Рука об руку

      Лифт грохочет похлеще самого шумного грома, и хоть над головой светит лампочка, за решёткой темнота – там неровные земляные стены в полосочку из железных балок. Чем глубже мы опускаемся, тем больше сереет почва, а затем и вовсе переходит в камень. Шахтёры смотрят на меня во все глаза. Сначала я стараюсь делать вид, что ничего не замечаю, ведь они, конечно, меня узнали, и потому в таких взглядах нет ничего удивительного, но вскоре понимаю, что со мной не так.       Я в уличной одежде.       Стэн ударяет себя по лбу, попадая прямо в фонарь. Мы сходим на первом же уровне и возвращаемся обратно на поверхность, чтобы я мог надеть форму и получить каску. Пока что я даже не успел испугаться, но всё ведь ещё впереди. По пути обратно Стэн поясняет, что раз я новенький, он будет меня «дублировать».       – Прослежу, чтобы ты не всунул никуда лишние пальцы, – смеётся он.       – Лишних нет.       Лишних пальцев я и правда не держу, потому внимательно слушаю всё, что Стэн рассказывает о технике безопасности. Но через пару минут мы снова заходим в лифт, теперь уже пустой, потому что вторая смена уже началась, и грохот начисто срезает его слова. Я кричу и пытаюсь показать знаками, что ничего не слышу, и Стэн, махнув рукой, замолкает.       Под землёй душно и тяжело дышать. Хватаюсь за горло – не успел вовремя себя одёрнуть. Стэн улыбается до ушей.       – А-а-а, почуял уже? Тут кое-где мёртвый воздух.       Нам что-то рассказывали об этом в школе. Уголь питается воздухом и выделяет углекислый газ и водяной пар. Если шахта плохо проветривается, тяжёлая смесь газов скапливается на самом дне. Если её слишком много, шахтёры умирают от удушья. Бывает, кто-то падает без сознания, другие спешат на помощь – и тоже попадаются в ловушку.       – Разве здесь нет канареек? – меня не радует перспектива задохнуться.       Почему-то Стэну становится смешно.       – Была одна, да сдохла, теперь ты вместо неё, – он хлопает меня по плечу так, что я спотыкаюсь о первый же камень. Не падаю – и на том спасибо.       Квадратные норы в земле укреплены досками, ствол шахты тянется вперёд, и вдоль шероховатой стены бежит узкая колея для вагончиков. Мы идём пешком к отдалённому гулу голосов и работающих машин.       Из глубины шахты едет лента конвейера, загруженная углём. Осколки камня поблёскивают в слабом свете, как грифель карандаша. Чем глубже спускается пологий склон, тем больше вокруг обломков. Когда навстречу идёт пара рабочих, я опускаю голову, чтобы спрятать лицо в тени каски. Один из них – Гейл Хоторн. Он притормаживает, что-то заподозрив, но я разворачиваюсь к противоположной стене и спешу дальше. Пусть лучше думает, что я – небольшая галлюцинация.       Когда мы наконец останавливаемся, вокруг тарахтят какие-то машины, в основном, конечно, сам конвейер. Вдалеке несколько человек работают отбойниками. Мне же предстоит работа попроще: закидывать молотую руду на подвижную ленту. Берусь за лопату и начинаю разгребать крупный завал угля. Стэн приваливается к стене, а затем и вовсе сползает на пол. Видимо, в этом «дублирование» и состоит – смотреть, как я работаю, и ничего не делать. Но я не имею ничего против личной охраны для моих пальцев.       Спустя час спина нещадно ноет, черенок лопаты натирает мозоли на пальцах, а клубящаяся в воздухе угольная пыль въедается в кожу серой пудрой. Как-то я сразу не подумал о том, что весь пропитаюсь углём. Он вроде ничем не пахнет, но отмыть грязь так, чтобы не осталось ни следа, будет непросто.       Стэн иногда даёт короткие передышки. Тогда я пытаюсь разогнуть затёкшую спину. Надо сказать, в пекарне бывало и хуже, здесь хотя бы нет такой жары, но эта темнота, затхлый воздух и ощущение, что меня заколотили в гроб, просто убивают. Пот стекает со лба вдоль висков, и когда я пытаюсь его вытереть, смазываю толстый слой угольной пыли. «Ничего страшного», – убеждаю я себя. В Капитолии, бывало, красили и похуже.       Когда грузить больше нечего, Стэн отводит меня к нужной стене и учит обращаться с отбойником. Несёт какую-то чушь о том, что с ним надо обходиться так же искусно, как с женщиной, так что я сразу поникаю – тогда у меня точно ничего не выйдет.       Уж камень-то куда сговорчивее, чем Китнисс, и когда он ломается – это к лучшему, так что всё, кажется, идёт как надо, и Стэн возвращается на свой наблюдательный пост, предупредив, чтобы я ничего себе не отхватил. Я стараюсь следовать его совету, раз уж это в моих интересах.       Часа четыре или целую вечность спустя Стэн одёргивает меня за плечо и говорит, что пора уходить. Мы сворачиваемся одними из последних: уже больше часа из глубины шахты подтягиваются рабочие. Я подбираю лопату, кирку и следую за своим наставником, стараясь не отставать. Потому что если где-то и запланирована часть, когда я теряюсь в этих тоннелях, то она сейчас.       У самого лифта мы куда-то сворачиваем и идём по деревянным подмосткам. Я едва сдерживаю стон разочарования, потому что уже поздно, и я хочу домой. Но у Стэна, видимо, другие планы. Вдали жужжит разъярённый осиный рой. Мужские голоса перекрикивают друг друга.       – Эй, парни, – окликает собравшихся Стэн, когда мы подходим ближе. – Помните, канарейка откинулась? Так я новую нашёл, – он выталкивает меня вперёд. Среди удивлённых лиц я замечаю и лицо Гейла. – Вот теперь наша Канарейка!       Все пытаются считать черты моего лица, спрятанные под слоем грязи. Гейл приходит в себя первым:       – Кого ты сюда привёл? – он вскакивает на ноги и тычет в меня пальцем.       «Это же Победитель, – шипит толпа, – Пит Мелларк».       – Что ты здесь забыл? – Гейл напирает, выпятив грудь.       – Работаю, – огрызаюсь я.       По шахте разносятся смешки.       – Тебе не нужно работать, Сноу тебя кормит, – презрительно бросает Гейл.       – Он нас сдаст, – говорит один шахтёр другому, и я лишь случайно ловлю эту фразу.       – Сдам?       – Ты на прикорме у Сноу, – сплёвывает он.       – О, конечно, ведь я так благодарен ему за то, что псы-переродки оттяпали мне ногу. Не знаю, что вы тут задумали, но я теперь один из вас. Ваши тайны – мои тайны.       Шахтёры настороженно переглядываются и тихо шепчутся между собой. Гейл, широкий, как шкаф, так и маячит перед глазами.       – Я говорил с ним, – прерываю я общий шёпот. Эти серые измученные люди явно хотят другой, лучшей жизни, потому я решаю открыться. – Со Сноу.       Во взглядах снова колется враждебность.       – По всей стране было… неспокойно, – осторожно начинаю я, чтобы посмотреть на их реакцию. – В Панеме волнения.       Вот теперь глаза многих загораются.       – Наш с Китнисс Тур отменили, чтобы мы не выступили перед Дистриктами.       Почти сразу начинает ёрзать совесть: Китнисс же просила никуда не лезть, а выступление перед решительно настроенными шахтёрами – уже «куда-то». Зато после моих слов многие расслабляются, некоторые даже смотрят на меня с одобрением. Забиваюсь в самый угол и сажусь на землю, но все то и дело оглядываются и, видимо, осторожничают в словах.       Не знаю, из-за меня или нет, но собрание не заходит дальше пустых угроз в адрес Президента и потоков бессмысленного возмущения. Не выдерживаю и тру глаза грязными пальцами, потому что выносить этот бред тяжело. Я, было, понадеялся, что здесь есть люди, которые могут помочь нам с Китнисс, но, видимо, ошибся. Пустомели все как один.       Спустя полчаса все отправляются в подсобное помещение, чтобы переодеться, сдать каски и смыть с себя грязь. Пыль увязает в волосах, въедается в кожу, я пытаюсь оттереть хотя бы лицо и руки, но следы угля всё равно остаются под ногтями и в каждой крошечной морщинке.       – Ты глянь, какой чистюля, – подшучивает кто-то, но мне всё равно. Китнисс не должна ничего узнать. Я не хочу выглядеть полным идиотом, готовым на всё, только бы завоевать её внимание. Надо учиться это скрывать.       Когда я наконец покидаю Шлак, на улицы уже спускается темень. Смена шла до самого вечера, и теперь придётся объяснять Китнисс, где я пропадал весь день. Если ей вообще интересно.       Чуть открываю дверь, проношусь по лестнице наверх и запираюсь в ванной. Не обращаю внимания на оклики жены. Оглядываю себя в зеркале. Следы пыли ещё виднеются на бровях и в волосах. Залезаю под душ и безжалостно тру всё тело мочалкой. Выхожу из кабинки мокрым и красным, кутаюсь в полотенце и открываю дверь в спальню. Китнисс сидит на кровати. Быстро захлопываю дверь.       – Китнисс, я не одет, – кричу я.       Конечно, её сразу как ветром сдувает.       Спускаюсь на кухню и доедаю подостывший ужин.       – Где ты был? – Китнисс стоит в дверях, скрестив руки на груди, я с трудом проглатываю последний кусок.       – На работе, – не хочу ей врать, но, видимо придётся.       – Почему так долго?       – Потом гулял.       – С кем? – не унимается она.       – Один.       Китнисс недоверчиво поднимает брови.       – А вообще потом встретил Делли Картрайт, ну, помнишь, была такая в школе, немного разговорились.       Китнисс сердито поджимает губы.       – Ясно. И кто теперь не предупреждает?       – Извини.       Хочу предупредить, что и завтра не приду вовремя, но не могу же я и на следующий день запланировать неожиданную встречу с подругой детства. Может, в качестве прикрытия начать пить с Хеймитчем по вечерам? Но тогда нужен будет запах алкоголя... Подумаю об этом завтра. Сегодня у меня слишком болит спина, чтобы о чём-то думать.       Ухожу в гостиную и заваливаюсь на диван лицом вниз, вытянув руки вдоль туловища. Сил больше нет. Спина ноет, а голова раскалывается от многочасового треска в ушах. Закрываю глаза и едва не вырубаюсь прямо там.       – Пит, что случилось?       Услышав её голос, сразу же перестаю дремать. Китнисс опустилась на колени перед диваном и с любопытством на меня смотрит. Мысли быстро проясняются. Вчера мы спали спокойно, значит, сегодня ночь расплаты, а я совсем вымотан.       – Ничего.       – Тогда почему ты так лежишь?       – Устал. Спина болит, – что уж скрывать, когда я едва могу пошевелиться.       Китнисс хмурится несколько секунд, а потом вскакивает и бежит к книжному шкафу. Я с трудом поворачиваю голову, чтобы проследить за её действиями.       – Подожди, – она возвращается со своей книжкой в руках. – Где-то здесь было…       Она садится сбоку и перелистывает странички. Пытаюсь подглядывать, но толком ничего не выходит. Только когда она находит нужную главу, я наконец вижу несколько картинок: на них женские руки касаются мужской спины. Весь рисунок расчерчен стрелочками.       Китнисс уже снимает с меня футболку, я вытягиваю руки, чтобы ей помочь, и послушно кладу голову на диван в нервном предвкушении. Её прохладные пальчики касаются моего плеча спустя несколько секунд. Китнисс гладит меня под лопаткой, спускаясь к пояснице. Дальше она отдёргивает руку и начинает снова от шеи. Боль отступает, словно от целебной мази, или же её заглушает наслаждение, которое топит и все остальные чувства. Я едва могу поверить, что это и правда происходит со мной.       Гладить меня Китнисс не с руки, потому она раздражённо ёрзает и то и дело пытается сесть поудобнее. Я же боюсь, что она прервёт моё пряничное лечение. Хотя я сегодня много чего натворил, кнута мне пока что не полагается.       На рисунках в массаже участвуют обе руки, а у Китнисс получается гладить меня только одной или двумя, но по горизонтали. Прикрываю глаза и сосредотачиваюсь на приятных ощущениях, словно вымывающих боль из спины. Не забываю и подглядывать за женой украдкой. Китнисс пытается встать, но склоняться надо мной не так уж удобно, потому она упирается в диван коленями.       Облизываюсь и утыкаюсь лицом в подушку. Хочу расцеловать её руки, но боюсь шевелиться, когда жена так близко. Её колени упираются мне в бедро.       Китнисс фыркает, и я слышу шелест страниц у уха. Она упирается ладонями мне в спину. Колено скользит вдоль моей ноги.       Жена зажимает меня с боков и сдвигается ближе к пояснице. Я осёдлан самой прекрасной в мире наездницей.       Усталости как не бывало.       Она боится присесть как следует, но я притворяюсь смирным, и спустя несколько минут ласк, наконец, чувствую её тело у себя на пояснице.       Лежать дольше невозможно. Её касания теперь не охлаждают, а горячат. Изворачиваюсь и, схватив её за запястья, вращаюсь, чтобы лечь на спину. От такой встряски её взгляд пылает смятением, с каждой секундой всё больше. Она не может не чувствовать, как удачно села. Я не хочу отпускать. Целую в сжатые кулаки и раскрываю пальчики один за одним.       Рискнув, отпускаю её руки и перемещаю свои ладони ей на поясницу. В глазах Китнисс испуг, как у маленькой пойманной птички.       – Пит, стой…       – Я только поглажу. Как ты меня, – шепчу я, завороженный тем, как мягка на ощупь её кожа.       Мои ладони скользят дальше – под её одежду, пальцы цепляются о застёжку нижнего белья. Провожу длинные полосы вдоль позвоночника, рисую витые цветы, но дальше лопаток мне не достать. По моей просьбе Китнисс наклоняется вперёд – к моей груди – и я ласкаю её плечи. Жена прикрывает глаза, потому что наши лица слишком близко, почти соприкасаются. Я целую её в нос и щёки. Она морщится и, отвернувшись, кладёт голову мне на плечо.       – Спасибо, – шепчу я ей в затылок. – Мне стало легче. А ты говорила, что ты не как твоя мама. Но меня ведь ты лечишь…       Китнисс соскакивает с меня, как ужаленная. Кажется, она не любит, когда я много болтаю. Жена поворачивается ко мне спиной и зачёсывает за уши растрёпанные пряди. Встаю с дивана и подсовываю ей в ладонь закрытую книжку.       – Пора спать, – шепчет она, и мне становится больно от обречённости в голосе.       Поднимаюсь по лестнице первым, чтобы оставить её хоть на несколько минут наедине с мыслями, и чищу зубы. Принимать душ уже не надо, ведь всё тело до сих пор горит от жёсткой мочалки. Отгибаю угол одеяла и ложусь набок, лицом к окну, потому не вижу, как она входит, а лишь слышу осторожные шаги.       Через десять минут жена оказывается прямо напротив, под одеялом. У виска всё ещё блестит капелька воды. Опустив взгляд, она сама стягивает ночнушку. Я забыл погасить лампу, и потому среди полутьмы видно, как мерцают её глаза.       Провожу тыльной стороной ладони от её шеи до самого низа живота. Китнисс непроизвольно вздрагивает, и задевает меня подогнувшимися коленками. Придвигаюсь ближе, приникая к ней всем телом. Ослепляю её глубоким поцелуем. Китнисс отвечает, гладя меня по волосам и щекам.       Жена приоткрывает коленки, а я тушу её первый тяжёлый вздох поцелуем.       Взгляд в её закрытые глаза. Ладонь на талии. Я хочу стать ближе. Округляю спину и спускаюсь чуть ниже по подушке. Её дыхание шепчет прямо в ухо. Так оно кажется громче, чем есть на самом деле. Так мне чудится её страсть. Ладонь Китнисс снова касается моей спины. Мелодия из тихих всхлипов приманивает мою сбежавшую надежду. Она доверчиво подбирается ближе, принося с собой вереницы бесполезных слов. Каждое из них длиннее, чем мои выдохи.       – Ты…       Мысли тают. Расплываются. Исчезают. В голове остались одни слоги и образы. Я не могу их составить.       – Моя… – Китнисс приоткрывает глаза и смотрит на меня из-под опущенных ресниц.       Жизнь. Любовь. Слабость. Ловушка. Отчаянная мечта. Ни в одном слове нет стольких противоречий, как в тебе. Я исступленно глажу тебя и целую жадно, безостановочно. Я не помню слов – одни чувства, рисунки и звуки. Собственное отражение в твоих глазах. Дуэт сбившегося дыхания. Чёткий крест на руке, нарисованный сразу после душа. И нет ничего яснее, чем мысль: «Я попался». В паутину из её лжи.