Рука об руку

      Среди голых деревьев встречаются островки ярких красок: кое-где красные, жёлтые листья ещё не опали. Мы сторонимся таких мест, будто они могут нас выдать. Просвистел я не меньше часа назад, птицы давно уже затихли, но мелодия продолжает звучать во мне, только не чисто, как колокольчик, а тянуще и противно, словно скрип ногтей по стеклу. Каждый раз, как оглядываюсь через плечо, меня сотрясает озноб.       Ладонь сводит, и приходится переложить нож в левую руку. Хочу верить, что оба костра зажгли Китнисс и Гейл, как тогда с Рутой, но понимаю, что это, конечно, не так. Мы не знали, что враг близко, и пытались скрываться, а вереница костров подходит лишь для погони. Значит, кто-то ещё скитается по этому лесу, а раз мы такие медленные, то скоро они будут здесь.       Ветер доносит шелест облетевшей листвы. За шуршанием у нас под ногами слышится другой, более тихий шорох.       – Пит! – зовёт меня Китнисс издалека, и я оборачиваюсь, скользя на промокших листьях.       Она пробегает мимо – к сестре, а Гейл выходит следом и скрещивает руки на груди.       – Что… что случилось? Птицы пели, и я… – бормочет Китнисс, уткнувшись в макушку Прим.       – Вы зажигали костёр? – слежу за реакцией Гейла. – Один?       – А на что нам два? И так дымил…       Мы с Хеймитчем напряжённо переглядываемся.       – Мы видели второй на горизонте. Надо спешить, – с тревогой смотрю на то, как бледнеет Китнисс. На мне самом уже давно лица нет. – Кстати, как вы нас нашли?       – Пришли к горе, как и договаривались, – пожав плечами отвечает Гейл.       Оглядываюсь, удивлённо осматривая деревья. Как по мне, так этот холм ничем не отличается от остальных: уступчатые склоны и насыпи пожухших листьев. Должно быть, выражение лица у меня не самое умное, потому что Хейзел, выпустив руку дочери, подходит ближе и негромко говорит:       – Ничего, я знала, куда мы идём.       Я благодарно киваю.       Мы поспешно обедаем жареным мясом и отправляемся в путь, дожёвывая на ходу пресные, но сытные лепёшки. Иногда деревья уступают место уютным полянкам, но мы сторонимся открытых мест, словно их поразила проказа.       Мы не выпускаем детей из виду, гоня их вперёд, сами боремся за честь замыкать отряд.       – Пит! – шипит на меня Китнисс уже не первый раз за вечер. – Ты толкаешься, – она потирает плечо.       – Прости. Я же неуклюжий, иди впереди, чтобы я тебя не задел.       Китнисс косится на меня с подозрением, но всё же уходит вперёд, а я облегчённо вздыхаю: теперь моя, надеюсь, широкая спина прикрывает её от любой угрозы, которую могут таить чернеющие заросли. Ещё совсем не поздно, но между деревьями уже залегают тени.       Становится холодно, я натягиваю рукава на ладони и прячу уши за воротником, потому не сразу слышу шаги за спиной. Резко затормозив, Китнисс сгибает колени и быстро разворачивается, рука нащупывает стрелу в колчане. Сбоку звучит свист – Гейл повторяет за ней, а я лишь секунду спустя шарахаюсь влево и, прокрутившись на пятке, встаю впереди.       – В сторону, – Китнисс толкает меня в плечо наконечником стрелы, ведь я закрыл ей обзор своей спиной. Чуть отступаю, но ровно настолько, чтобы она могла уместить лук.       Шаги раздаются ближе. Совсем отчётливо. Мерные двойные удары. Сразу понятно, что это не зверь и даже не простой человек: ноги опускаются ритмично, с натренированным стуком, пусть и приглушённым листьями.       Все задерживают дыхание и ждут.       В свете заходящего солнца блестит кора деревьев. Белый всполох среди коричневых красок. Чёрная, непроницаемая маска на глазах. Автомат дулом к земле.       У моего плеча вздымается воздух, слышится тонкий свист, и через миг белая фигура содрогается под хруст пластика. Стрела впилась в плечо, поразив в просвет между защитными пластинами. Алый цветок тянет к земле, колени миротворца подгибаются, и он валится набок, в грязь, увлекая за собой и моё сердце. Обрывается.       Донат.       Лук, опускающийся у плеча, даёт мне старт. Я срываюсь с места и несусь к истекающему кровью. Дерево вышибает дух. В глазах двоится белый автомат, лежащий на земле. Уши не мои, как и не ко мне крики за спиной. Моя – грязь под коленкой, куда я падаю.       Раненый на спине, его руки мечутся у стрелы. Я тяну за шлем, откуда доносятся сдавленные стоны. Закат напоследок золотит чёрный щиток, а потом лучи катятся вместе с отброшенным шлемом в сторону, а я давлюсь от облегчения и боли: зелёные глаза широко распахнуты, а клоки рыжих волос в грязи. Это Дарий корчится на одре из листьев. Тот, кто убил её мать и спас мне жизнь.       Удушливая волна от груди поднимается к горлу и щекочет глаза, но блеск их – лишь зыбкое отражение его слёз. Он умирает здесь, в двадцать лет, один оди… Спешно оглядываюсь – лес пуст. За спиной стоит весь отряд. Дети за спинами детей. Выражение страха на лице Китнисс сменяется чистым ужасом. Кажется, только теперь она разглядела его лицо. Или лишь волосы. Она делает несколько шатких шагов в нашу сторону.       – Сколько вас? – спрашиваю я Дария.       – Один, – сглатывает он. Я едва слышу этот хрипящий шёпот. – Донат сказал, знаешь путь. От Сноу.       – Держись, – прошу я.       – Поздно. Мы все теперь… – Дарий недоговаривает, а за моей спиной слышатся осторожные шаги. Не оборачиваюсь. – Связи, приказов нет. Сил нет.       Он замолкает, остановив взгляд на кроне ближайшего дерева. Мои руки погрязли в крови. Зелёные глаза теперь смотрят в пустоту. За спиной раздаётся всхлип, потом ещё и ещё, на землю падает лук, и звучит вереница шагов.       – Всё нормально, – заговаривает её плач Гейл.       Ничего не нормально. Смерть ходит по нашим следам, и тот, кто шёл прямо позади, теперь мёртв. Она нагоняет. Вместе с ней и Дарий, теперь бледный и стеклянный, новый житель наших кошмаров. Слишком молодой, чтобы погибнуть, он доверил судьбу сначала Донату, а теперь мне и прогадал. Теперь мой долг перед ним навечно останется неуплаченным.       Тянусь закрыть ему глаза, но руки грязные и обагрены кровью.       – Всё правильно, ты защищала семью, – шепчет Гейл, обнимая Китнисс и поглаживая её по вздрагивающим плечам.       – Заткнись!       Во мне бурлит смерть. Нельзя говорить так над падшим: здесь нет ничего правильного, здесь нет никаких правил. Лишь горечь на языке, прах в воздухе, истление в мыслях.       Поднимаюсь с колен, дергано и рвано, не знаю, куда деть руки. Шлем лежит чуть в стороне, его нетрудно разглядеть в угасающем свете. Китнисс отрывается от Гейла и тянет трясущиеся руки ко мне, замороженному и застывшему в луже крови. Впервые на своей памяти я не желаю её поцелуя, но холодные ладони на моей шее всё же приносят утешение. Китнисс плачет.       – Я не… – рыдания съедают её слова.       – Живи дальше, – шепчу я. – Других вариантов нет.       Она трётся лбом о моё плечо, кивая.       – Потом станет чуть легче.       Первые дни после Игр я боялся засыпать, думая о том, что Катон придёт за мной во сне. Я ошибся: он явился в кошмар за Китнисс, и это оказалось куда хуже. От юркнувшей ужасной мысли на загривке выступает холодный пот.       – Китнисс, – спрашиваю я, – здесь водятся хищники?       Она тут же отстраняется, и глазах я читаю ужас, родственный моему.       – Кугуары, медведи… дикие собаки…       Мы вспоминаем одно и то же: Катона, терзаемого псами, его крики, стоны, мольбы в ту ночь, у которой не было конца и начала, когда миром владел лишь парализующий холод и страх.       – Нельзя оставить его так, – сама мысль, что до тела Дария доберутся хищники, будто дёргает ледяные струны, натянутые по всему телу.       – У нас нет лопат, – вмешивается Гейл.       Мои багряные ладони так и свисают вдоль тела. Мозг лихорадочно скрипит картотекой, опасаясь новых кошмаров, кажется, что-то всё-таки находит:       – Помоги мне закинуть его на дерево, хотя бы чуть-чуть…       В глазах Гейла такая решимость, что ему не нужно даже кивать – ответ понятен без слов.       – Китнисс, – я выпутываюсь из её объятий, отступая, потому что боюсь коснуться её кровавыми руками, – уходи, – она трясёт головой, – уходи, сейчас же!       Она пятится на несколько шагов, переводя взгляд с мёртвого тела на меня и обратно. От рези в глазах я словно чувствую запах металла, свежий и колючий. Хеймитч вдалеке успокаивает детей. Я прогоняю Китнисс взглядом:       – Иди!       Наконец, она достаточно далеко, чтобы я мог порвать контакт. Гейл подыскивает крепкую ветку на ближайших деревьях и, подобрав одну, с моего согласия влезает наверх. Теперь самое сложное: я тяну Дария за руки, пытаясь приподнять с земли, но расслабленное тело ужасно тяжёлое.       Не расслабленное – мёртвое.       Приходится выломать торчащую стрелу, встать на колени и, усадив его так, что голова безвольно свешивается вбок, закинуть себе на плечо. Так он не тяжелее мешка с мукой, только под пальцами не шероховатая материя, как холст, а скользкий пластик, и спину задевает не просто ткань, а качающиеся руки.       У дерева я поддерживаю Дария под плечи и стараюсь не уронить, а дальше сдвигаю хватку к запястьям, Гейл сжимает ладони, и мы кое-как поднимаем его наверх. Тело в белой форме безвольно свисает с ветки, как поломанный бумажный журавлик.       Гейл спрыгивает вниз и вытирает лоб тыльной стороной ладони: линии жизни перепачканы кровью.       – Идём? – спрашивает он.       – Я сейчас, – махнув рукой, спроваживаю его к лагерю.       Сам присаживаюсь под дерево и достаю полупустую фляжку. В горле словно застрял клубок шерстяных ниток, раздражающих и скребущих. Воды немного, но не могу же я вернуться в таком виде: Китнисс теперь будет больно от каждого напоминания, да и мне тоже. Оттираю руки и, где могу, одежду, проливая воду до последней капли.       Чуть поодаль лежит шлем, зияя пустотой. В темноте что-то светится. С трудом заставляю себя не ползти, а встать на ноги, инстинктивно посматриваю через плечо на рыжую голову. Но ещё не ночь и не время кошмаров.       Шлем оказывается на удивление тяжёлым, я заглядываю внутрь и вижу окошко для глаз. Оно сияет и переливается голубым. Поддавшись любопытству, засовываю голову: посиневший лес пестрит розовыми пятнами, а по бокам и внизу экрана какие-то значки.       Даже сквозь толстый пластик, обитый тканью, слышно, как меня окликают. От неожиданности стукаюсь лбом о край шлема, пытаясь его снять. Иду на крик, прихватив с собой находку, у меня нехорошее чувство, что, надень я его на голову, и тоже получил бы стрелу.       Когда подхожу, Китнисс даже не поднимает взгляд, хотя я точно слышал, что это её голос меня звал. Дети напуганы, Хейзел держится храбро, а Хеймитч, как ни в чём не бывало, копается в рюкзаке.       – Зачем это? – спрашивает Гейл, указывая на шлем.       – А как нас нашли? – говорю обезличенно, словно миротворцев было несколько, чтобы не упоминать лишний раз его имя.       Гейл подначивает меня разобраться, потому вновь надеваю шлем и стараюсь привыкнуть к голубому свечению, бьющему в глаза.       Земля жёлтоватая, а на лесной подстилке разлита розовая краска. Её капли тянутся из глубины леса, откуда мы пришли. Каждая из них похожа на нечёткий отпечаток ноги.       – Здесь следы, – говорю я фигуре, похожей на Гейла, а устройство реагирует по-своему. Оно пытается открыть чёрную полосу снизу, там появляются мои слова, но тут же исчезают, и на их месте остаётся лишь надпись: «Связи нет».