Рука об руку

      В субботу заглянул Хеймитч и сообщил, что назавтра приедут наши группы подготовки и операторы, чтобы проверить, не разлучила ли нас смерть. Надо сказать, когда он вошёл, едва ли что-то могло нас разлучить: я как раз вернулся с прогулки, а Китнисс, пытаясь наверстать упущенные полдня, прижала меня к стене прямо у двери. Одна из камер как раз почесала мне затылок. Хеймитч, видимо, слишком удивился, чтобы язвить, потому пролепетал пару слов и сбежал, оставляя нас наедине.       – Опять будут наряжать, – пробормотала Китнисс, прерывая поцелуй, и ушла наверх, а я остался стоять у порога, чтобы отойти от её ласк.       Я уже чувствую себя городом, который каждый раз нужно брать приступом. Стоит появиться дома, как она набрасывается на меня, словно возмещая за то, что ночью мы целомудренно спим бок о бок. Её поцелуи резкие, горькие и манящие. Китнисс дразнит и подбадривает, и моё тело с радостью принимает её милостыню. Но чуть я прижимаю её крепче положенного, как она остужает меня щипками или покусываниями. Если пытаюсь настоять, вырывается и убегает. По ей одной известным расценкам Китнисс рассчитала, сколько любви мне положено в день.       Я помню все секунды. Китнисс врёт плохо, и каждый раз я отсчитываю секунду, когда она принимает решение. Моя жена охотница, и потому она никогда не забывает прицелиться: сжатые губы, холодный взгляд, лёгкий наклон головы. Я вижу, как появляется маска, как я за миг превращаюсь из врага в любимого мужа. Я изучил твои лица, Китнисс.       Только ночью я могу быть уверен, что она не лжёт, но тогда она стонет от боли, которая заперта в её голове. По ночам секунд на враньё ей не хватает. У Китнисс есть лишь короткие глотки воздуха, чтобы надышаться, и хриплые крики, чтобы высказаться. Ночью жена не дозирует наши соприкосновения, и только так она принимает мою нежность.       В воскресенье утром мы просыпаемся от звонка в дверь. Оказывается, Эффи всё это время жила в гостинице Дистрикта, чтобы явиться сегодня и помочь нам с первым роликом.       – Ну-ка убирайте, – командует она, указывая на постель. Мы ещё сонные, потерянные, у Китнисс на голове вольная копия свадебной причёски: волосы сбились в мягкий и спутанный валик.       Мне приходится унести постельное бельё наверх, потому что Эффи настаивает, что снимать нас будут прямо на диване в гостиной.       – А то подумают, что мы тут что-то неприличное собрались показывать, – отчитывает она. Ну да, после детальных сцен в Играх и камер в спальне, нам лишь остаётся бояться, что слабонервные капитолийцы заметят, какого оттенка у нас наволочки.       Хеймитч приходит позже, когда Эффи уже добивает нас своими советами о том, каким по счёту будет лежать на столе нож для крабов. Эбернети сразу замечает, что ни стола, ни крабов у нас нет, а вот «с остальным всё в порядке». Его вчерашние воспоминания настолько свежи, что дельных советов не выдавишь: сыпятся одни подколы и шуточки.       – Поцелуй его так же, и публика ваша, – в конце-концов, заключает он, и мы решаем больше не спрашивать.       Команды подготовки прибывают в окружении толпы детей. Абсолютно все от семи до десяти следят за цветастыми стилистами. Я встречаю их у порога и приглашаю в дом, там за дело сразу принимается Эффи, так что даже капитолийцы воют от всех этих правил приличия. Я остаюсь у входа и всё никак не могу решиться зайти: в доме покоя не будет. Вдруг со стороны ворот подбегает едва знакомый мне парень – сверстник, но с другого класса – и выцепляет из кучи детей своего младшего брата.       – Быстро домой! – подталкивает он брата в спину. – Через сорок минут у меня смена, а ты сбегаешь!       Вот и первые из тех, кого коснулась «реформа» Сноу: скоро шахтенная грязь въестся в его кожу, а лёгкие забьёт угольная пыль. Мне становится неловко стоять на крыльце без дела, когда другим предстоит тяжёлый рабочий день, потому захожу внутрь и сразу же попадаю в руки Порции. Я рад видеть здесь её, а не тех хмурых людей с виллы.       Несколько часов меня натирают до блеска, потом дают пухлый чехол с одеждой и велят переодеться. Ну, то есть одеться, по сути, потому что на мне и так ничего не было. Видимо, потому со второго этажа и доносятся крики Китнисс: она отказывается раздеваться, зная, что вокруг камеры, и Цинне приходится туго. Несколько раз он сбегает по лестнице, потом мимо гостиной, и мы с Порцией выглядываем в окно: он стоит снаружи и по полчаса не думает возвращаться. Китнисс на пределе и готова довести туда же любого.       На мне узкая нежно-голубая рубашка с бирюзовыми вставками. Края острого воротника завершает металл. На серебристых вставках выбиты узоры. Швы сковывают движения, но когда я жалуюсь на это Порции, она говорит, что «так больше обтягивает, только посмотри на себя».       Ещё через полчаса является оператор, от которого несёт выпивкой. Хорошо, что от него требуется немного: поставить камеру и заткнуться. На второе он не способен: этот ценитель экзотики, не умолкая, треплется о здешнем алкоголе и девочках.       Китнисс никак не хочет спускаться, потому Эффи решает начать без неё.       На спинку дивана облокотиться невозможно, потому мне приходится сесть на край и напрячь спину. Через десяток минут она уже начинает побаливать, а оператор всё никак не может настроить аппаратуру. Цезарь ведь сидит где-то у себя в Капитолии, а в Двенадцатом будет слышен лишь его голос.       – Как семейная жизнь, Пит? – спрашивает Цезарь, когда огонёк на камере, наконец, загорается.       – Хорошо. У нас в Двенадцатом всё отлично, – стоило мне заранее подумать, о чём рассказывать, потому что сейчас у меня в голове только яростные поцелуи жены, её чудная книжка да плач в брачную ночь.       – Огненная девушка оказалась хорошей женой?       – Идеальной, – отвечаю я и подстраиваю рот под улыбку. – Она так обо мне заботится. Ну, вы видели… как на арене.       В эту же секунду я слышу шаги и оглядываюсь: подобравшись со спины, Китнисс протягивает руки, чтобы накрыть мне глаза.       – Ай! – вскрикиваю я, когда она неловко попадает мне пальцем по глазу. Прекрасный пример женской заботы и нежности. Жмурюсь и пытаюсь сморгнуть набежавшие слёзы.       Китнисс подлетает ко мне и, сложив губки трубочкой, дует в лицо.       – Пит, прости-прости-прости, – лепечет она, и я сразу же узнаю этот глупый голос для интервью. Для капитолийцев у неё припасены самые топорные приёмы.       – Ничего, – я пожимаю руку жены, – просто поцелуй меня.       – Где? – деловито интересуется Китнисс.       – Вот здесь, – я указываю на висок.       Она целует в глаза, лоб, трепетно касается шеи, отодвигая стреловидный воротник в сторону. Я откидываю голову и наслаждаюсь её нежными ласками. Плевать, что весь Панем это увидит. Она моя, а я самый искусный лжец, потому что всё моё притворство на деле правдиво. Я не изображаю удовольствие – я дышу им.       Всегда хорошему приходит конец: Китнисс отстраняется, горя покрасневшими щеками, а я тыкаюсь в её шею, слепо, как новорождённый котёнок.       – Извини, Цезарь. Я даже не поздоровалась.       – Здравствуй, Китнисс. Чудесное платье.       Я приоткрываю глаза и смотрю на ткань, к которой прижался лбом. Она белая и шероховатая на ощупь, совсем тонкая и нежная. Платье недлинное – видны коленки. Но больше всего меня поражает жёсткая геометрическая конструкция – под грудь вшита другая, более плотная ткань, которая устремляется вверх острыми жёлто-белыми лепестками. Китнисс прекрасна.       Пропускаю мимо ушей часть разговора, оглядывая жену. Хорошо, что она и сама справляется: мило чирикает с Цезарем и улыбается вовсю, сжимая мою ладонь.       – Пит? Да он целыми днями пытается меня накормить. Ужас какой-то. Так и хочет, чтобы я ни в одно платье не влезла.       – Ну что ты, я просто хочу, чтобы ты восстановилась после Игр. Ты ведь тогда ела совсем мало, – наконец, включаюсь я в разговор.       – Тогда я тоже буду тебя кормить. Можно? – она касается пальцем моих губ. Это просто умилительный жест для капитолийцев или напоминание о той ночи, когда я сделал так же?       – Можно, – еле слышно говорю я.       – Ты тоже похудел с соревнований по борьбе, – Китнисс сразу замечает, что сказала лишнее, и её щеки снова алеют.       – Ну-ка поподробнее, – Цезарь, конечно, не уйдёт с пустыми руками.       – Ну, в прошлом году в школе были соревнования… – ей явно тяжело говорить.       – Ага, – решаю помочь я. – И я проиграл.       – Неправда, – возмущается Китнисс. – Ты занял второе место, и то лишь потому, что брат тебя старше.       Китнисс смотрит в мои глаза открыто, и я вспоминаю её слова перед Играми. Уже второй раз она заговаривает о тех соревнованиях. Возможно, это и правда то, что она думает. Прижимаюсь лбом к её лбу и смотрю в глаза: хочу сохранить надолго эту искорку честности. Больше такого шанса может не быть.       – Так вы дрались по парам? – вмешивается Цезарь.       – Да.       – В форме?       – В шортах, – отвечаю я. Откуда у нас в Дистрикте какая-то специальная форма для борьбы?       – Так значит, без верха? – не унимается Цезарь, и я понимаю, к чему он клонит.       – Да.       Слышно, как Цезарь смеётся и даже разок хлопает в ладоши.       – Так вот, чем ты её покорил, Пит, – радуется он своей находке. – Знаешь, ходи так почаще, и её сердце вечно будет твоим.       Если бы всё было так просто, Цезарь. Ты думаешь, Китнисс сейчас просто стесняется или, может, даже предаётся приятным воспоминаниям, от которых краснеют щёки, но я чувствую, что она растерянна и зла. И что, как бы я ни выхаживал у неё под носом с тяжёлыми предметами в руках, это ничего не изменит: я враг, а в них сила только пугает.       В конце-концов, Цезарь отстаёт, и красный огонёк на камере гаснет, Китнисс поднимается с дивана и одёргивает платье. Раньше нас всегда одевали в одном стиле, а теперь я в голубом, а она в жёлто-белом. Лишь спустя секунду я понимаю, что это значит. Выхожу из комнаты и ищу Цинну и Порцию – они сидят на кухне и пьют чай.       – Я вода, – говорю, едва их увидев.       Порция довольно кивает.       – Мы решили, это подчеркнёт цвет твоих глаз.       – А Китнисс… – её хрупкая фигура в нежном платье навязчиво мелькает перед глазами, – она лилия.       – Мы так и думали, что ты поймёшь, – улыбается Цинна.       Прощаюсь и ухожу, спеша в гостиную. Китнисс ещё сидит на диване и вынимает шпильки из причёски. Локоны один за одним падают ей на плечи. Моя водяная лилия. Моё украшение и моя жизнь, а я – вода, которая её поддерживает. Хотел бы я, чтобы она и правда так во мне нуждалась.       Сажусь рядом и помогаю расплести причёску. Китнисс отворачивается и молчит, вроде так удобнее, но я бы хотел видеть её глаза, а не только спину.       Когда все расходятся, мы переносим постель обратно вниз: спать на кровати не решаемся. Я из-за желания, она – от неприязни. Мы оттягиваем дни, когда снова придётся играть в любовь по-взрослому и пока просто жмёмся в объятиях перед сном. То есть я прижимаю жену к себе, а она просто мирится с ролью плюшевого мишки. Засыпаю быстро и крепко, брежу снами об ураганах и маленькой прекрасной лилии, которую не щадят шквалы и ливни. Озеро исходит волнами от каждого хлёсткого удара ветра, и цветок качается вместе с ним. Я ничем не могу помочь: стихия сильнее, а я как раз тот, кто полностью подчиняется её власти.       Хотя сон не из худших, я просыпаюсь испуганным. Хочу проверить, спокойно ли спит Китнисс, но она не лежит рядом – сидит на коленках и смотрит куда-то через спинку дивана, к выходу из комнаты.       Слышится слабый звук. Я резко сажусь и повторяю её взгляд: телевизор включен, там мужчина и женщина, капитолийские до ужаса, целуют друг друга в порыве страсти.       Свет гаснет.       Китнисс отбрасывает пульт и остаётся сидеть смирно. Знает, что я её поймал.       – Не можешь уснуть? – спрашиваю я, а Китнисс ложится, ничего не ответив.       Я поворачиваюсь на другой бок, к окну. Сначала книга, а теперь это. Жена знает, как неубедительно она врёт, потому хочет отточить приёмы. Пусть это лишь пыль в глаза Сноу, для меня её ложь обернётся другим.       Как оступился раз, так оступлюсь ещё. Пройдёт время, и я поверю: поцелуям, объятиям, её нежному голосу. Если бы не крест на руке, я бы уже задел её ловушку и повис в воздухе. Жена сделает из меня послушную игрушку, перевяжет глаза ложью и скроет себя настоящую.       Я обманусь и снова решу, что она влюбилась. А Китнисс продолжит бороться, как делала это всю жизнь. Я верю, однажды ей удастся выбраться: она сломает прутья и вылетит из клетки на волю. Только когда оковы спадут, я не решусь покинуть темницу, где был любим. Я останусь лежать в её осколках.