Рука об руку

      Конверт из белой плотной бумаги рвётся с трудом: кто-то не пожалел клея на широкий край. Выбитый символ Двенадцатого ломается пополам. Я надрываю бумагу, чтобы высвободить то, что скрыто внутри – широкие шероховатые листы. Через белизну просвечивает что-то тёмное, и я переворачиваю всю стопку, чтобы понять, что это.       Фотографии. Нечёткие, липкие, только что распечатанные, должно быть, в Ратуше.       На первой – опушка и облезшие деревья. У края внизу – красные цифры с сегодняшней датой. Лес был таким утром.       На второй за стволами видны размытые силуэты. Кто-то идёт к камере.       На третьей Китнисс останавливается у края пожелтевшей лужайки, прямо за её плечом маячит Гейл.       Сердце тянет, пальцы не слушаются. Я с трудом поддеваю фотографию за край и отлепляю её от следующей. На ней они стоят уже лицом к лицу. Рукой к руке.       Нет! Неправда!       Почему деревья сжались так плотно? Его рука на её щеке. Угол неба хмурится, будет дождь. Другая – на пояснице. Травинки гнутся на ветру. Их губы едины.       Зрение меня подводит: всё плывёт и набухает в призме мутных глаз. Руки отказывают следом. Вся стопка фотографий шлёпается об пол одним комком. Я загнан к двери, оборачиваюсь, несусь прочь, задевая плечом косяк.       В гостиной нет света. Крес прав: я бегу, как в детстве, только дальше – некуда. Впереди вырастает пустой шкаф. В нём одна книга, та самая, что подарил Сноу, прямо на уровне груди. Та, в которой исписана вся моя жизнь, все радости, все надежды. Все дешёвые подачки моей душе. Бью кулаком по углу полки так, что книга подлетает, а деревяшка соскакивает с пазов и падает на ногу. Из глаз льются слёзы. Притворяюсь, что это от боли в колене, и отчаянно тру щёки.       Как же глупы надежды, которыми я жил последнюю неделю! Я настолько смешон, что был глух даже к самому себе. Говорил: «Не верь!», говорил: «Никогда!». Мартышки и те умнее, когда не лезут к проводу, разок шарахнувшему током. Я же готов напарываться снова и снова.       Я уйду!       Я не могу.       Больше её не коснусь! Но я должен. Всё будет по-старому, и никто не заметит нищенство моей души. Я сжат в этих стенах и задушен. Имя в грязи, вера распята, а надежда истекает кровью.       Пусть Китнисс уходит, пусть бежит от моей ярости и прячется туда, где я не найду. Потому что у меня такая наследственность: жена предала, и я захочу причинить боль, как мама. Но гнева нет – одно бессилие. Я исчерпан и пуст.       Гул её спешных шагов занимает полость в груди. Китнисс пришла на шум, она ступает по осколкам моих надежд и ошмёткам сердца.       – Пит, что случилось? – она заходит со спины, а я подпускаю слишком близко.       Рука ложится мне на плечо. Я отскакиваю в сторону. Его ты трогала так же?       – Да что с тобой?       – У двери, – голос не мой, потому что мой бы кричал, а этот тихий. Зато спроваживает её из комнаты.       Шаги замирают вдали, и я решаюсь покинуть своё место – иду к окну и влезаю на широкий подоконник. Шторы застревают и двигаются со скрипом, потому я прикрываю свой бок лишь с трудом. Теперь я один, между стеклом и тканью, но всё равно должен держаться и не хныкать: пусть слёзы омоют изнутри, ведь я чувствую себя грязным и растоптанным.       Дождь просится в дом, стучась в закрытое наглухо окно, но с меня хватит гостей на сегодня. Пульс ещё нервничает, но уже не лягает. И с чего я взял, что моя семья чем-то отличается от родителей? Ещё хуже. Мне с самого начала не положено любви.       Как это ни грустно, я переживу, и внешне всё будет как раньше. Прощу? Вряд ли, но придётся смириться с каждодневной игрой, по крайней мере, на трое суток. Дальше она сама по себе, а я просто телохранитель, сопровождающий до Тринадцатого.       Пол шуршит всё ближе – Китнисс возвращается. Она медлит у шторы: совсем рядом её дыхание и нестерпимо приятный запах. Я утыкаюсь носом в деревянную раму и ёжусь от противного скрипа шторных петелек. Недолго же она меня искала.       – Пит… – её голос такой нежный, что я чуть не вою от боли. Враньё, но почему такое убедительное?       Её ладонь накрывает мою руку.       – Не трогай!       Внутри шипит что-то злое и ужаленное. Оно хочет ранить её, истерзать, но я не могу. Это же моя маленькая Китнисс, пусть не такая уж крошечная, да и теперь не моя, но у меня не поднимется рука, и не вылетит обидное слово. Пускай всё жужжит внутри.       Я отворачиваюсь, даже когда Китнисс дёргает за колено и сбрасывает мою ногу с подоконника. И когда усаживается на пятки прямо у меня между ног. Её лицо напротив.       Мама, как ты можешь смотреть ему в глаза? Я не могу.       – Пит, – она пытается сделать заклинание из моего имени, но сердце глухо и не отзывается на её чары. Не смотрю. – Пит, я не хотела.       И я поверю? Сжую приманку, когда только что зарёкся больше ей не попадаться? Нет уж.       – До этого я была одна в лесу.       Вот в это может и поверю, ведь он работает в шахте в ту же смену, что и я, а два первых воскресенья она была занята. Допустим.       – Я рассказала о свадьбе, а он всё не так понял, – её пальцы скользят по моей груди, как я ни вжимаюсь в стену.       Конечно, почему бы не нашептать на ушко, как ненавистен муж?       – Ты не всё увидел, – Китнисс подсовывает мне в руки всю стопку.       Фотографии утыкаются в живот, но я не собираюсь поворачивать головы.       – Смотри! – настаивает она. – Ну взгляни же! – Китнисс подсовывает пальцы мне под щёку и силой сдвигает мой взгляд. Не хочу обжигаться о её глаза, потому смотрю вниз.       Те же мятые листы, на бумаге теперь несколько пылинок и короткий волос. Морщусь, когда вновь вижу их поцелуй. Китнисс откидывает верхний лист. На следующем их тела уже сплетены по-другому, я продолжаю смотреть, чтобы покончить наконец с этой пыткой.       Между их губами теперь воздух, а рука Гейла не касается её щеки.       На новой фотографии Китнисс уже в метре от него, во взгляде что-то похожее на злость.       – Я оттолкнула, я не хотела, Пит! Так вышло.       Решаюсь встретить её взгляд: светлые глаза кажутся такими искренними, что я теряюсь. А Китнисс нет – скинув все снимки на пол, она гладит моё лицо.       – Слезь, – прошу я жену, – пожалуйста.       Она послушно встаёт на ноги, но не отходит – ждёт, пока я покину своё убежище.       – Мне надо… одному.       Мысли путаются, чувства противоречат, и мне необходимо уйти. Плетусь до двери под взглядом Китнисс.       – Стой! – вскрикивает она, когда я уже почти добрался до выхода, и догоняет за несколько шагов. – Не уходи!       Китнисс толкает меня назад и укладывает на диван. Мне нет дела до её игр, потому, не протестуя, валюсь набок бревном. Лёжа и правда легче.       Но не тут-то было. Китнисс залезает следом, укладывается напротив и прижимается к моей груди.       – Забудь!       Зачем она целует меня в такие холодные губы? Я совсем запутался.       – Это ничего не значит. Ничего.       Не сразу замечаю искру, прыгнувшую на мой фитиль. Её губы, руки так близко, что я невольно отвечаю, цепляюсь за них, как за единственное спасение. Запах родной и кружит голову, её успокаивающий шёпот бьёт по моей обороне. Китнисс утыкается мне под подбородок и затихает, и я уже сам ищу близости: приобнимаю за талию и прижимаюсь губами к её макушке.       – Я найду, я побью его, – шепчу, как в бреду.       Китнисс приподнимает голову.       – Не надо, – просит она, и я сперва сжимаю зубы. – Он кормит семью, а ты… нужен мне.       Я словно покрываюсь росой от чересчур быстрой разморозки. Не послышалось?       Жена ещё долго лежит в моих объятьях, а я пытаюсь заглушить хор перебивающих друг друга голосов. Хочется верить ей, но так сложно. Всё ещё тянет убежать.       Приподнимаюсь на локтях, жена следом, наши ноги переплетены. Взгляды сцепились, как два жестоких соперника. Я больше не виню её, но до сих пор опустошён. Старые надежды разбиты, а на новые у меня нет сил.       – Давай поужинаем? – предлагает Китнисс и уходит на кухню.       Я наконец-то могу сесть и пригладить взбитые волосы. По полу всё ещё раскиданы фотографии, так что я стараюсь не смотреть себе под ноги. Вечер мне на руку – он окрашивает комнату в полутона.       На кухне дышится чуть свободнее, я даже пытаюсь помогать Китнисс с ужином. На моё счастье здесь достаточно просторно, чтобы не сталкиваться. Когда мы расставляем тарелки и чашки, выбираем места друг напротив друга. Правда, я слишком занят методичной работой вилкой, чтобы смотреть ей в глаза. Китнисс ест быстро и направляется в гостиную, к моему приходу там уже чисто и пусто: фотографии убраны, шторы раздвинуты, работает телевизор.       Я хочу просто спокойно сесть рядом на диван, но жена тянет за плечо и заваливает на спину. Моя голова лежит на её коленях. Телевизор шумит фоном, пока Китнисс пропускает мои волосы через пальцы, почёсывает за ухом и гладит у губ. Я беспорядочно целую её в локоть и запястье. Жена рассеянна и задумчива, не сводит взгляда с экрана.       В Дистриктах строят новые путевые станции, в Четвёртом наводнение, а в Капитолии борьба со старением вышла на новый, ещё более высокий уровень. О Двенадцатом ничего нет, и когда экран гаснет, мы собираемся наверх. Сегодня особенная ночь – предпоследняя из совместных, но тот трепет, что я ощущаю сейчас, – не такой, как обычно. Слишком свежи раны, и я всё ещё чувствую отчуждение.       Тем не менее, новости заканчиваются, и Китнисс идёт наверх. Невидимая сила тянет последовать за ней. Дверь в ванную, как обычно, приоткрыта, но я не захожу, потому что слышу звук льющейся воды. Она уже в душевой кабинке, и хоть я нередко чищу зубы, пока она там, в этот раз остаюсь сидеть на кровати. Почему-то мысли о её теле, ласкаемом потоками воды, особенно манят именно сейчас.       Минут через пять она выходит, уже готовая для сна, а я, дождавшись своей очереди в ванную, встаю у раковины и чищу зубы. Китнисс зажгла всего одну лампочку, и свет неярко отражается от запотевшего зеркала.       Когда я добираюсь до душа, в мыслях уже такой бардак, что даже поздно чего-то стыдиться. Меня возбуждает то, что Китнисс была здесь всего пять минут назад, совсем голая. Как назло, дверь в комнату приоткрыта, выключив воду, я даже слышу её беспокойные шаги, кажется, замершие совсем рядом с кроватью. Чуть раздвигаю створки душевой кабинки.       – Китнисс! – мой голос хриплый и сломанный. Наверное, это температура и больной бред.       – Чего? – жена появляется на пороге.       Я высовываю только голову из-за мутного стекла.       – Китнисс…       Сложно винить Гейла за кличку, потому что в её имени правда есть что-то кошачье. Не могу точно сказать, зачем зову её. Наверное, просто одиноко.       – Иди ко мне, – тихо прошу я, протягивая руку. – Если хочешь…       Жена делает несколько осторожных шагов и принимает предложенную ладонь. Я помогаю ей переступить через высокий бортик. Спешу закрыть дверь, проезжающую с плавным свистом, чтобы захлопнуть свою ловушку. Китнисс повернулась ко мне спиной, но она здесь, она рядом, хотя не должна, ведь здесь Сноу ничего не увидит, здесь притворство неуместно. Мои ладони оставляют на ночнушке влажные следы – пятном отпечатывается каждый палец. На талии, на бёдрах, у самого края. Сминаю ткань и тяну её вверх. Бретельки соскальзывают с её приподнятых рук. Не смотря, закидываю её одежду на стенку душевой кабинки. Вот она. Моя. Вся.       Китнисс неподвижна и похожа на статую, будто я правда вылепил её, как и хотел, только она не из мрамора, потому что начинает быстро меняться прямо под моими пальцами. Перекладываю волосы на одно плечо и целую в острые бугорки позвонков у основания шеи. Она склоняет голову набок. Я тянусь к её уху, стараясь не упираться, чтобы не спугнуть её, но Китнисс сама делает маленький шаг назад и прижимается вплотную. Мой шумный выдох согревает её ухо.       Руки скользят уже без стеснения, я выглядываю из-за плеча и накрываю ладонями её грудь. Зачем она пришла? Только ради прощения? Настраиваю воду, и вот на нас льются её тёплые капли. Китнисс смешно щурится и поворачивает ко мне голову. Я не упускаю момента для поцелуя. Она становится боком, а потом и лицом ко мне, покорно опуская плечи под моими ладонями. Я украдкой поглядываю на её прекрасное тело, такое пластичное в моих руках.       – Я… я люблю тебя, – мямлю между поцелуями и прикусываю губы жены, чтобы она не успела осадить меня в ответ. Я не перенесу ни одну из её возможных реакций, потому легче просто сохранить спасительную неопределённость.       От моих поглаживаний её тело розовеет, а глаза блестят. Китнисс щекочет носом мою шею, руками обводит плечи. Её кожа сияет капельками воды в приглушённом свете. Пусть моё воспоминание останется таким: чистым и незапятнанным. Я выключаю душ и оборачиваю своё сокровище полотенцем. Она доверчиво хлопает ресницами и улыбается, я осушаю влагу на её коже. Ткань ночнушки прилипает к разгорячённому телу, жена переступает через бортик душевой кабинки, а я остаюсь в нетерпеливости и смятении.       Снова включаю воду, она бьёт колючими струями, сажусь в тёплую лужу, скопившуюся на дне. Я должен пойти к ней и завершить эту ночь. Меня мучает желание, но что-то умоляет остаться. Я и без того поддался на её уговоры, простил, хотя не собирался. Что я, как не послушная игрушка её спальни? Я уже не понимаю ни её действий, ни мотивов.       Душ бьёт меня по ноге, змеёй упав в лужу, а за мутным стеклом темнеет фигура.       – Китнисс? – окликаю я, и дверь в кабинку отъезжает чуть в сторону.       Приподнимаю корпус и спиной упираюсь в стенку. Она вернулась. Перешагивает через бортик и становится в самый центр. Зачем? Здесь она не сможет вымолить прощение у Сноу – разве что у меня, но я уже не могу злиться. Подлетающие брызги мочат край ночнушки. Целую её коленки и прижимаюсь щекой к зажатым бёдрам. Её пальцы подхватывают ткань у моего лица. Кольцо из моих рук скользит по телу, когда она опускается на колени. Спина жены прогнута, а ладони лежат на стекле по обе стороны от моего лица. Осторожные поцелуи сыпятся мне на плечи. Приподнимаюсь, обнимаю свою нимфу за талию и, поддерживая под затылком, укладываю её под себя. Устраиваюсь между разведёнными коленками жены и завладеваю ею так, как позволено мне одному.       Моё тело накрывает её, прижимается, держит. Не убираю ладонь из-под головы, чтобы Китнисс не стукнулась о стекло. Вода раскачивается и плещется вокруг нас. Жена жмётся, давя на лопатки, другой рукой цепляется за плечо. Моё дыхание переходит в её. Я притупляю рваные движения её тела.       – М-м-х, – она жалобно постанывает мне на ухо и приоткрывает припухшие губы для новых поцелуев.       Больше нет сил сдерживаться – прерываю стройный ритм и выскальзываю из её объятий. Ресницы трепещут, я на ощупь омываюсь в воде, пока волна наслаждения медленно откатывается. Китнисс не сводит с меня томного взгляда. Присаживаюсь рядом с ней в воду, жена подтягивает коленки к груди.       – Ты простил?       Вопрос ошпаривает, как кипяток.       – Ты для этого пришла?       Чего ты хочешь? Убедиться, что я всё ещё союзник, что я не в обиде и продолжу играть по правилам? Нечестно так меня использовать.       Она вздыхает, я – поправляю сбитый с креплений протез.       – Что теперь будет?       – Я не знаю. Наверное, по-старому.       Буду прикрывать её, как раньше, если для неё это настолько важно. Может, даже поверю, что она не хотела целовать Гейла. Так ли быстро прощает Сноу, я не берусь судить.       – Я завтра снова пойду в лес. После обеда.       – Ладно.       Мы поднимаемся, она натягивает ночнушку, я – полотенце, и идём до кровати. Воздух влажный даже в спальне. Под одеялом сухо и тепло. Я подтягиваю жену к груди и засыпаю, смяв в кулаке ткань её ночнушки. Если мне сейчас было так больно при виде её в чужих руках, то как я буду мириться с добровольной сдачей позиций? Пусть Китнисс и нежна ко мне, сейчас у неё нет выбора. Жене необходимо, чтобы я был на её стороне. На воле моё сотрудничество больше не понадобится, а прав на неё у меня не будет. Тогда и посмотрим, чего стоили её ласки.