Рука об руку

      Проснувшись, сразу вспоминаю, что время нашего спокойствия истекает. Китнисс с утра напряжена и зажата, и хрупкое подобие дружбы, повисшее между нами в последние дни, рушится вмиг. Она не накидывается с кусающими поцелуями, а забивается в угол и следит настороженно и враждебно. Мне стыдно дышать.       Хотя сегодня вторник, и в пекарне будет много народу, всё равно решаю уйти на время из дома, чтобы отсрочить вечер. За прилавком никого, а на кухне Крес спорит с Донатом, точнее, говорит Крес, а тот, как обычно, молчит.       – Давно не заходил, – кивает в мою сторону Крес. – После жёнушки сил не остаётся?       Донат сухо вздёргивает подбородок, но я и на такое приветствие согласен: он неразговорчив. Иногда кажется, что средний из нас просто застенчив: он не знакомится с новыми людьми, не интересуется девушками. Когда-то я думал, что понимаю его, но теперь нет. Он совсем не тот, кем кажется. Донат пропадает по ночам, а о его близких друзьях я предпочёл бы никогда ничего не слышать: после прогулок с ними у него сбиты кулаки. Хотел бы я знать, почему он так хорош в борьбе.       Включаюсь в работу, и скоро руки начинают побаливать: то ли от вчерашних упражнений, то ли от замешивания теста. Воздух накаляется с каждой минутой, иногда я отхожу от печи и дышу в открытое окно. Спешащий мимо ветер касается лица. Открывать окно – моя дурная привычка, появившаяся именно здесь, в пекарне. Я всё думаю, как бы заговорить с Кресом, но он и сам ищет повод. Донат и ему не по душе, ведь он будит какой-то смутный, подсознательный страх.       Раскладываю готовую выпечку на подносе, когда Крес возвращается от покупателей.       – Мама сильно злится, что я не прихожу? – спрашиваю я виновато.       – Нет, – неопределённо пожимает плечами Крес. – Она не говорила.       Ну ещё бы. Стала бы она замечать моё отсутствие. Разве что дел прибавилось, но Крес ведь теперь не учится, а значит, может работать целыми днями, да и Донат всегда готов помочь. Отец почти перестал появляться у печи, с тех пор как у него разболелась спина. Похоже, Крес теперь и правда за главного, остаётся только надеяться, что его обаяние привлечёт покупательниц.       Говорить о родителях тяжело, потому мы плавно меняем тему. Крес никогда не смотрит новости – даже если телевизор работает, он намеренно становится рассеянным и не запоминает ни слова. Я могу его понять: с экрана звучит столько лжи, факты так искажены, что слушать это невозможно. После такой промывки мозги сияют чистотой. Крес предпочитает болтать о новой девчонке, которую он встретил в Шлаке. Брат лишь спустя несколько дней и пару поцелуев узнал, что она замужем. Смеясь, он поддразнивает, что и Китнисс может забыть о кольце, только мне не смешно – так неуютно, что я машинально засовываю белую от муки руку в карман.       – И как же ты радуешь своих девушек? – решаюсь спросить я.       Крес заливается об их счастливых выражениях лиц от простого комплимента и о том, как они рады стрелять в него глазами, но я ведь совсем не это имел в виду. В том, чтобы наговорить девушке приятностей, нет ничего сложного, а кроме того, на Китнисс это не действует: от лестных слов она только краснеет и пытается сбежать. Пару раз я пытаюсь перебить монолог брата, и он вдруг осекается и смотрит на меня искоса.       – Так ты не об этом, – он хитро улыбается и готовится снизойти до объяснений. – У кого-то проблемы…       Я отворачиваюсь и злюсь, что он поймал меня вот так. Я надеялся, что Крес сам разговорится, как обычно, и на этот раз я просто не стану отмахиваться от деталей его похождений, а просто почерпну что-нибудь полезное и сбегу с добычей. Не тут-то было.       Лишь вытянув из меня просьбу о помощи и вдоволь насладившись триумфом, брат начинает нашёптывать мне на ухо инструкции. Мы держимся тихо, чтобы не тревожить Доната, работающего в другом конце кухни, я даже пытаюсь на автомате перемешивать тесто. Шла бы речь о любой обычной девушке, я бы махнул рукой и расслабился. На первый взгляд ничего сложного, женщины непритязательны и просты в эксплуатации. Но это только в теории. Вытвори я что-то подобное, и Китнисс вытолкнет меня из окна. А пока буду лететь, как раз подумаю, почему прикасаться к ней надо в строго оговоренных местах.       – И как понять, нравится ей или нет? – обреченно спрашиваю я. Жаль, что нет способа доставить ей удовольствие, не прикасаясь. Только такой вариант её бы и устроил. А ещё лучше, чтобы меня при этом вообще не было рядом.       – Как обычно, – подмигивает Крес. – По тому, насколько громко она стонет и шепчет твоё имя.       Сжимаю челюсть и киваю, чтобы стереть плотоядное выражение с его лица. Чего уж там. Конечно, она выкрикивает моё имя в экстазе, а заодно и имена наших будущих детей. Хеймитч по ночам уснуть не может от страстных стонов. От них земля в округе вибрирует. А Гейлу вообще пора подарить шахтёрские беруши.       На душе мерзко. За мной вечно будет следовать тишина. Я могу до отупения греть её прохладные губы, но никогда не получу ответа. С этим просто надо смириться. Свыкнуться с мыслью, что ночь скрасит лишь моё тяжёлое дыхание и шёпот.       Ухожу минут через двадцать, как только бегство уже не кажется сильно подозрительным, потому что не могу выдержать взгляд Креса. Такое чувство, что он знает, что у меня, мягко говоря, не всё гладко. Решаю навернуть кружок по Дистрикту, прежде чем вернуться домой, чтобы успокоиться и не подать виду, как в голове трагически гибнут нервные клетки. Сомнений в мыслях больше, чем перистых облачков на небе. Странно, а ведь ещё вчера оно было совсем чистым.       В трёх улицах от пекарни замечаю размытый силуэт, пропавший за углом дома. Я ускоряю шаг и выглядываю на соседнюю улицу: Китнисс идёт неспешно, склонив голову и спрятав руки в карманах. Раньше я часто за ней следил – почти постоянно, но теперь это кажется неправильным. Нагоняю её и подстраиваюсь сбоку. Жена вздрагивает, заметив меня боковым зрением.       – Хорошо погуляла? – я пытаюсь начать разговор и на всякий случай широко улыбаюсь, чтобы она и не думала воображать, будто я волнуюсь. Ну ладно, есть немного.       – Да, – огрызается она, и я уже жалею, что подошёл.       – Была в лесу?       – Нет, – Китнисс бросает на меня хмурый взгляд. – Это запрещено. Я думала, хороших мальчиков этому учат.       – Раньше тебя это не останавливало, – пропускаю её колкость мимо ушей, но не мимо сердца. Она снова ставит воспитание мне в вину.       Взгляд Китнисс становится задумчивым и печальным. Я же вижу, как ей душно взаперти, не зря же она отправилась на прогулку одна и бродила без цели.       – Тебе нужно туда сходить, – настаиваю я.       – Пит, нельзя ведь…       – Брось, Сноу знает, что ты охотилась. Все знают. Иначе почему ты так стреляла.       – А если я осторожно?       – Зачем спрашиваешь? Тебе не нужно моё разрешение.       Мы почти подходим к дому, она кажется уже не такой угрюмой, как раньше.       – Только будь осторожна, – не удерживаюсь я.       Душу начинает покусывать тревога, ведь охота и правда запрещена, а теперь получается, что это я подбил её на опасную затею. Успокаиваю нервы тем, что никто не станет доносить на Победительницу Голодных игр, а совесть – тем, что я сам же и пострадаю от этих прогулок больше всех, когда буду комкать минуты до её возвращения.       – Не попадайся никому на глаза.       Миротворцы. Конечно, я имел в виду миротворцев, разве что… Но может, его в лесу не будет. Остаётся надеяться только на это.       – Ладно, – Китнисс проходит в дом, и мы разбредаемся по комнатам, чтобы заняться своими делами.       К вечеру в дверь стучат, и когда я открываю, парень в белой форме вносит корзину с розами и так же беззвучно исчезает в закатной дымке. Стою, уставившись на букет. Шипы не обрезаны, связанные розы царапают друг друга. Им никак не ослабить тугой узел.       Хочу вынести корзину из дома и оставить на свалке, пока её не заметила Китнисс, но за моим плечом уже пляшут тени, а повернувшись, я вижу, как жена прислоняется к стене, сильно побледнев. Её взгляд цепляется за цветы.       Китнисс подходит ко мне, с каждым шагом всё решительнее, и останавливается прямо напротив. Упрямо отводит глаза.       – Что я сделала не так? – зло спрашивает она.       Я молчу.       – Что? – её голос срывается то ли от ярости, то ли от истерики.       – Ты ни в чём не виновата.       Жена ищет подтверждения словам в моих глазах. Я кладу руку ей на плечо.       – Помнишь, когда мы приехали?       Она встряхивает головой, отгоняя мой вопрос.       – Во вторник, – объясняю я. – Это было в прошлый вторник. Просто прошла неделя. Президент поздравляет нас с юбилеем. Ничего больше. Тебе ясно?       Прижимаю жену к себе, глажу по голове. Она дрожит в моих руках. Медленно успокаивается, передавая вибрации в моё тело. Теперь я на взводе. Китнисс так близко, щекочет дыханием мою шею, а через секунду я чувствую почти невесомое прикосновение губ. Меня пробирает холодком, а волоски на руке встают смирно. Странно, но мурашки пробегают только по одной половине тела – там, где прижимается она.       В голове клубится туман, он накрывает глаза, я ничего не вижу от нахлынувших ощущений. Я никогда не ценил выпивку, но эти короткие пьянящие поцелуи и правда вызывают зависимость. Я устанавливал для себя какие-то запреты, но я не помню…       Её прикосновения всё стирают, ломают волю, и вот я уже целую в ответ и шепчу, как она красива, как мне нужна. В мыслях всплывает разговор со Сноу, то как я умолял сделать Китнисс моей женой. Она стала моей. А я предал её ради этих поцелуев, ради того, чтобы прижимать её к себе, выгибая в талии. Я предал. Было ли это? Не помню. Но я бы точно сделал это сейчас. Решительно, не задумываясь. Чтобы она всегда принадлежала мне.       Её бедро скользит вдоль моей ноги, я подхватываю её, заостряя коленку. Китнисс крепко обнимает за шею. Прижимается ближе. Приподнимаю её над полом и…       Сбрасываю жену со своих рук. Та сцена, что я видел ночью. И она видела. По телевизору. Фиолетовая капитолийка жалась так к своему любовнику. Так вот, что это для тебя, Китнисс, – дешёвое шоу для показа после полуночи. Молодец, подготовила домашнее задание.       Она касается припухших губ и выглядит сбитой с толку. Меня трясёт. Почему я снова ей верю, почему принимаю нежность, когда в метре стоит клятая корзина с цветами? Мною руководит страсть, ею – страх. Они даже звучат так похоже. Я, как тяжёло больной, глотаю заменители.       Даже сбежать – не выход. Китнисс следует за мной в гостиную и, как ни в чём ни бывало, садится на диван рядом, расслабленно сползая чуть вниз и прижимаясь к моему плечу затылком. Должно быть, она слышит, как гулко бьётся моё сердце, ведь оно прыгает в горле, ударяясь о кадык.       Она сама выбирает канал.       Заканчиваются новости. Коротко показывают нового министра транспорта. Это полный мужчина с именем, похожим на одну из планет. Когда Китнисс так прижимается к плечу, я не могу запомнить, на какую.       Ведущий прощается, и всплывают титры документального фильма о нашем Дистрикте. Снято как будто по-старому: сцены длинные, и много слов. Теперь в кино выделяют лица и особенно губы. Как у той капитолийки. Здесь же ещё много видов посёлка и людей в полный рост.       Как обычно, показывают шахты и счастливых рабочих, возвращающихся домой после смены. Китнисс вдруг соскакивает с дивана и прилипает к экрану. Конечно, её отец был шахтёром, да и вообще все мужчины вокруг. Смуглые от угольной пыли, суровые и мускулистые. Конечно, какие у меня шансы на таком фоне? Чувствую себя бесполезным и сиротливо сжимаюсь в углу.       Этот фильм скоро заканчивается, и Китнисс сворачивает постель на другой стороне дивана. По молчаливому согласию я следую за женой, когда она, подхватив простыни, поднимается наверх. Время истекло. Я опять не могу претендовать даже на дружбу.       Мы застилаем постель и залезаем под одеяло. Китнисс незаметно пожимает мою ладонь и тянет её к себе на талию. Я хочу разжечь её поцелуями, но искры не могут заняться в таком холоде. Приподнимаю её ночнушку, но не стягиваю полностью. Не хочу ничего у неё брать, потому что для меня в её сердце ничего нет, – придётся давать.       Подсовываю ладони жене под лопатки и прижимаю её тело к груди. Покрываю поцелуями лоб, плечи, глажу её обнажённое тело, не раздеваясь. Китнисс беспорядочно взмахивает руками, когда я исчезаю под одеялом. Я ловлю её пальцы на ощупь и возвращаю потерянную уверенность прикосновениями. Жена немного расслабляется и позволяет поцеловать себя под грудью, а потом внизу живота. Её ладонь накрывает мой затылок. Жду рывка за волосы, но она меня не останавливает – мирится с тем, что моя рука скользит между её бёдрами. Ноги Китнисс выпрямлены и напряжены.       Щеки начинают припекать – я краснею, то ли от смущения, то ли от жары, когда осторожно целую её у коленки. Пряди волос прилипают ко лбу. Я пытаюсь стать щекоткой: ненавязчивой и приятной, держу её судорожно сжимающиеся бёдра и не даю сбежать, даже когда она пытается попасть коленкой мне по носу. Ты должна дать мне хоть какой-то шанс, Китнисс.       В ушах словно вата из одеяла, в темноте зрение притупляется, и я верю исключительно осязанию и вкусу. Ласкаю её, как могу. Китнисс больше не пытается вырваться, только иногда дёргается и сжимает мою руку. Я осторожен и сдержан, рассеянно глажу её дрожащий живот.       – М-м-м, – стонет она и сводит бёдра, пленяя мою голову. Останавливаюсь. Неужели настолько неприятно и больно? Она вся трясётся.       Откидываюсь на бок и, сбив простыню, вылезаю из-под одеяла.       – Извини, – шепчу я.       Китнисс крепко сжимает край одеяла и тяжело дышит. Я трусь лбом о её плечо, вымаливая прощение. И с чего я взял, что ей может понравиться? Хоть Сноу будет доволен: я изобретателен в пытках.       Жена переворачивается набок, и я закрываю глаза в ожидании пощечины, но она лишь целует в лоб и губы, кладёт ладони мне на грудь. Креплюсь и сдерживаю себя, чтобы не наброситься.       – Этого достаточно, Китнисс, – сглотнув, шепчу я. – Достаточно, – перехватываю её руки, чтобы запретить ласкать моё тело. Хватит. Хватит пыток на сегодня. Сноу и так будет доволен, а я не хочу работать сверхурочно.       Переворачиваюсь на другой бок и пытаюсь не замечать близость её тела или аккуратные поцелуи в плечи. На сегодня она свободна, даже если я теперь заперт в своём желании. Скоро Китнисс засыпает, уткнувшись мне в затылок, а я напряжённо считаю секунды. Сон не идёт, жар никак не спадает. Я будто приклеен к кровати: не могу перевернуться, чтобы её не потревожить.       Наконец, Китнисс ворочается и отпускает меня. Она мирно спит, лежа на спине, а я могу сбежать в душ. В матовые стенки кабинки не встроены камеры, я сажусь, откидывая голову на холодное стекло. Скоро приходит избавление. Желание засыпает, а вместе с ним и я. Жаль только подушка промокает от стекающих с волос капель.       Утро будит меня поцелуями. Китнисс присела на край кровати и гладит меня по волосам.       – Доброе утро, – хрипло шепчу я. – Я что-то проспал?       – Нет… Я пойду прогуляюсь, ладно?       – Ладно, – криво улыбаюсь я. Лицо наполовину завязло в подушке. – Спасибо, что предупредила.       Переодевшись в душевой кабинке, она уходит, а я спускаюсь на кухню через полчаса. Ничего не могу поделать с тревогой, растягивающей сердце в разные стороны. Оно не хочет тянуться и тихо стонет. Не могу сидеть дома, потому выхожу на улицу и плетусь до Шлака.       Скоро начнётся вторая смена, и к шахтам подтягиваются вереницы рабочих. У каждого в руках каска, кто-то уже надел её на голову. Может, Китнисс права? Я выгляжу жалко на их фоне, особенно сейчас, когда целыми днями слоняюсь без дела.       У потрёпанного здания администрации собралось несколько парней. На вид они не старше меня, а вдалеке, опустив голову, идёт Гейл, и я непроизвольно вздыхаю от облегчения. Значит, его нет в лесу.       Подстраиваюсь к очереди, пытаясь привлекать как можно меньше внимания, но меня, конечно же, везде узнают. Шахтёры косятся подозрительно. Накидываю на голову капюшон. Захожу в домик, сложенный из посеревших деревянных досок, и сажусь на единственный свободный стул. Начальник смотрит на меня удивлённо и качает головой. Нужды в работниках у них нет, с тех пор как упала возрастная планка, а меня уж тем более брать не хотят, ведь всем известно, что деньги мне не нужны. А вот ему нужны, так что я заговариваю ему зубы и подсовываю пару крупных монет. Больше проблем не возникает.       Правда, приходится вернуться домой и ждать следующего рабочего дня, чтобы начать. Ничего не говорю Китнисс. Она не верит в меня, да я и сам себе не верю. Может, работа в шахте мне не по силам. Сбегу на следующий же день и никогда не проболтаюсь ей, как я на самом деле беспомощен. Мне просто нужно знать, правда ли я хуже их всех.       Прихожу заранее и следую за толпой, отмечаюсь на входе. Пока не решаюсь ни с кем заговорить, тем более, что почти все вокруг гораздо старше меня. У обитого деревом земляного прохода на меня набрасывается паника. Я бывал в шахте пару раз, когда нас водили на экскурсии от школы, но мы ведь никогда не спускались вниз сильно глубоко и больше, чем на полчаса. Косые сваи поддерживают холм над головой, светят слабые лампы. Под землёй будет темно и душно. И я не смогу открыть окно.       У лифта меня нагоняет мужчина средних лет и говорит, что он должен мне всё показать. Я дышу чуть легче. По крайней мере, не заблужусь в первый же день. Что, если я потеряюсь в темноте или упаду в какую-нибудь яму? Надеюсь, я просто исчезну, и Китнисс никогда не узнает, что я возомнил себя одним из них.       Створки лифта закрываются, и мужчина, который назвался Стэном, ничего не может объяснить, когда всё вокруг так грохочет, так что я просто жду, пока свет скроется, и наступит темнота, в которой все станут показывать на меня пальцами. Что может делать городской в шахте среди крыс? Разве что притворяться одной из них, ведь меня, как и их, здесь не ждали.