты зачем пересыпала их в кровать? – наигранно сурово спрашиваю я. Сработало бы, если бы через слова не пробивался смех.       – Как в лесу, – объясняет Китнисс.       – Соскучилась?       – Да… – её ответ звучит уже совсем не весело.       – Ну-у-у, – тяну я. – Ты чего? Не грусти. Забыла, что здесь ещё жучки есть?       – Какие жучки? – упавшим голосом спрашивает Китнисс, а я снова кляну себя за дурной язык.       – Такие! – протянув руку, касаюсь её плеча и слегка щекочу. Она зажимает мою ладонь щекой.       Настроение, подскочившее вверх, падает стремительно. Я убираю руку, и мы лежим в темноте, такие близкие, но невидимые в комнатной ночи. Чувствую, как колеблется воздух перед лицом, и, рванувшись вперёд, прижимаюсь к её протянутой ладони носом. Пальцы скользят вдоль щеки к волосам, пробегают за ухом, я держусь, чтобы не замурлыкать, а то Лютика она не сильно жалует.       Придвинувшись ближе, сгребаю Китнисс в охапку. Пусть рваная подушка останется позади – сегодня я ночую с любимой, пусть и на хрустящей подстилке. Желаю спокойной ночи и пытаюсь заснуть, не потревожив единения лбов.       Спокойная и счастливая ночь. Просыпаюсь несколько раз, чтобы удостовериться, что так и не выпустил свою птицу из рук. Китнисс сопит мне в плечо до самого утра, а, как встаёт, краснеет и отводит глаза, но это ничего, ведь я знаю, что она была рядом, я ещё чувствую на себе её едва уловимый аромат. Такой, как бывает только у любимых: сложно сказать её это, твой собственный или того места, где вы встретились, но запах накрепко связан с приятными воспоминаниями и кружит голову при каждом сквозняке.       Веду Китнисс на завтрак гордо, не выпуская руки, сегодня я вообще не замечаю других людей – разве что несколько влюблённых пар из Восьмого. Мы все делим общую тайну и общий мятеж.       – Ты сегодня выспалась? – спрашивает Гейл у Китнисс, я лениво поворачиваю голову в его сторону. – Выглядишь свежо.       Китнисс на него шикает, и я настораживаюсь.       – Силы тебе понадобятся.       Её раздражение уже трудно не заметить.       После завтрака сразу поднимаюсь к Бити, а у него в гостях снова Финник, я уже, было, думаю, что опять придётся уйти, но он задерживает меня в дверях и приглашает внутрь.       – Ты уже познакомился с Финником, – Бити кладёт ладонь мне на плечо и подводит к столу. – Послушай-ка, какая у нас идея. Дистрикты, конечно, завоёвывать трудно, но всё же там живут такие же люди, как и мы. Они знают, чего их лишают год за годом, и, если посулить им светлое будущее, не составит большого труда переманить их на свою сторону. Вся проблема в Капитолии. Это осиное гнездо.       Я киваю. Да уж, и оно посылает своих ос по всей стране.       – Вот если бы мы могли устроить бунт в самом центре страны, – мечтательно рассуждает Бити, – это изменило бы дело. Как думаешь, Финник смог бы нам помочь?       – Ну, его же любили в Капитолии, так? – неуверенно начинаю я, но, видя поддержку Бити и Финника, решаю и продолжить: – Если мы покажем его в старом образе, – я невольно окидываю его взглядом. В одежде явно надо что-то менять, чтобы произвести впечатление. – Если капитолийцы примут его за своего, то могут и прислушаться.       – Найти наряд не составит труда, – Бити постукивает по столу. – Кажется, Плутарх и прочие приехали не без барахла.       – Я не следил, конечно, за последней модой, – улыбается Финник, – но можно что-то придумать. Только что им предложить? Разговоры о справедливости и борьбе с бедностью будут там пустым звуком.       – Можем показать вас с Энни как счастливую семью, – предлагает Бити, отчего у Финника в глазах зарождается страх.       Я взмахиваю рукой.       – Не думаю. У них семейные ценности так себе. Кто-то, конечно, порадуется, а кто-то и обозлится. Думаю, нам нужна мода на революцию… не знаю, как объяснить.       Оба согласно кивают.       – Тут нет ничего такого, – заверяет Бити. – Мода и без нас появилась. Думаешь, откуда у нас столько связей в Капитолии? Они скучают, а революция неплохо бодрит.       – Ладно, – подводит итог Финник. – На это и сделаем упор.       – Этого мало. Нельзя просто навязать людям какую-то идею, – добавляю я. – Они должны верить, что сами выбрали такой путь, что сами подумали, будто революция – это верх их мечтаний. Это должно быть скрыто, иначе не получится.       – Тогда о чём говорить в обращении? – уточняет Бити. – Есть хорошие идеи?       Я вспоминаю всех капитолийцев, которых когда-либо видел, как в столице, так и здесь, тех, что приехали. Например, Плутарх. С прибытия в Тринадцатый я сталкивался с ним ещё пару раз, было много длинных разговоров и натянутых улыбок. Признаться честно, не очень-то я слушал, да и не понимал вообще, с чего вдруг его так тянуло со мной поговорить. Возможно, это общекапитолийская страсть к «несчастным влюблённым».       – Вспомнил! – перебиваю я тишину. – Плутарх часто говорит о выборах. Ну, демократии и прочих мудрёных вещах.       – Думаешь, все капитолийцы такие? – спрашивает Бити. – Я много работал рядом с ними, но что-то не заметил.       – Да нет, – качаю головой я. Новорождённая идея ещё не полностью оформлена. – Мне кажется, за этим скрыто что-то более глубокое.       – Например? – Финник выглядит действительно заинтересованным. Он заправляет бронзовые кудряшки за ухо.       – Сноу ведь давно у власти, да?       – Порядочно, – вздыхает Бити.       – И никто всерьёз не пытался его сместить?       Лицо Финника мрачнеет. Он потирает запястье, будто на что-то решаясь.       – Были люди. Конкуренты. Но Сноу убирал с дороги всех неугодных, – горько говорит он. – Яд, – ловит Финник мой вопросительный взгляд.       – Тогда я, кажется, знаю, что привело сюда Плутарха, – мрачно заключаю я. – Подумайте сами: он стал министром и всё равно предал. Значит, он либо хотел ещё большего, либо боялся потерять всё в один миг. Уж простите, но в чистые помыслы капитолийцев я не верю.       Оба и не пытаются защищать столичных.       – Власть, – соглашается Финник, – вот, чем можно их соблазнить.       – Да. Это я и хотел сказать, – киваю я. – Если ты расскажешь, что знаешь, а потом поманишь свободой управлять своей жизнью, возможностью спать спокойно по ночам, даже если вы высокопоставленный чиновник, который в чём-то провинился, то в первую очередь шишки Капитолия и сдадутся.       – Уж в этом будь уверен, – обещает Финник. Удивительно, как взгляд миловидного парня может сулить такое жестокое мщение.       – Ладно, – хлопает по коленям Бити. – Тогда у меня много работы. Пытаюсь пробиться через систему защиты Капитолия, чтобы получить доступ к каналам. Тогда мы сможем запустить любое видео. Но это сложно. Понадобится время. Койн, кстати, тоже нужно предупредить. Она не знает.       Мы все улыбаемся исподтишка.       – Я пока узнаю, где можно достать костюм и записать видео, – размышляет Финник.       – Видео без проблем, – бубнит Бити, который уже с головой ушёл в компьютер.       – А мне что делать?       – Да пока ничего. Ты молодец сегодня, Пит, можешь отдохнуть.       Техника приглушённо жужжит, но её шум прерывает хлопок двери. Финник ушёл.       – Бити?       – Да, – он отрывается от экрана на секунду и потирает глаза. – Что такое?       – Вы случайно не знаете, что значит «ВП»?       – «Военная подготовка», что же ещё? – на автомате отвечает он, а я застываю и холодею, будто кто-то натолкал внутрь снега по самое горло.       Бити замечает моё замешательство.       – Что случилось?       – Китнисс там.       Голова отказывается работать. Роится миллион вопросов: что, зачем, за что?       – Где это?       – Может, не стоит? – сочувственно спрашивает Бити, видимо, считывая отблески внутреннего возгорания с моего лица.       – Где это? Зал? Комната? Где?       Он объясняет мне, как добраться. Дальше несусь по этажам, едва ли как следует попрощавшись, и чуть не сбиваю с ног дежурного. Только сейчас замечаю, что на одном из верхних этажей потолок гораздо выше, чем на других. Врываюсь в разные двери наугад. Везде ко мне обращаются десятки измотанных лиц, а среди матов не видно ни Китнисс, ни кого-то из знакомых. Я уже почти верю, что ошибся, когда залетаю в одну из последних комнат, а там, прислонившись к стене, на полу сидит она, бледная и обескровленная, а Гейл опустился рядом, на мат. Все в зале отдыхают и меня не видят.       Нехорошее ощущение ползёт от кончиков пальцев выше к горлу, сковывает его в першащий узел. Я невидимка. Отчаявшийся, преданный снова.       Приподнявшись, Гейл протягивает ей стакан воды, и наши с Китнисс взгляды встречаются. Это больше не прямая, а линия фронта. Китнисс выглядит растерянной и испуганной. Меня тоже сжимает страх, но я лишь выше вздёргиваю подбородок. Я заставлю Китнисс отказаться от этой затеи, хочет она того или нет. Неважно, о чём она думала, когда шла сюда, но её жизнь дороже любых моралей, любых принципов, любых мотивов. Для меня она дороже даже, чем наша робкая любовь. И если будет нужно, я пожертвую всем.