Рука об руку

      До воскресенья осталось продержаться один день. Ещё одна смена в шахте, и я передохну. Смогу не врать ей хотя бы двадцать четыре часа – такой сейчас срок годности у моей искренности.       Гейл меня сторонится, я его – тоже. Мысли о свободе и ласкают, и режут. Что сильнее: моя совесть или любовь? И можно ли называть любовью моё безумие? Я должен её отпустить. Будь это быстро, я бы решился, пусть и с трудом, но обманул бы себя на пару минут, чтобы Китнисс успела уйти. Но самому вить для неё веревочную лестницу? Украсть собственное счастье? Я не могу: нет ни мужества, ни воли. Даже туманные планы побега терзают и рвут меня в клочья. Дата открыта: это моё последнее спасение. Пока я не назначил день, можно притворяться, что мой пластмассовый дом ещё цел, пусть за фасадом и снесли перекрытия. Как сказали – на реконструкцию, но я-то знаю – на снос.       С утра собрал все деньги – спасибо Сноу за щедрость – и сходил в Котёл. Удалось найти немного: несколько старых шерстяных одеял, потёртые фляжки и широкие охотничьи ножи. Правда, продавец, воодушевлённый щедрой оплатой, пообещал найти что-то получше. Я надеюсь на спальные мешки. Мы всегда мечтали о ночёвке под открытым небом, как объяснил я торговцу.       Хеймитч, конечно, не обрадовался, когда я пришёл к нему и заявил, что буду хранить вещи у него дома, раз уж там нет камер, но всё же впустил на чердак. Я пока не сказал, что собираю комплект и на него, а ещё на сестру и маму Китнисс. И на свою семью. Пришлось заодно принести пару бутылок – для прикрытия, так что Хеймитч быстро перестал на меня дуться.       Только основательно прикрыв вещи чердачным барахлом, я вдруг задумался, почему это у Хеймитча возникло так мало вопросов. Ни о Тринадцатом, ни о их вестнике, ни о их целях.       – Ты знал? – я повернулся к бывшему ментору, стоящему у лестницы.       – Многие знают.       – Они примут нас, если придём?       – Вы неплохой утешительный приз. Да и способ поддеть Сноу. Не думаю, что они оставят вас умирать в лесу.       – А ты можешь узнать, предупредить кого-нибудь? – я не хочу стучать в запертые ворота, а потом ждать смерти где-нибудь в канаве. – Хотя нет. Чем меньше людей об этом знает, тем лучше.       – Точно, – он щёлкает языком. – Китнисс-то сказал?       – Нет.       – А собираешься?       Я мотаю головой. Узнай Китнисс о такой возможности, она будет уязвима. Вдруг проговорится, вдруг почует свободу и забросит свою роль? А если всё сорвётся, она должна быть невиновной. Я докажу Сноу, что она ни о чём не знала. Если у меня будет хоть пара минут до расстрела, конечно.       – Хеймитч, они не могут нам помочь? Не могут прислать планолёт или хотя бы проводника?       – Они не станут нарушать границ Капитолия без весомой причины. Кодекс чести, мать его. Договоры какие-то…       – И они могут нас сдать, – у меня опускаются руки.       – Да, если решат, что это выгодно. Но не если вы будете на их территории.       – И тогда тоже…       Даже выдержав пять дней перехода, мы, возможно, не будем в безопасности. Нашу судьбу решат люди, которые, хоть и пытаются помочь Дистриктам, но всё же знают Сноу лучше, чем нас с Китнисс. Где гарантии, что мы не станем одним из пунктов их соглашения?       В этом лабиринте нет выхода, нет даже сыра, к которому можно было бы бежать: только удары током в тупиках. Весь мой запал сразу пропадает. Вдруг я заведу её в очередную западню?       Механически перебираю вещи ещё раз и ухожу к Китнисс ни с чем: у меня нет для неё спасения, только яд, который она отсасывает из моих посиневших губ. Она притворяется довольной, как никогда.       – Сегодня суббота. Побудешь дома?       – Нет, Китнисс, у меня дела.       Моя кожа покрывается инеем там, где скользит её взгляд. Какие бы подозрения Китнисс ни питала, она держит их при себе.       – Ясно, – её голос глух, как удар двух кубиков льда в стакане.       Я перебиваю её сомнения поцелуями – навёрстываю за утро и запасаю впрок. Кто знает, когда нашему краткому счастью придёт конец. Моему. Моему счастью. Предатели-мысли.       Мне приходится сбежать на середине поцелуя, хотя жена уже лежит подо мной на диване, дыхание сбито, а её глаза прикрыты.       – Ты не выспалась. Приляг.       Целую её в лоб и ухожу, пока не опомнилась. В голове капитолийский карнавал, шумный и бессмысленный, я иду, не разбирая дороги и спотыкаясь на каждом шагу. Попутно причёсываю сбитые волосы, хотя их всё равно примнёт каска.       Сегодня я спускаюсь ниже по стволу шахты, под ногами хлюпает размешанная в грязи вода. На стенах зеленоватые блики, а многие из тех, кто работает рядом, заходятся в глубоком кашле. Тяжёлый физический труд стирает почти все мысли, кроме самых отрывистых: «её свобода» и «моё счастье». Я взвешиваю их на явно неверных весах. Кажется, моя совесть – нечестный делец. Она добавила пару грузиков, и мне даже не стоит пытаться взывать к её жалости. Решение однозначно: ты не можешь любить и ничем не жертвовать, смирись.       Часы тянутся мучительно долго: такт отбойников обгоняет тиканье часов, мне кажется, что прошла минута, а ещё нет и десяти секунд. За моей спиной кто-то перебрасывается шутками, но нет сил ни поддержать разговор, ни рассмеяться. Смех звучит слишком дико во мраке. Словно ещё одно проявление страха.       Заглядываю к новоявленным мятежникам на пару минут: они куда смелее, чем я, в назначении дат. Речь идёт о неделях, чуть ли не о днях. Гейл сидит в углу и хмуро наблюдает за происходящим. В его руках нет той карты, а это единственное, что мне нужно, потому еду наверх, чтобы помыться.       Освежившись, прохожу через центр города, чтобы заглянуть к Мадж. Она в домашнем халате и тоже ещё слегка мокрая. Китнисс сказала, что с её мамой проблем не будет, так что я приглашаю дочь мэра в дом напротив своего на ужин. Она соглашается быстро. Хотя я не уверен, что Мадж успела хорошо подумать. В любом случае, уже поздно, и я спешу к Китнисс, пусть даже наступил вечер, и она не будет так тепла ко мне, как утром. Ночь близко.       Когда я захожу в дом, Китнисс встаёт посередине лестницы и преграждает мне путь.       – Дай я хотя бы переоденусь, любовь моя.       Китнисс выбивают из колеи любые проявления нежности с моей стороны, так что она отступает. Сколько потерял я, разменивая такое дорогое слову понапрасну, лучше не считать, а то придётся ещё добавить к счёту проценты, накапавшие за одиннадцать лет.       Китнисс беспомощно опускает руки, сцепленные в замок на груди, но не отходит.       – Прости… – со ступеньки ниже так легко подхватить её у бёдер и приподнять в воздух. Потеряв опору, Китнисс уже не кажется такой грозной. Опускаю её рядом с собой. – … я немного устал.       Быстро прохожу в спальню, пока она не успела опомниться, и залезаю в душ. На руке ещё осталось несколько грязных пятен: наверное, схватился за что-то пыльное и не заметил. Мысли о том, что сегодня я должен быть особенно чистым, подстёгивают желание. Я устал, но только поверхностно: тело хочет отодвинуть на задний план тревоги дня и насладиться моментом.       Сегодня я опоздал даже на новости, потому, когда выхожу, Китнисс уже в постели, водит пальцами по узору на моей подушке. Мне некогда менять полотенце на что-то более приличное, некогда подрисовывать размытый крест. Моё счастье ускользает с каждой минутой, потому я подхожу к кровати, приподнимаю отогнутый край одеяла и тяну жену к себе. Ночнушка собирается в мелкие складки, я расправляю её, прикрывая оголённые ноги.       Её плечи обласканы моими поцелуями. Китнисс гладит меня по всё ещё влажным волосам, ершит и почёсывает, так что я быстро пьянею и едва не наваливаюсь на неё сверху. Покрепче зажимаю бёдра жены, чтобы удержаться, и приспускаю бретельки её ночнушки. Моё полотенце давно упало куда-то под ноги.       Китнисс испуганно сжимается и придерживает ткань руками.       – Не бойся, – шепчу я. – Я не дам никому увидеть.       Даже себе.       Расцеловываю сжатые кулачки, пока жена не расслабляется. Подтягиваю её к самому краю и слезаю с кровати. Без вкуса её губ во рту кислит. Набрасываю на Китнисс одеяло и сдёргиваю ночнушку вниз. Жена высвобождает руки из бретелек и накрывает мою ладонь, опирающуюся на кровать. Я на ощупь глажу её грудь и тянусь за новыми поцелуями, сжав её ноги своими.       Кровать слишком низкая, и приходится подложить подушку, которая так ей понравилась. Китнисс настороженно следит за моими манипуляциями. Она чуть подаётся мне навстречу, когда я, сжав тонкую ткань ночнушки в кулаках, слегка раздвигаю её коленки.       Не удержавшись, падаю на колени, чтобы поцеловать её стройные ноги, зависшие в воздухе. Они опускаются ко мне на плечи. Китнисс трепещет – боится, что я снова буду мучить её своими неуклюжими ласками. Но я стараюсь не повторять ошибок.       Снова привстаю, только вот её ноги так и остаются у меня на плечах. Я судорожно собираю складки ночнушки вокруг бёдер жены и спешу умерить свой пыл в её объятиях. Ноги Китнисс дрожат у моей шеи. Я – её продолжение. Ладони быстро становятся влажными. Я уже взмок от бешеного ритма, а сердце заходится в стуке, щемящем в груди.       С губ Китнисс слетает стон. Я даже на секунду сбиваюсь и давлюсь воздухом, так неожиданно прорвавшимся в лёгкие. Её голова откинута назад, волосы разметались по простыне. С каждым сильным толчком она урчит. Я быстрее вибраций в её голосе.       Наслаждение застигает меня врасплох. Едва успеваю остановиться и рухнуть на колени у ног жены. Вслепую я ищу её прикосновений. Ткань ночнушки покрывает моё лицо.       Дурманящий аромат наших тел мешает мне прийти в себя. Нога жены скользит мимо моих губ, я ловлю её поцелуем. Китнисс подтягивает коленки на диван и переворачивается набок. Убирает подушку на место.       Я тяжело дышу, стираю пот со лба. Чуть приоткрыв глаза, она смотрит мне в лицо. Бретельки вернулись на плечи. Облизывает губы. Я наклоняюсь вперёд, чтобы своровать с них отзвуки её стонов. Она принимает мою нежность без возражений. В глазах резь от случайного дуновения воздуха, в душе – сумятица. Её пальцы гладят меня у виска.       Замечаю, что по полу дует сквозняк, когда Китнисс убирает свою руку. Иду в ванную, подобрав по пути сброшенное полотенце, а когда возвращаюсь, жена уже лежит на своей половине кровати на спине. Я устраиваюсь вплотную на правом боку.       Китнисс смотрит на меня искоса из-под опущенных ресниц. Совпадение ли то, что я чувствую себя счастливым как раз тогда, когда решил принять ситуацию такой, как есть, и не просить правды? Что это, её настоящие эмоции или только свободная трактовка, придуманная моей уставшей душой?       Я приобнимаю жену за талию и утыкаюсь в её оголённое плечо. Её кожа всё ещё пахнет по-нашему. И я понимаю: вот он, мой игрушечный мир, чья смерть принесёт ей свободу. Может, только не сейчас. Завтра придёт другой день, который мне, наверное, будет не так больно терять. Может, завтра Китнисс будет менее убедительна в своей роли.