Рука об руку

      Через много часов мне начинает казаться, что Гейл соврал: я уже примёрз к дереву, а в небе нет и намёка на рассвет, горят и мерцают звёзды, словно искры костра, столь непозволительного в нашем случае. Фонарик вздрагивает в моих руках: я свечу им под ноги, когда становится совсем одиноко, потом тушу, чтобы не тратить зря батарейки и – об этом думать не хочется – чтобы не привлечь ничьё внимание. Кожу холодит, едва представляю, что кто-то может за нами наблюдать, и крепче сжимаю зубастый нож. Лагерь погружён в глубокий сон.       В темноте слышится шорох. Я мигом вскакиваю и свечу по сторонам, но округа пуста, насколько можно судить по смутным теням деревьев, среди которых нет ни одной звериной. Или человеческой. Вдруг шорох повторяется. Теперь я понимаю, что идёт он не снаружи, а из круга, от спальника.       – Н-н-н, – звучит негромкий стон. Китнисс вновь встречается со своими кошмарами.       Я торопливо тушу фонарь и осторожно крадусь мимо родных Гейла, но он сам уже проснулся. Слышен тяжёлый мужской вздох и копошение.       – Пит? – спрашивает она спросонья.       – Нет, – его голос уже окреп.       Несколько секунд в воздухе болтается тишина.       – Я здесь.       Присаживаюсь на корточки у её головы и включаю фонарик так, чтобы он светил в сторону леса. В размытом пятне всё равно видно, как Китнисс запрокинула голову. Она ищет взглядом моё лицо на фоне звёзд.       – Тебе нужно ещё поспать, – шепчу я.       – Опять увижу… – жалуется Китнисс. – Знаешь, я теперь вижу её.       На меня снова накатывает вина за то, что я не успел спасти её мать.       – Это не так уж плохо. Главное – не потерять её насовсем.       Не ответив, она переворачивается на живот и подпирает голову ладонями. Гейл тоже вертится, но он – чтобы лечь на бок и уткнуть нос в спальник.       – Может, я подежурю?       – Нет, – качаю я головой, хотя она едва ли это видит. – Не выдумывай. Завтра нужны будут силы.       Порыв тянет мою руку к её волосам, ломаю темноту на ощупь, почти касаюсь пальцами её щеки, но в последнюю секунду роняю ладонь на землю. Не нужна ей моя ласка. Будь её воля, меня бы здесь вообще не было.       – Спи, – говорю я, прежде чем вернуться на свой пост. Ветер свирепеет и играет листьями. Как бы они не посыпались на головы спящих.       Пинаю носком ботинка торчащий корень. Почему Китнисс хотела бросить меня в Дистрикте? Разве не понимала, что им пригодится любая помощь, даже от человека, которого она презирает? Интересно, каково было бы вернуться в опустевший дом, пробегать весь день по городу в её поисках, а потом лечь, охрипшим, в холодную постель. Правда, миротворцы вряд ли бы дали долго мучиться от одиночества. У меня нет иллюзий насчёт Сноу: ему важно контролировать Китнисс, а до меня нет никакого дела, так что его слуги душу бы из меня вынули за крупицу информации о её побеге.       Китнисс не оставила меня умирающего на Арене, а в здравии нас ничто не связывает. Помню, как бредил, лёжа в грязи, нашёптывал её имя и считал звёзды в темноте закрытых глаз. Я готовился умереть, но не получил на то разрешения. Теперь Китнисс отпускает, а я из последних сил держусь.       Хотя ещё утром не отпускала…       Хмурюсь и чешу переносицу. Как же она собиралась убежать, если бы я остался дома? Зачем тогда было так умолять не ходить к шахте? Поднимаю голову к небу, и вижу, как расплавленные звёзды капают на землю, оставляя за собой яркие пламенные хвосты. Одна из них, кажется, ударяет меня со спины: вроде и незаметно, но в груди жжёт, и тепло выковывает новую надежду из огарков иллюзий. Что, если она не зря просила остаться, что, если не просто так внимательно слушала, когда я говорил, во сколько вернусь? Я поймал их на пороге, но обещанные полчаса тогда как раз истекали. Чудом не срываюсь с места и не трясу её за плечо. Мне нужно подтверждение, ведь слишком много лжи было разыграно, чтобы я мог верить своим выводам.       Ночь тает в предрассветной дымке, сквозь деревья пробиваются лучи восходящего солнца. Оно долго не показывается из-за вершины холма, но небо всё равно светится оранжевым, растворённым в сиреневой темноте. Я уже рад, что дежурю, хотя глаза и слипаются, моргаю замедленно и вяло.       Китнисс спит на спине, мирно посапывает Гейлу в плечо. Утренний холодок прогрызает до костей, я гашу в нём свою ревность и замораживаю печаль. Скорее бы отправиться в путь, чтобы усталость подсластила тяжёлые мысли воспоминаниями.       Гейл просыпается первым и осторожно вылезает из спального мешка. Он осматривает лагерь, прежде чем остановить хмурый взгляд на мне.       – Всё тихо?       – На удивление.       – Пора бы всех будить, – он потягивается и протирает глаза.       – Один вопрос, – говорю я, и Гейл останавливается на полпути к матери. – Зачем было заходить в наш дом? Там же камеры.       Не решаюсь спросить напрямую, потому что не хочу показывать свои слабости. Пусть лучше он спрашивает себя, почему поступил так глупо.       – Мы договорились на пятнадцать минут первого, когда шахтёры начнут бой, а в итоге Китнисс не хотела выходить ещё минут двадцать. У меня семья, знаешь ли, не мог просто так подвергать их опасности, да и Китнисс бросить – тоже. Вот и пришлось тянуть её силой.       Гейл смотрит враждебно, а я с трудом сдерживаю вздох облегчения. Неважно, кем она меня считает, главное – не желает смерти. Стыд вытягивает вчерашние мысли одну за одной и вывешивает их погреться на солнышке. Я недооценил её.       – Мы всё же сбежали, – подумав, говорит Гейл. – А они там с ножами против автоматов.       – Может, всё и выйдет, – в качестве утешения отвечаю я.       Он качает головой.       – Если б я думал, что у них есть хоть малейший шанс, остался бы. А так…       Согласен, ощущения ровно такие же, что и тогда, во время аварии: и бежать надо, и душа рвётся, плача о товарищах.       – В Тринадцатом настоящая армия. Вступлю и в Дистрикты. Может, у них хоть оружие есть. Гейл выжидающе смотрит на меня, а я лишь пожимаю плечами.       – Любая смерть не так красива, как кажется, даже врага. И я никогда не рвался в драку. Всё, что я хочу, – довести Китнисс до безопасного места.       Будто услышав своё имя, она ворочается и открывает глаза.       – Утро… Почему не разбудили?       Мы с Гейлом расходимся, синхронно хмыкая, он тормошит свою семью, я трясу за плечо Хеймитча. Тот бурчит и борется с одеялом, опутавшим его с головы до ног.       Перекусив, отправляемся в путь, проложенный десятками горных пик. Гейл настаивает на том, чтобы мы поднялись наверх и взглянули на горизонт, а я сперва не понимаю, к чему это он. Одышка переходит в тяжёлый кашель, я тяну Пози за руки, помогая ей карабкаться вместе со всеми. Братья Гейла иногда отстают, но поймав его суровый взгляд, вновь нагоняют, видимо, боясь его разочаровать. Всегда мечтал быть старшим в семье. Тогда бы они хоть прислушались, когда я умолял бежать со мной. Теперь же туманные холмы за спиной серы и пусты.       В свете робкого солнца видно, как курятся далёкие горы. Мы нашли пролысину на макушке холма и встали полукругом. Гейл и Китнисс как-то странно переговариваются то взглядами, то жестами, а я стараюсь не смотреть. То, что она, возможно, хотела сохранить мне жизнь, не предполагает любви. Китнисс поступила так на Арене и поступает снова.       Над поляной журчит их сдержанный шёпот.       – Мы с Китнисс пойдём охотиться, – говорит Гейл, а она медленно кивает.       Я лишь прижимаю к себе покрепче Пози, покручивающую в пальчиках травинку. Запасов, конечно, совсем мало, но мне страшно её отпускать.       – Видите ту гору? – он указывает на один из пиков. – Встретимся там в обед. Мы уйдём, как можно дальше, и отведём след. Старайтесь сейчас идти осторожно, мы наломаем веток.       – Да ты гений, – едко замечает Хеймитч и уходит к краю леса. Не знаю, с каких это пор он решил поддерживать меня в дурном настроении.       – Вик, Рори, – впервые обращаюсь я к братьям Гейла. – Берите за руки сестру, Хейзел, идите впереди.       Прим сама протягивает ладонь, но я качаю головой.       – Пойдёшь с Хеймитчем. Я буду сзади, прикрывать, если что.       Она с сомнением смотрит на нашего ментора, делающего вид, что потерялся в трёх корявых соснах.       – Постарайтесь ступать легко и не ломать веток, – говорю я, хотя, если кто и наделает шуму, то явно не они, а я.       Из-за плеча ко мне подходит Китнисс, очень встревоженная и грустная. Она забыла переплести косичку со вчерашнего вечера, и пряди, непокорные и колючие, магнитятся к одежде.       – Давай рюкзак, – прошу я. Китнисс отмахивается. – Отдай! Вы будете идти быстро, а мы медленно, я понесу.       – У тебя свой, – она крепко сжимает лямку.       – Ничего, возьму оба.       Приходится перебороть себя и взять её за руку, чтобы раскрыть холодную ладонь и снять рюкзак с её худых плеч.       – Всё будет хорошо, – заверяю я. – Я за ними присмотрю.       – Прим боится спускаться с крутых склонов. Держи её за руку.       – Ладно. Хоть тут я пригодился.       Китнисс не отвечает, но смотрит хмуро, и её взгляд словно весит целую тонну. Очень тяжело держать голову прямо, а подбородок – вздёрнутым.       – Знаешь, – тихо признаюсь я, когда она опускает глаза, – я ведь почти подумал, что ты решила оставить меня в Дистрикте. Когда пришёл домой.       – Тебе бы, наверное, было там лучше, чем в лесу, – её голова почти касается моего плеча. – Но мне пришлось… Сноу же… нельзя.       – Что ты… Я не жалею. Прости, что так думал.       Её висок секунду скользит вдоль моего виска, а щека – вдоль щеки. Не успеваю повернуть голову, чтобы по привычке сорвать с губ Китнисс поцелуй, как она уже уходит, сверкнув на прощание серыми, как это утро, глазами. Союзник следует за ней, а я примеряю это неопределённое слово на того, кто отдаляет от меня любимую. Я не могу его ударить, потому что уважаю, но и никаких сил нет смотреть на то, как они уходят в другую сторону, исчезая в сизом тумане. Вдвоём.       Мы находим Хеймитча, и когда Прим берёт его за руку, ментор становится смирным. Склон резко уходит вниз, и ноги скользят, но я всё равно постоянно оглядываюсь, рискуя полететь кубарем. Кусты вдалеке трясутся, слышится топот копыт, и прочь бежит молодой олень. Теперь я не могу отделаться от мысли, что охотиться можно было и рядом с нами, но если о таком думать, то в голове становится едко, словно кто-то налил туда капитолийских настоек для снятия макияжа, и воспоминания начинают растворяться. Я не могу такого позволить. Может быть, память – всё, что у меня осталось.       Овальная поляна у подножия холмов подтоплена, но она не болотистая, а лишь сырая, и всё равно мы стараемся идти по краю, чтобы не провалиться в трясину. Хеймитч придерживает Прим за плечи и вдруг поворачивается ко мне:       – И долго солнышко свежим воздухом будет дышать?       – До обеда. Сказали ведь.       – Парень, ты бы пожёстче с ней.       – Они охотятся, – смеряю его хмурым взглядом.       – Точно. Я и забыл.       Ещё не хватало, чтобы сомнения разговаривали со мной через него. Они и без того скребутся, как мыши, пойманные в коробку, и единственное, что не даёт мне выть от боли, – это то, что Китнисс слишком независимая, чтобы подпустить к себе близко в первый же день. Чем успокаивать себя завтра, я не представляю.       – Знал бы, что будет столько детворы, никогда бы не пошёл, – рассуждает Хеймитч. – Не помню, чтобы ты говорил, что хочешь взять с собой всю эту ораву.       – Я и не хотел.       Спустя несколько часов деревья редеют. По низине течёт тонкий ручей, который журчит и играет камешками, мы переправляемся через него и, набрав напоследок воды, влезаем на невысокий холм, чтобы проверить, не сбились ли с пути. Гора теперь ближе, но идти явно ещё долго, так что мы останавливаемся на короткий привал. Пальцы, всю дорогу державшие нож затекли, а спина болит от груза двух рюкзаков. Потягиваюсь и зеваю, вдруг поворачиваюсь в ту сторону, откуда мы пришли, а там, дальше вправо, над колючими верхушками, вьётся белёсый дымок.       – Хеймитч, смотри!       Он откидывает голову назад, а потом прищуривается:       – Пикничок.       – Они же себя выдадут!       – А ты думал, мы мясо сырым будем есть?       Какая мне разница, нужно это или нет, главное – что дымок теперь виден на всю округу, и кто бы ни хотел нас найти, они с лёгкостью могут схватить Китнисс и Гейла. Далеко же они ушли. Живот сводит и скручивает, взгляд скользит прочь от их костра вдоль горизонта.       – А там? – спрашиваю я упавшим голосом.       У самого края неба поднимается дым второго костра.       – Надо идти, – Хеймитч мигом оживляется и закидывает рюкзак на плечи.       – Но…       – Она сама о себе позаботится.       – Идите, я сейчас.       В деревьях звучит шелест, и маленькие юркие птички спускаются на нижние ветки, чуть только все уходят. Их чёрные глаза заинтересованно блестят, когда я насвистываю незамысловатую мелодию из двух нот. Несколько секунд они сидят тихо, склонив головы, а потом начинают перебрасывать друг другу мою простую песенку, и от этого она переливается разными тонами и оттенками, а главное – звучит всё дальше и дальше отсюда.       Вернись ко мне, Китнисс, иначе я не смогу тебя защитить.