Рука об руку

      Не составляет труда вспомнить, что сегодня за день: с самого рассвета меня подташнивает, я роняю вещи и отвечаю на вопросы невпопад. Сегодня решится: всё или ничего. Или, в моём случае, ничего или смерть.       После завтрака принимаю душ: кто знает, когда нам снова будет доступна такая роскошь. Бреюсь начисто. Забавно, что впервые от редкой светлой щетины меня избавили стилисты перед Играми, и с тех пор она стала жёстче, и не бриться уже не выходит. Я чист, как перед Жатвой, и это пугает. Боюсь, что снова иду на убой.       Тепло одеваюсь и напоследок перебираю в уме все вещи, спрятанные на чердаке. Там много лишнего: рюкзаков для тех людей, которые с нами не пойдут, а кроме того, немало всякой всячины, которая должна помочь, если что-то вдруг пойдёт не так.       – Куда собрался? – зло спрашивает Китнисс, застыв в проходе.       Близко начало смены, и, понятное дело, она удивляется моему безрассудству.       – В шахту.       Она странно всхлипывает, будто не может сдержать внутри клокочущую ярость.       – Никуда ты не пойдёшь! – за секунду жена оказывается подле меня и хватает за запястье. Мой взгляд опускается на наши соединённые руки.       – Я минут на десять, только скажу, что ухожу, и всё… Я не пойду вниз.       – Не ходи, Пит, не ходи, – причитает она уже мягче. Глаза отчаянны.       – Туда и обратно, и всё. Вернусь уже к половине первого. Обещаю.       Кажется, даже мои заверения её не успокаивают.       – Останься…       – Китнисс, мне нужно. Я быстро вернусь. И заметить не успеешь.       Шахта отняла у неё родителей, и неудивительно, что любое упоминание об этом месте теперь её ранит, но я должен сходить в Шлак и убедиться, что всё идёт по плану, что авария не отпугнула людей, и они напротив стали ещё злее и отчаяннее. Я должен знать, можем ли мы рассчитывать на отвлекающий манёвр.       Целую Китнисс в лоб и, чуть пощекотав её у запястья, снимаю замок из пальцев со своей руки. Она сердито вздыхает, будто тыкая меня носом в моё упрямство, но отучаться я не собираюсь: так надо, и я уверен, что в этот раз риск необходим.       – Я вернусь через тридцать-сорок минут, – тихо говорю через плечо и выхожу на лестницу. Жена не пытается догнать. Сегодня поцелуя на прощание мне не полагается, ну что ж, давно пора привыкать.       Я спешу к Шлаку, чтобы побыстрее вернуться домой, но неподалёку от шахт приходится сбавить шаг. По правую сторону вьётся дорога к рудникам, по левую – к одной из точек миротворцев. На первый взгляд поблизости никого нет, но вдруг из-за поворота показывается группа шахтёров. Они не болтают между собой, а молчат, крепко сжав челюсти и понуро опустив головы. Когда я прохожу мимо, ближний кивает. Под его одеждой проступает какой-то силуэт. Напоминает крупный молоток.       Едва поворачиваю голову, как следом за ними из-за поворота появляется Гейл. Он не обращает на меня особого внимания и почти бежит прочь от шахт. Другие знакомые напротив подтягиваются к ним окольными дорогами. Решаю свернуть вбок и по грязи подобраться до старой пожарной вышки, где теперь обосновались миротворцы. Стараюсь держаться ближе к прогнившим домам.       Кирпичная постройка обветшала, как и всё в Шлаке, но разрушающуюся башню укрепили заплатами из листового железа. У высоких дверей столпотворение. Все белые затылки подставлены к слабому солнцу одной стороной, а автоматы вскинуты на плечо. Объявлен общий сбор, миротворцы выстроены рядами, как дорогие фигурки в игрушечном магазине. Их слишком много, и даже глупцу было бы ясно одно: они знают. Монотонная перекличка кажется бесконечной.       Правда, в воздухе витает странное напряжение: начальники то, оцепенев, стоят на месте, а то забегают в здание. Со стороны дороги подходит несколько человек в гражданской одежде.       Донат.       По спине бежит неприятный холодок.       Так вот, в чём его секрет. Не зря я не хотел его знать. Получается, сдать меня не было лишь пустой угрозой. Он пожимает руку паре миротворцев и, кажется, улыбается. Не могу сказать, что я удивлён: многие в городе не прочь полицемерить, лишь бы получить от этого выгоду. Да чего уж там – так делают почти все. Но это другое: что он задумал? Собрался взять запасной автомат и пойти против своих?       Однако его появление отрезвляет, и я понимаю, что пора возвращаться. Здесь к аромату прелых листьев примешан запах близкой смерти, а значит, пришло время увести мою лилию прочь из этих мест. Это не наша война, и не мы выбирали время последней битвы, так что мы не обязаны в ней пасть.       С Хеймитчем я договорился заранее, и на подходе к Деревне Победителей, я думаю лишь о том, как выманить Китнисс и Прим из дома, вызвав как можно меньше подозрений. Пусть нас и увидят через камеры на заборе, но поднимать тревогу раньше времени не стоит.       Напротив нашего дома почему-то собрались люди. Увидев издалека силуэты перед крыльцом, я, было, пугаюсь, но это не миротворцы, а женщина с тремя детьми. И всё равно меня не отпускает беспокойство. Что они здесь делают?       Дверь моего дома открыта настежь.       Я бегу и одним прыжком перескакиваю ступеньки. В прихожей полумрак, за дверью вторженец. Чуть не спотыкаюсь о порог и трясусь в бессильной ярости. Он всё разрушил.       Схватив за плечо, толкаю его вбок. Гейл ударяется о стену спиной, я оказываюсь у противоположной. Его рука спадает с запястья моей жены. За её спиной прячется Прим.       Здесь камеры. О чём она думала? Шарю рукой вдоль стены и натыкаюсь на маленький округлый бугорок. Странно, но он сам собой выпадает мне на ладонь.       – Вон! – указываю в стороны двери кулаком, в котором зажата камера. В голове звенит. Они всё испортили. Теперь у нас нет шансов.       Гейл уходит, а Китнисс пододвигается ко мне, приоткрыв бледные губы. Её руки то поднимаются, то опадают, будто она не может решить, ударить меня или обнять.       – Выходи… – встряхиваю я кулак, чтобы отправить её туда же, к нему. Прим увязывается следом.       На миг я один в пустом доме, но сразу же выхожу, потому что теперь каждая секунда на счету. Спускаюсь с крыльца, пряча ладонь в кармане. Теперь я понимаю, кто эти люди – его семья. На земле стоит пара сумок.       – Пит, – зовёт Китнисс, но я отмахиваюсь от звука её голоса. – Мы бежим в лес, здесь опасно. Гейл всё подготовил.       Приветствую финалистов… То объявление прикончило мою надежду, но ты, Китнисс, смогла убить меня с двух фраз. Я как одна из тех белок с простреленными глазами. Правда, с меня хватило бы и одного «мы».       – Неуж… – давлюсь на первом же слове. Даже в этой обороне мне отказано.       Поворачиваюсь к ней спиной. От обиды печёт горло. Кто «мы», Китнисс? Приди я на пять минут позже, и меня бы встретил остывающий дом? Ты бросила меня на растерзание. На смерть.       – Пит?       Не трогай моё имя! Не хватай за руку из своего «мы». Оставайся там, стой, уходи. Уходи с этим вором чужих идей. Пусть он будет твоим спасителем, пусть. Может, это и верно. Не может дать свободу тот, кто отнял её.       Она отдёргивает руки, чувствуя мой озноб. Отправляйся в лес! Я разводил для тебя огонь на Арене, но и он сможет, грейся, как можно дальше отсюда, потому что во мне теперь больше льда, чем человека.       Китнисс обходит меня сбоку и тянется пальцами к лицу, а я, как норовистая лошадь, закидываю голову, но из-под упряжи сбежать не могу. Нежные-нежные прикосновения, кожа, словно лепесток цветка. Она уйдёт в лес и замёрзнет, а во мне больше нет ни толики теплоты, чтобы ей отдать.       За спиной Китнисс виднеется дом ментора, дверь открыта, и Хеймитч вытаскивает наружу четыре рюкзака, как и договаривались.       Она рассказывает что-то о бунте шахтёров, о Тринадцатом, но я пропускаю мимо ушей – уворачиваюсь от её стрел. Не смогу отпустить Китнисс одну. Там опасность, там холод, там смерть. Я буду телохранителем, как и договаривались, а дальше… прокручиваю обручальное кольцо, плотно засевшее на пальце. Сниму его и верну тебе.       – Не рассказывай мне о Тринадцатом. Я придумал побег, я его подготовил, я тебя доведу. Я, ясно тебе?       Китнисс замолкает и кажется сбитой с толку. Как раз подходит Хеймитч. Его брови тоже приподняты. Он явно не в восторге от толпы за моей спиной.       – Бери рюкзак. Прим! – зову я. – Прим… – смягчаю тон. – Тебе тоже маленький. А теперь живо.       Разворачиваю Китнисс и веду её, положив ладонь на плечо, хоть руку и прожигает желанием отдёрнуться и убежать.       – А вы чего стоите? – оборачиваюсь через плечо на семью Гейла, упорно стараясь не замечать его самого. – Поторапливайтесь.       Прихрамывая, пытаюсь идти быстрее, но спотыкаюсь о каждый камень. Перед глазами пелена, внутри заморозки. Выходим из Деревни Победителей, дальше через город и вниз, к Шлаку. На улицах никого, но вдалеке над домами поднимается дым. Началось.       Обогнув Шлак с противоположной стороны от шахт, выходим к Луговине. Где-то здесь лазейка, через которую Китнисс попадает в лес. Мы подходим к забору и уже видим небольшую дыру, куда вполне можно пролезть, когда Китнисс замирает и кричит:       – Стой!       Не успеваю я закончить шаг, как в повисшей тишине уши ловят тихий жужжащий звук.       – Это ток, – бормочет Китнисс. – Они пустили ток.       На миг мне кажется, что я вижу Дистрикт глазами птицы: разбросанные кубики домов в жалящем кольце. Напоминает кадры одного из старых сезонов Игр: гений из Третьего заманил в ловушку группу трибутов, и все они прожарились до самых костей.       Дети напуганы, в глазах взрослых обречённость. Под забором пролезть теперь нельзя. Да и разве это случайность, что именно сегодня включили ток? Остаётся только надеяться, что это не лично для нас, а для всех жителей Дистрикта, кто решит убежать от расстрела.       Ловлю взгляд Хеймитча:       – План Б.       Он кивает.       – Я скоро.       Хеймитч перекидывает мне ключи, я ловлю их в полёте. Хорошо, что я предполагал такой исход и приготовился, как мог.       – Отойдите и спрячьтесь, я вернусь через десять минут.       – Пит, ты куда? – слышу за спиной голос Китнисс, но я не намерен ей отвечать. Я здесь, только чтобы она выжила. Приспособление, которое поможет ей выбраться, но не больше, а машины не разговаривают.       Если бы я ещё мог бежать достаточно быстро. Так и не привык бегать с протезом: он подпружинивает, и хотя это должно помогать, мне мешает. Я раскачиваюсь на бегу и боюсь прокопать носом землю.       В Деревне Победителей никого, я захожу к Хеймитчу: в прихожей вдоль стены лежит длинная деревянная лестница, выкупленная у работников, которые недавно обновляли Дом правосудия. Хоть она и совсем хлипкая, но всё равно тяжёлая. Бежать почти не выходит: то один, то другой её конец цепляется за землю.       На моё счастье в городе почти никого нет: только один старик и пара испуганных ребятишек. Видимо, все либо у шахты, либо заперлись в домах.       – Сюда, – издали кричу я, добежав до Луговины. Я присмотрел одно дерево, вроде, достаточно крепкое, чтобы выдержать вес человека.       Кривая и толстая ветка нависает над забором. Стремянка едва до неё дотягивается. Если прислонить лестницу почти вертикально, то самый кончик обопрётся о ветку. С нами дети, сложно представить, как они будут ползти поверху, да я и сам не белка, но что нам остаётся?       – Гейл, ступай первым, будешь страховать их с той стороны.       Я придерживаю стремянку. Первым делом он влезает наверх и ловит рюкзаки, а затем перекидывает их через забор. Потом, продвинувшись вперёд, добирается до ствола и быстро спускается вниз. А вот и белка, кто бы сомневался.       – Китнисс, давай наверх, помоги детям.       Она проходит совсем рядом со мной, её ладони на перекладинах недалеко от моих рук: я держу лестницу. Китнисс усаживается на середину ветки и кивает. Храбрая малышка Прим вызывается первой. Сестра помогает ей забраться на ветку рядом с собой, а потом страхует до самого ствола, внизу ей помогает Гейл. Одного за одним мы переправляем также и его родных, и последней – мать. Я киваю Хеймитчу, чтобы он тоже поторапливался, и тот, ругаясь сквозь губы на своих непоседливых трибутов, всё же забирается наверх.       Лишь когда он спускается на землю, я отчётливо понимаю, что мне предстоит. Я один, и поддержать лестницу некому. Её ножки скользят по грязи. Как могу, вкапываю их в землю. Не успеваю подняться и на пару перекладин, как стремянка съезжает, и я вместе с ней падаю вперёд. Сила рук кое-как смягчает удар, потому удаётся не выбить дух из грудной клетки, но деревяшки перебивают мне пальцы. Кажется, тихо вскрикиваю от боли и выдёргиваю покрасневшие и грязные руки. Наверное, я не сломал пальцы только потому, что земля для этого слишком топкая.       – Бегите, – говорю я, осторожно поднимаясь с колен.       – Нет! – прикрикивает на меня Китнисс. Да ладно тебе, разве не этого ты хотела с самого начала? Или предпочитаешь, чтобы я сидел в том пустом доме?       – Ну же…       – Не сдавайся, не смей!       Хеймитч придерживает Китнисс за плечи, чтобы она не подходила слишком близко к забору.       – Я упаду и что-то сломаю, лучше уж встречу их так. Идите. Идите, я сказал!       Вдруг из-за дальних домов появляется белая фигура. Чуть завидев её, дети кидаются в кусты, их мать следом, я шикаю на тех, кто остался. Самому мне бежать некуда, да и незачем. Сам накликал миротворца. Жаль только, оружие осталось в рюкзаках. Разве что стремянкой его огреть.       Гейл и Хеймитч, бросив затею оттащить Китнисс, спрятались чуть в отдалении. Её хотя бы не очень видно за стволом. Но лучше бы совсем ушла. Если я умру, то это не для её глаз.       Миротворец не спускает автомат с плеча, я неспешно наклоняюсь за лестницей и приподнимаю её. По шлему бить бесполезно: в этой скорлупе его голова будет цела. Внезапно вспоминаю о камерах, развешанных вдоль забора. Поздравляю, Сноу: будет ещё и видео. Кажется, миротворец думает о том же, потому что он поднимает взгляд на верхушку ограждения и останавливается.       Он делает резкий жест ладонью у горла, будто голову отсекает, и сначала это кажется мне безмолвной угрозой, но потом до меня доходит, и я отпускаю лестницу.       Так мы в детстве показывали друг другу, что кто-то из родителей спит и нельзя шуметь. Это Донат. Отбрасываю стремянку и подпускаю его ближе. Брат не снимает шлем, да если бы и попробовал это сделать, я бы его остановил. Надо помнить о камерах. Если Сноу узнает, что он был здесь и не донёс, ему не поздоровится.       – Помочь? – слышится из-под шлема, когда он подходит совсем близко.       Кивнув, я приставляю лестницу к дереву.       – Удачи, – говорит брат, пока я лезу наверх.       Голова кружится, и его белый затылок мелькает внизу. Я намертво вцепляюсь в ветку и ползу плашмя. Скольжу вниз по стволу, обдирая кожу на ладонях. Чуть ступаю на землю, как выбегает Прим и обнимает меня, за ней следом – Китнисс. Похлопываю девочку по спине, стараясь не замечать ладонь её сестры на своём плече.       Прежде чем уйти в лес, оглядываюсь на брата. Он уже отвернулся и идёт обратно к Шлаку. Надеюсь, я его не подставил. Правда, теперь, когда я сбежал, он в любом случае в опасности.       Китнисс и Гейл исчезают на пару минут, чтобы взять луки, мы же распределяем рюкзаки и потрёпанные сумки. Беру в руки длинный зубчатый нож. Они возвращаются с разных сторон, и за плечом у каждого уже колчан со стрелами.       – Пойдёшь со мной? – шепчу я девочке, стоящей рядом. Стараюсь ей улыбнуться, но боюсь, выходит вымученно.       Она кивает. Китнисс берёт за руку Прим, я – сестру Гейла, и мы, наконец, выдвигаемся.       – Как тебя зовут? – всё же стоит узнать имя, раз я веду её за руку.       – Пози.       – Пози? Необычно.       – Как букет цветов.       – А я Пит. Почти как хлеб, – отвечаю я. Настоящую причину, почему меня так зовут, ей лучше не знать. Всем лучше не знать.       Китнисс идёт впереди и зачем-то то и дело оглядывается на меня.       – Смотри под ноги, – хмуро советую я ей, и сам опускаю взгляд.       Лес становится гуще, опавшие листья шуршат под ногами. Будто я снова на Арене. Всё повторяется. Только в этот раз союзников куда больше.       – Нам нужно держаться северо-востока, – говорит Гейл, разворачивая потрёпанную карту. Наверное, я должен радоваться, что мы не заблудимся, но я раздражён. Или просто мечусь без цели, как раненый зверь.       Подгоняем детей, чтобы шли быстрее. Знаю, им сложно, но что делать, когда у нас на хвосте, наверное, полно миротворцев, нельзя задерживаться ни на секунду. Нога затекает, и я впервые рад, что вторая у меня искусственная: я то и дело подворачиваю лодыжку, оступаясь на корнях.       Никто не разговаривает, ведь у каждого из нас сбито дыхание, лёгкие покалывают от холодного воздуха. У Пози развязался шнурок, и мы немного отстаём от остальных, потом приходится нагонять. За серебристо-синим озером высятся лесистые горы. Подъёмы становятся сложнее, а спуски круче. Мы стараемся держаться низин, но они часто подтоплены, и чтобы не попасть в болото, приходится взбираться на холмы.       Спустя много часов вечереет, теперь корни деревьев, торчащие из земли, почти невозможно разглядеть. Я вынужден отвлечься от многочасового самокопания и внимательнее выбирать себе путь. Я решил: доведу до Тринадцатого, а дальше попробую не попадаться на глаза. Буду держаться подальше от их «мы». Забьюсь в какой-нибудь угол, где поместится только моё «я», так чтобы не ждать, что её «она» снова окажется поблизости. На этом всё кончено. Так почему я ещё не могу заставить себя снять кольцо?       Кратких передышек в течение дня не хватало для отдыха, и к вечеру все вымотаны. Мы останавливаемся в сумерках, чтобы поужинать. Еды, конечно, мало, и вся в банках, но завтра, может, Китнисс что-нибудь подстрелит.       – Может, разожжём костёр? – спрашивает Пози.       – Нет! – как-то чересчур громко вскрикиваем мы с Китнисс.       Я смотрю ей в глаза и вижу отражение собственного ужаса. Тем, кто не был на Играх, не понять, что означает костёр ночью – неминуемую смерть.       – Сейчас постелимся на ночлег, и ты согреешься.       У Хеймитча нет аппетита, потому он быстро кидает на землю пару одеял и валится спать. Остальные ещё прислушиваются к шорохам ночи. Слабые фонарики почти не пробивают темноту.       Я достаю из рюкзака свою находку – огромный спальный мешок с капюшоном и молниями по бокам. Он для Китнисс и Прим, но туда и три человека влезть может. И тут я вдруг вижу, как собирается спать Хейзел и её дети. На всех у них всего несколько тонких и старых одеял. Даже в свете фонарика кажется, что они проедены и просвечиваются насквозь.       – Что у вас ещё? – хмурюсь я.       В сумках осталось только несколько тёплых носков и пара жилеток, но даже когда дети натягивают на себя всё, что есть, мне кажется, что этого недостаточно.       – Они так замёрзнут! – говорю я Гейлу, стараясь, чтобы дети не услышали.       Он кажется растерянным, но вскоре переходит в наступление:       – А что я мог сделать? Это всё, что есть. Я бы посмотрел, что бы ты собрал на зарплату шахтёра.       И этот человек ещё хотел увести с собой Китнисс. Прим слишком нежная, она не продержалась бы и до утра. Опускаю руки от бессилия. Даже не могу на него злиться, ведь вижу, что для себя самого он совсем ничего не припас. Разве что пристроится с краю, но там и так под двуспальным одеялом четверо.       Вздохнув, раскрываю рюкзак и достаю оставшиеся одеяла. Кладу их вторым слоем поверх тех, тонких, и приглашаю Пози опробовать перину. Конечно, я не свечу фонариком девочке в лицо, потому почти не вижу её черт, но мне кажется, что она благодарно улыбается. Наверное, я прав, потому что не успеваю я встать с колен, как она целует меня в щёку.       Китнисс и Прим уже залезли в мешок, и только мы с Гейлом неуклюже стоим посреди лагеря.       – Я тогда дежурю, – вызывается Гейл. Ну, видимо, я тоже, раз спать негде.       – Пит, – зовёт меня Китнисс.       – Чего?       – Залезай к нам, тут ещё есть место, – она придвигается к сестре и хлопает рядом с собой. Я смотрю с сомнением. Так Китнисс только продлит мою агонию. Даже зверям она стреляет в глаза, чтобы те умерли сразу и чтобы не подпортить шкурки, а со мной тянет и играется без жалости.       Но ночь холодна, и я продрог, а кроме того, не хочу сидеть с Гейлом, так что подхожу, расстёгиваю молнию и забираюсь в тепло. Повторяю себе, что это всего лишь тепло мешка, а не её. Поворачиваюсь к Китнисс спиной и укладываюсь настолько далеко от неё, насколько позволяет теснота спальника.       А она всё равно прижимается вплотную и кладёт ладонь мне на спину. Дёргаю плечом, чтобы её отогнать. Дыхание Китнисс у моего уха, пальцы – у моей шеи.       – Прости, что не предупредила, – шепчет она, – но ты ведь тоже.       Мне не нужны её оправдания. Какая разница, знал бы я о том, что она уйдёт с Гейлом или нет. И зачем только было выпрашивать у меня прощение ради нескольких дней? Что значил тот их поцелуй? Скрепление клятвы? Плана побега? А я ведь почти поверил, что Китнисс не хотела его целовать, ведь её наигранное сопротивление на снимках было таким убедительным.       Теперь она снова играет, прикасаясь губами к моей шее. Как назло, тело не слушает доводов разума, по коже бегут мурашки, я весь ёршусь. Остаётся лишь надеяться, что это не слабость, а мои иголки.       – Пит… – она собирается ещё что-то сказать и кладёт ладонь мне на грудь. Зачем ты трогаешь моё тело, разве с душой ещё не наигралась? – Не злись.       Фыркаю и пытаюсь поскорее уснуть, чтобы хоть как-то сбежать от её навязчивого присутствия. Отодрать Китнисс от себя не так-то просто. Тону во сне и брежу бесконечными кошмарами. Я не хочу её видеть, но не могу потерять. И когда она умирает на моих руках, я жмурюсь и всё равно плачу жгучими слезами. Кто-то хочет отнять её тело, разжимает мои затёкшие руки, и я просыпаюсь.       – Эй, уже полночи прошло, – тормошит меня Гейл. – Я тоже хочу поспать.       От его встряски Китнисс, обнимающая меня, тоже открывает глаза. Потянувшись, вылезаю из мешка, и холодный воздух быстро приводит меня в чувство. Сразу становится очевидной ещё одна загвоздка: Гейл должен лечь на моё место? Не думал, что это будет выглядеть вот так, сразу, когда даже не успело выветриться тепло моего тела.       – Какие-то проблемы? – насмешливо спрашивает Гейл, а я сжимаю челюсть. Так и зубы могут посыпаться.       Китнисс подпирает ладонью голову.       – Давайте я подежурю, а вы поспите, – предлагает она.       А мы хором отвечаем:       – Нет.       – Я с ним не лягу, – отрезает Гейл, и тут я с ним согласен.       – Вы сейчас всех разбудите, – злится Китнисс. – Так… Пит – дежурить, Гейл – ложись. Быстро.       Он, ухмыляясь, забирается в мешок, я напоследок свечу ему фонариком в глаза. Это стирает его улыбку.       – Всё нормально? – спрашивает Китнисс, пока Гейл укладывается поудобнее. Он даже и не думает поворачиваться к ней спиной.       – Да, – отвечаю я, присаживаясь в тень, на кривую ветку дерева.       Так и есть. Вот, какая для меня норма. Разве не так я жил те четыре года, что они знакомы? Помню тот день, когда впервые увидел их вместе. Шёл ленивый дождь, и они вдвоём бежали к задней двери моего дома, чтобы продать отцу добычу. Я смотрел из окна. Вскоре поползли слухи, но мою душу защемило куда раньше. Китнисс была занята и недоступна. Все планы добиться её внимания обрушились, потому как я бы не стал лезть в её жизнь и пытаться её растоптать. Признание на Играх было стратегией, я знал, что надеяться не на что, но всё же, разбив мне нос, Китнисс обронила, что у неё нет парня, и я воспрял духом. Теперь всё возвращается в прошлое. Игры и свадьба были ошибкой, лишь жестокой промашкой судьбы, которая на этот раз решила не мазать.       В темноте контуры мешка почти не видны, но я с лёгкостью могу дорисовать Китнисс и Гейла, прижавшихся друг к другу. Тру кольцо и прокручиваю, пробуя снять. Идёт туго, но в конце концов оно оказывается у меня в кулаке. Подношу глупую капитолийскую побрякушку к губам и почти беззвучно нашёптываю ему старые колыбельные, которые мама пела очень давно, в детстве, когда мы с братьями никак не могли успокоиться.       Хорошо, что я на дежурстве, потому что уснуть всё равно бы не смог. Не когда дыхание Китнисс принадлежит ему, не когда я лишён её тепла. Пальцы немеют, зуб на зуб не попадает. Ну здравствуй, бессонница, проходи, присаживайся рядом. Нам предстоит немало жарких ночей.