Рука об руку

      В воскресенье просыпаюсь поздно, зато больше не чувствую себя выжатым, как лимон. Китнисс лежит рядом – на боку – и будто пересчитывает крошечные узоры на подушке. С самого утра она розовеет, как маргаритка.       – Я проспал, да? – протираю кулаком глаза и пытаюсь сесть в кровати.       – Нет, времени ещё достаточно.       Мы собирались пойти с утра в дом напротив, чтобы помочь её маме приготовить обед, в конце концов, гостья приходит именно к нам, но туда, где столько камер, никого не пригласишь.       Мы переодеваемся: я в спальне, жена – в душе, и запираем входную дверь. В волосах Прим сегодня ленточки, и я мечтаю вплести Китнисс такие же: молочно-белые, как сахарная глазурь. Еды немного, готовить почти ничего не надо, но я всё равно умудряюсь встать рядом с женой, чтобы помочь ей с салатом. Один раз наши руки встречаются на пути к помидору, я отдёргиваю ладонь с задержкой в долю секунды. Надеюсь, она не заметила, что я коснулся её специально.       – Как думаешь, нужно встретить гостью?       Китнисс кивает, я надеваю куртку и оставляю её наедине с семьёй, а сам иду к центру города, где и живёт Мадж. Мэр лично открывает мне дверь и просит немного подождать, потому что его дочь ещё не готова, так что я располагаюсь в гостиной на диване и терпеливо жду. Мадж спускается минут через пять в светло-лиловом платье и туфлях на каблуках. Она накидывает на плечи пальто перед выходом, потому что сентябрьский ветер уже становится ненасытным: он дует и завывает, пока по-доброму, но всё же иногда и, как бы в шутку, пронизывает до костей.       Китнисс открывает нам дверь, в её руках полотенце, а вокруг шеи всё ещё повязан фартук. Мы проходим в столовую, где Прим уже раскладывает тарелки. Я помогаю жене с завязками, она скидывает с себя передник и остаётся в нежно-голубом платье, которое было подарком Цинны на нашу свадьбу. Его прислали из Капитолия вместе с остальными, менее полезными вещицами вроде сервиза на сто двадцать шесть персон.       – Теперь и у тебя классное платье, – говорит Мадж, правда, для комплимента её слова звучат слишком грустно.       Китнисс сперва хмурится, а потом смущённо улыбается и провожает Мадж к столу. Я, как заворожённый, смотрю на жену в роли хозяйки. Это словно обрывок чьей-то чужой жизни: тихий семейный обед в компании общего друга.       Китнисс протягивает что-то Мадж.       – Возьми, я хотела вернуть.       На открытой ладони сияет золотая брошка. Сойка-пересмешница.       – Оставь, – Мадж зажимает её ладонь, – теперь это твой талисман. Не отдавай свою удачу.       Они садятся рядом, а я иду на другую сторону стола и устраиваюсь рядом с Прим. Стульев здесь больше, чем на дюжину человек, если по правилам, то мы с Китнисс должны сесть во главе друг напротив друга, но так делают в Капитолии, а в Двенадцатом мы просто собираемся там, где стоит еда.       На столе несколько простых салатов и запечённое мясо. Подозреваю, что белка или что-то ещё, что поймала Китнисс. Денег у нас хватило бы, чтобы закатить неплохую пирушку, но в мире, где дети умирают от голода, любой лишний кусок встаёт поперёк горла, так что в Дистриктах даже богатые не позволяют себе роскоши.       Отца Мадж Капитолий недавно назначил на новый срок, потому она весела и полна надежд: ещё четыре года её семья проживёт безбедно. Прим рассказывает о школе и своих друзьях, похоже, её там любят. Недавно один мальчик из Шлака подарил ей полевой цветок, возможно, последний в этом году.       – А завтра он обещал не отходить от меня в шахте, чтобы мне не было страшно, – тонкий голосок Прим дрожит.       Китнисс чуть привстаёт, опираясь ладонями на стол.       – В шахте? Прим? В шахте? Ты не идёшь.       – Но нам сказали, это обязательно, – Прим теребит выбившуюся ленточку.       – Мам, скажи ей! Она не может пойти!       В глазах Китнисс читается ужас. Я смутно помню тот день, когда погиб её отец. Тогда я не знал, что происходит. Когда сообщили, что в шахте авария, все бросились туда, началась кутерьма. Помню, как невольно радовался, что никто из родных не работает там. Через несколько дней имена погибших стали известны всем, даже в городе. Люди передавали их по цепочке, как старинную, грустную балладу. За упокой их душ пили в дружеских компаниях, о них говорили в школе. Шёпот висел в воздухе, как туман.       Я не знал наверняка о её отце, но на следующий день после аварии Китнисс не появилась в школе. И потом тоже. А когда она вернулась, я увидел, что она изменилась. Улыбчивая и смелая девочка замкнулась в себе. Китнисс почти ни с кем не разговаривала, похудела так, что от пухлых щёчек с ямочками не осталось и следа. Тогда я понял, что подружиться с ней стало ещё сложнее, ведь она никого к себе не подпускала, а ещё, что я многое отдам, лишь бы она снова запела, как в первый день в школе.       – Я не боюсь! – Прим смешно надувает щёки, пытаясь казаться решительной.       – Это всего лишь короткая экскурсия, Китнисс. Ничего не случится, – я пытаюсь успокоить жену, как могу.       Как бы я ни хотел, чтобы Прим осталась завтра дома, пропуск школы в Двенадцатом – дело серьёзное, а неприятности нам не нужны.       Мы сидим за столом до самого вечера. Зажигаем свет, и Прим, которая больше не может усидеть на месте, показывает нам танец уходящего лета – подружки со школы научили её кружиться так, чтобы отгонять осень. Она подпрыгивает, и растрепавшиеся ленточки завиваются в воздухе. Я смотрю на её танец, смотрю, смотрю и вдруг понимаю, что не вижу Прим: только размытый силуэт, летящий по ветру, как увядший лист. Как перенесёт такая нежная девочка пять дней в лесу? Зная Китнисс, я верю, что и в её сестре много внутренней силы, но… Лучше бы её танец подействовал, и тёплые деньки задержались подольше.       Как мы ни отпираемся, Мадж остаётся, чтобы помочь с уборкой, но грязной посуды совсем немного, так что приходится делить обязанности. Прим носит посуду, Китнисс моет, Мадж вытирает её чистым полотенцем, а я ставлю её в шкаф. Так приходит время уходить, мы все выходим, прощаемся с миссис Эвердин и Прим, а потом я и Китнисс сворачиваем направо и, не сговариваясь, провожаем Мадж до города. Возвращаться домой совсем не хочется.       – Знаешь, а мы ведь никогда не были подругами, – говорит Китнисс, когда, попрощавшись с Мадж, мы идём к Деревне Победителей.       – Мне всегда казалось, что ты ей нравишься.       – И она мне, но… Это ведь не одно и то же.       – Ну, вы ещё успеете подружиться.       Здесь я нечестен. Едва ли недели хватит, чтобы построить крепкую дружбу, да и какой в ней толк, если мы уйдём из Двенадцатого?       – Я не умею дружить, – пожимает плечами Китнисс, а я вдруг вижу у одного из домов, под крыльцом маленькие сиреневые пятнышки.       Оставляю Китнисс на дороге, а сам иду за цветком. Веточка совсем хрупкая, а лепестки закрылись на ночь, но всё равно это чудесная находка для начала осени.       – Значит, тот, у Прим, был не последним.       Я протягиваю цветок Китнисс, она принимает его из моих рук и задумчиво смотрит на бутоны. Совсем как тогда, у железной дороги, когда для меня жизнь сменила краски. Не могу больше выдерживать её взгляд, иду дальше, жена поспевает за мной. Что она хотела сказать своим «не умею дружить»? Кто тогда ей Гейл? В горле стоит комок, но я должен успокоиться. Не могу отравить последнюю неделю нашей семейной жизни своей ревностью. Не хочу губить то, от чего и так скоро ничего не останется. Как от этого цветка.       У крыльца беру жену за руку, якобы потому, что здесь нас уже видят камеры, но на самом деле просто отчаянно хочу коснуться её ладони. Китнисс замёрзла. Я приношу плед, и мы кутаемся на диване до темноты. Жену клонит в сон, она опускает голову мне на колени и закрывает глаза, я глажу её волосы и расплетаю косу. Китнисс пахнет влажной листвой. Последние дни часто идёт дождь, а она с утра до вечера пропадает в лесу. Я слегка тормошу жену и отвожу её в спальню. В эту ночь Китнисс спит крепко и без кошмаров.       На следующий день Китнисс так приветлива и весела, что это даже пугает. Она не отходит от меня ни на шаг. Уже почти полдень, а жена и не думает идти в лес. Скоро смена, а я не знаю, как уйти незамеченным. Решаю действовать напролом: выбираю свободную минуту, когда Китнисс идёт на кухню, чтобы заварить чай, и сбегаю, стараясь не хлопнуть дверью. Ужасно, знаю, ведь я не сказал, куда иду, но осталось продержаться всего неделю.       Не успеваю даже спуститься с крыльца, как за спиной распахивается дверь: жена следует за мной.       – Ты куда?       – К Хеймитчу, – выдаю ей первую же глупую мысль, пришедшую в голову.       Приходится свернуть в сторону дома ментора и идти к нему. Оглядываюсь: Китнисс замерла на пороге и, видимо, разрывается между тем, чтобы броситься за мной и выключить чайник. Даже мне слышен его пронзительный свисток. Стучусь к Хеймитчу, и на моё счастье он открывает довольно быстро. Захожу и закрываю дверь.       – Прикрой меня.       – Что опять натворил? – Хеймитч потрёпан, как после сна. Видимо, у него совсем нет распорядка дня.       – Не хочу, чтобы Китнисс узнала о шахте.       – Ну так хоти больше, вон она идёт, – Хеймитч указывает в окно, а там и правда Китнисс, спешащая в нашу сторону.       – Ври, что хочешь.       Почти бегу в гостиную, окна которой выходят на другую сторону, влезаю на подоконник и спрыгиваю на траву. Приземляюсь не очень удачно, зрение на пару секунд мутнеет, но тут как раз слышится настойчивый стук в дверь и голос Хеймитча, приветствующего гостью. А я уже ковыляю мимо домов в сторону Шлака.       Всю смену меня преследует чувство вины. Как могу, оправдываюсь перед совестью тем, что Китнисс должна как можно меньше знать о восстании, а значит, и о шахте вообще. Лучше пусть она потом считает меня лжецом, чем я сейчас подвергну её опасности.       Спустя час после начала работы от лифта доносятся детские голоса. Сначала думаю, что это мне лишь чудится, но потом я вижу группу школьников в касках, которые им велики. А что хуже всего: среди них Прим. Её глаза так округляются от удивления, что и не стоит сомневаться – меня узнали. Когда класс проходит дальше, она остаётся чуть позади.       – Не говори Китнисс, ладно? – спешу сказать я.       – Ладно, – обещает Прим и прикладывает палец к губам, повторяя мой жест.       На душе неспокойно. Теперь Китнисс будет врать ещё и её сестра. Из-за меня. До вечера спрашиваю себя, не стоит ли всё рассказать жене. Я уже ни в чём не уверен. Честность кажется такой соблазнительной, я почти подчиняюсь её зову, но перед концом смены всё же решаю заглянуть к мятежникам. Срок назначен – следующая среда. Толпа куда более шумная и неуправляемая, чем раньше. Я не верю, что они настолько удачливы, что Сноу ни о чём не знает. Если раньше я думал убежать до выступлений, то теперь понимаю, что лучше попытаться уйти как раз тогда, когда в Двенадцатом вспыхнет восстание. Тогда все миротворцы будут брошены на его подавление, тогда, возможно, Сноу решит следить за шахтёрами, а не за нами с Китнисс. Тогда у нас будет хоть какой-то шанс.       С каждым днём темнеет всё раньше, я возвращаюсь домой в сумерках, и хотя пыль с тела смыта, я всё равно весь чешусь. Жена встречает меня у двери, и в её глазах горит недобрый огонёк.       – Где ты был? – в её голосе фальшивое спокойствие.       Нет больше сил ей врать – я просто склоняю голову и готовлюсь встретить её гнев. Разумных объяснений больше нет.       Китнисс берёт меня за руку и тянет в гостиную, включает яркий свет, я жмурюсь после улицы и прикрываю ладонью глаза. Жена убирает мою руку и всматривается в лицо. От такого пристального взгляда мои глаза опускаются сами собой.       Китнисс надавливает пальцами мне на щёки и хмурится.       – Что ты там делал? – её голос такой хриплый и тихий, что мне становится страшно. Китнисс вдавливает меня в стену. – Что ты делал в шахте?       – Как? – я отвожу её руки от своего лица. – Как ты узнала?       Теперь очередь Китнисс прятать взгляд.       – У тебя пыль на ресницах. Они обычно золотистые, а теперь серые. И на нижнем веке…       – Я там работаю. В шахте. Во вторую смену.       Китнисс хватает меня за руки и неловко заламывает кисти.       – Зачем? Зачем, Пит? – она почти переходит на крик. Во взгляде жены есть что-то такое… отчаянное, что будит во мне желание обнять её и утешить, но зачем? Она всего лишь злится, что я скрывал правду.       У меня было много мотивов, и я не смогу добиться прощения Китнисс, если не откроюсь, если не обнажу перед ней свою душу, какой бы неприглядной она ни была.       – Ты жила в Шлаке, где все вокруг шахтёры, такие суровые и сильные, опора своих семей. Разве я мог тебе понравиться?       – Ты не просто нравишься – ты мой муж, – обрывает Китнисс мой лепет.       От её слов только хуже. Значит, я навечно прикован к роли мужа. Я тот, кого нельзя любить, я тот, кто не может нравиться. И тем болезненнее прикосновения её рук к моему телу. Секунду назад Китнисс злилась, а теперь ласкает. И всё потому, что наши роли прописаны. Любящая жена всегда готова успокоить мужа.       – Тогда почему ты ничего не сказал? – жена всё ещё смотрит на меня осуждающе, но её ладонь легла мне на затылок, она почёсывает меня возле уха.       Она не должна узнать о сборищах, о восстании, о побеге. Ни за что.       – Я не хотел, чтобы ты узнала, что я так… – мне не хватает слов, – так хочу завоевать твоё внимание. Я делал это для себя. Потому что считал себя неспособным… хуже их…       – Не говори так, – её поцелуй пылает на моей щеке. – Больше ты не пойдёшь.       – Пойду, – возражаю я быстрее, чем успеваю подумать, как это объяснить. Мне придётся вернуться, чтобы быть в курсе планов мятежников, чтобы выбрать наилучший момент для побега.       – Не пойдёшь! – Китнисс снова начинает сердиться. – Там опасно!       – Все со Шлака там работают.       – Им нужно, у них дети, нет еды. Им нужны деньги! Иначе никто в здравом уме туда бы не полез! – она больше не гладит мои волосы, скорее подёргивает. – У нас всё есть, а ты можешь погибнуть.       – Ничего со мной не случится, обещаю.       – Ты не можешь ничего обещать! Как не мог обещать папа, – её глаза начинают блестеть.       Мне так жаль, что ей опять пришлось вспомнить смерть отца. Не хочу, чтобы Китнисс было больно, чтобы она ещё больше замкнулась в себе. Но моя смерть этого не стоит. Ей будет только лучше, если я не вернусь после очередной аварии, если только… Если я умру, Сноу может забрать её в Капитолий и разыграть второй вариант.       – Не бойся, – я обнимаю Китнисс за плечи, чтобы скрыть собственный страх. – Я не оставлю тебя вдовой.       Она не должна так бояться, что вернётся в Капитолий. Я этого не допущу.       – Тогда не ходи туда больше.       – Ещё две недели, и я уйду, обязательно.       – Почему две недели? – дыхание Китнисс становится ровнее, она успокаивается.       – Ну, я только хотел… – сочиняю я на ходу, – поработать на той новой установке, которую мне показали в первый день. Тогда я был совсем новичок, а теперь…       – Пит…       Жена отстраняется и смотрит на меня с подозрением. Да уж, более слабой отмазки я и придумать не мог, но что делать? Я должен знать, что происходит там, внизу, не сорвались ли планы мятежников…       – Всего две недели. Ничего со мной не случится.       Даже если и произойдёт авария, я выживу: раскопаюсь, прогрызу камень, выберусь на поверхность, потому что я знаю, что должен спасти ту, кого люблю. Должен вывести её в безопасное место, пока на Двенадцатый не обрушился гнев Сноу. А ещё ничто не встанет между мной и последней счастливой неделей: ни увечья, ни смерть, ни даже моя не в меру болтливая совесть. Я просто хочу понежиться в ласках Китнисс, пока она так добра ко мне, прижаться к жене, пока она прощает даже мою ложь, потому что скоро мы окажемся там, где правила Сноу работать не будут. Тогда даже танец Прим не отгонит осень в душе Китнисс, которой она остудит меня перед вечной зимой. Зимой, когда прощение мне придётся вымаливать уже без посторонней помощи.