Рука об руку

      Когда я открываю глаза наутро, свет за окном ещё белёсый, и над дорогой висит туман, но всё равно я безнадёжно проспал. Половина Китнисс пустует. Жены нет ни в ванной, ни на кухне, ни в гостиной. Я зову её по имени и пытаюсь найти записку, которую она, конечно, не писала. В доме много пустых комнат: ещё несколько спален, кабинет, ванные, столовая и чердак, но Китнисс не оставила ни следа. В животе словно устроилась секция вязания узлов, а в голову стучатся едкие мысли: Гейл вчера ничего не понял, он мог вернуться. Что, если я не услышал звонка? Что, если она ушла?       Заглушаю панику, убеждая себя в том, что Китнисс не стала бы так рисковать семьёй. Может, она у матери? Почему не разбудила, почему не сказала? Выбегаю из дома и останавливаюсь только у ворот Деревни Победителей. Куда мне идти и идти ли вообще? Если Китнисс узнает, как я боюсь её потерять, как брежу каждую ночь кошмарами о том, как она исчезает или погибает, она получит оружие, против которого я практически беззащитен. Прислоняюсь к потрескавшемуся каменному столбу и закрываю глаза – хочу взять себя в руки. Скорее всего, вернётся Китнисс быстрее, чем я её найду, потому лучше всего остаться здесь, в Деревне. Не хочу идти в дом, потому что определённо наговорю гадостей, когда она вернётся, а такое нельзя видеть камерам.       Спустя пару минут из-за дальнего дома появляется Гейл. Значит ли это, что Китнисс не с ним? Завидев меня, он ускоряет шаг.       – Где она? – спрашивает Гейл, смотря за моё плечо. Будто я прячу Китнисс за спиной.       – Слушай, – начинаю я спокойно. Важно, чтобы он понял. – В нашем доме камеры, за Китнисс следят.       – Камеры? – глухо переспрашивает он.       – Да, за нашей жизнью следит Сноу. Ей нельзя видеться с другими мужчинами.       Ну ладно, вру. Такого уговора не было, но думаю, это входит в понятие «счастливой семьи». Так или иначе, я не выдержу, если он станет ошиваться около нашего дома.       – Или что?       Хоть мне и хочется вмазать ему прямо здесь и сейчас, чтобы хоть немного успокоить волнение из-за её отсутствия, было бы глупо так отступать. Драка отгонит его всего на пару дней, да и другие мои доводы он потом слушать не станет.       – Или пострадает её семья.       Гейл бесится, отчего его щёки то надуваются, а то опадают, как выдохшиеся воздушные шарики. Чувствую, сейчас будет спорить. За его плечом лежит пустая дорога, зажатая деревянными домами. Вдруг со стороны площади появляется Китнисс: на её плече болтается дорожная сумка. Я спешу к ней, задевая Гейла.       – Что это? – я тыкаю в сторону сумки.       Китнисс, кажется, удивлена, что встретила меня здесь.       – Утром пришёл конверт с нашими деньгами. Я сходила за едой.       Моё возмущение лопается, душа превращается в мыльный пузырь, хрупкий, но такой лёгкий и свободный. Хочу прижать её к себе и больше не отпускать.       – Отдай, – отбираю у неё сумку.       – Там же яйца! Разобьёшь…       – Надо было разбудить меня, – собираю в ладони выбившиеся из её косы пряди и заправляю их за ухо.       Тянусь к её губам, чтобы поцеловать, когда она поворачивает голову, подставляя мне только щёку.       – Отстань, – просит она тихо, но даже негромкий голос отрезвляет. Опять забыл, что ей нет дела до моих страхов.       А что ещё хуже – она заметила Гейла у ворот и бросила на меня злой взгляд.       – Я сказал о камерах. Чтобы он больше не приходил, – говорю я ей вдогонку. Жена уже спешит к своему дружку, но, услышав мои слова, замедляет шаг и оглядывается. Видимо, понимает, что эту связь ей не удастся сохранить. И почему я назвал это «связью»? И без того мерзко на душе.       Плетусь следом, ведь я не готов оставить их наедине.       – Привет, – говорит Китнисс, а я тлею от того, как трепетно звучит её голос.       Гейл выпрямляется, прибавляя ещё на полголовы в росте. Сноу бы его побрал.       – Привет, Кискисс.       Как он назвал мою жену? Подхожу вплотную и кладу руку ей на талию. Это стирает лёгкую улыбку с её губ.       – Пит сказал правду. Мне нельзя с тобой видеться. Прости.       Я подталкиваю жену в бок, чтобы обнять другой рукой, и отрезаю её от Гейла. Разговор окончен. Нам пора домой. Ещё одно «прозвище», и мои слова будут жечь. Срочно надо убрать его с глаз и отцедить мой яд.       Подгоняю её к дому, едва сдерживая горечь. В горле першит.       – Учти, – говорю я и с самого начала понимаю, как это глупо и по-детски, но не могу промолчать, – оленей не люблю, – Китнисс не может разобрать мой бред, – и рога носить не собираюсь.       Захлопываю входную дверь и сбегаю на кухню. Деловито раскладываю продукты по полочкам, сглатывая вязкую ревность, застрявшую в горле. Перед глазами мутно. Пусть ненавидит, но она же не может… не должна…       – Не прячь, я яичницу сделаю, – Китнисс подходит и забирает у меня продукты.       Она режет хлеб и разбивает яйца. Вскоре кухню окутывает тёплый аромат. Я стою, отвернувшись, потому что всё ещё боюсь показать свои глаза: вдруг она прочитает в них эмоции и рассмеётся.       Спустя пару минут всё готово, я по просьбе Китнисс сажусь за стол. Она подходит сзади и ставит передо мной тарелку, наливает чай. Её пальцы будто случайно проскальзывают у моей шеи.       Я не притрагиваюсь к еде, пока Китнисс не садится рядом. Почему-то без тарелки.       – А почему ты не ешь?       – На рынке не удержалась и съела несколько яблок, – жена улыбается тепло и открыто, так что я вмиг оттаиваю и целую её в запястье. – Ешь давай! – немного раздражённо говорит она.       Я прицеливаюсь в гренку побольше и отправляю её в рот, заранее улыбаясь.       Зря.       На зубах скрежет, а на языке – приторная сладость. Яичница утопает в сахаре. Китнисс улыбается ещё шире, ещё нежнее. Я опускаю голову. Теперь точно знаю, что она слышала вчерашний разговор, и сахар в итоге оказался у меня в тарелке. Не у него. Жую всё, до последней крошки из чистого упрямства. Медленно и тщательно, пока ей не надоедает улыбаться. Думаю, придётся взять готовку на себя, иначе долго не протяну, особенно если вспомнить её знания о ядовитых ягодах.       – Спасибо, милая, – встаю и подхожу к Китнисс, всё ещё сидящей на стуле, и приподнимаю её подбородок. Целую резковато и немного яростно, откидывая её голову назад. – Мне надо будет сейчас ненадолго уйти. Ключ пока один, так что я тебя запру. Заодно сделаю дубликат.       Поднимаюсь наверх и подрисовываю почти стёршийся крест. Ручка плохо пишет, и мне приходится долго её трясти. Не знаю, есть ли смысл в этом знаке, когда Китнисс и сама не даёт мне забыться.       Когда спускаюсь вниз по лестнице, замечаю краем глаза, что Китнисс легла на диван с книгой в руках. Интересно, что там сказано о готовке, потому что над этим ей явно стоит поработать. Она никак не протестует, так что я запираю дверь и ухожу.       Как я и надеялся, в пекарне ни одного посетителя, и на перезвон колокольчика над дверью выходит Крес, мой старший брат.       – Привет, Кресцент, – поддеваю его с самого начала. Брат бесится, когда слышит своё полное имя. Пусть девушкам он и плетёт, что его зовут в честь полумесяца, я-то знаю, что это «рогалик». Мне ещё повезло с именем.       (прим. crescent с английского "полумесяц" и "рогалик")       – Так ты жив, – он кладёт на прилавок полотенце и оценивающе на меня смотрит. – Едва разглядел тебя на свадьбе. Кажется, ещё ниже стал.       – Может, – пожимаю плечами, – из-за этого, – приподнимаю штанину, показывая протез.       Брат хмыкает.       – Повезло, что ты уже женился. Никогда бы не подумал, что ты это сделаешь раньше меня.       – Ну, ты-то никогда не женишься.       Брат пользуется большим успехом у девушек, вот только это ни разу не переходило во что-то серьёзное. Просто они не могут устоять перед его дерзостью.       – Может ты и прав. Правда, я вот думал, что ты умрёшь девственником.       – Почти вышло. Да и ты не расслабляйся. Того и гляди, не сумеешь сбежать от какой-нибудь из твоих.       Крес смеётся и качает головой в притворном испуге.       – Тебе помочь? – мельком проверяю прилавок. Ещё не хватает половины утренней партии. – Снова тебя кинули?       – Ну да.       Мы проходим на кухню, и я пристраиваюсь то там, то тут, вспоминая такие привычные движения. В пекарне больше никого нет, ведь все уехали к поезду, чтобы забрать свежие продукты. Так всегда бывает по средам, и Крес остаётся за старшего. Да он и правда старший. Будь здесь вся семья, я бы не решился прийти.       – Ну как твоя Китнисс?       – Хорошо, – огрызаюсь я понапрасну. Получаса не хватило, чтобы успокоиться до конца.       – Она того стоила?       – Пока не знаю, – отвечаю я честно. Не знаю, как можно жить так, как живём мы.       – Да ладно, – издевается брат, – только не говори, что вы ещё не успели…       – Тебе бы только об этом, – отмахиваюсь я. – А вообще я по делу. Ты свободен вечером?       – Смотря зачем, – скучающе тянет Крес, но я-то вижу в его глазах любопытство.       – Хочу сделать Китнисс сюрприз, надо убедиться, что она посидит дома пару часов.       – А ты уверен, что она устоит перед моим обаянием? – Крес так вальяжно откидывается на стол, что меня даже тянет на смех. Капитолийским моделям до него далеко – так-то позировать…       – А ты не сильно обаяй, – делаю суровое лицо. – Да и потом, не советую тебе связываться с моей женой.       – Да сам знаю. Она и из лука стрельнуть может. Я как-то люблю девушек понежней.       – Ну вот. Так что займи её чем-нибудь. Построй из себя дурака, как обычно.       – Ладно, так и быть, но если она влюбится в меня без памяти, я не виноват.       – По рукам. Только вот что: в доме камеры.       Его дерзкая улыбка тает.       – Понимай и молчи, – предупреждаю я.       – Понимай и молчи, – эхом повторяет брат.       Это наш девиз: только так можно выжить в мире, где вокруг полно миротворцев. Нельзя показывать недовольство, нельзя сбалтывать то, что думаешь. Больше Кресу и объяснять ничего не надо. Он будет осторожен. Эта привычка уже въелась в саму кровь – все слова проходят цензуру.       Я остаюсь в пекарне ещё на несколько часов. Мы с Кресом перекидываемся дразнилками, как в старые времена. К вечеру может заглянуть мама, так что я линяю, взяв с брата обещание, что он придёт, как только сможет. Напоследок подкладываю денег в кассу. Не хочу показывать, что это я, а то они привыкнут и сядут на шею. Не хочу, чтобы они ждали от меня подачек в какой-то определённый день, по случаю или ещё как-то. Не хочу, чтобы они терпели меня из-за этого. А так можно свалить всё на зубную фею.       Мне приходится навернуть большой круг по городу, чтобы зайти к мастеру и сделать копии ключа. Как бы мне ни хотелось держать Китнисс подальше от чужих наглых глаз, я не могу запереть её в доме, как в клетке. Она всё равно вырвется на свободу.       Когда я возвращаюсь, жена стоит на стуле на кухне и с остервенением и злостью трёт дверцу навесного шкафчика. Согласен, комната утонула в пыли, но то, как усердно Китнисс работает тряпкой, как остро воздух пахнет химикатами при закрытых окнах, меня пугает.       – Китнисс, – зову я и замечаю на столе открытую книгу. Боюсь, страницы как раз посвящены уборке. – Ну-ка слезай! Отдохни.       Она упрямится и продолжает натирать деревяшку тряпкой, так что мне приходится насильно снимать её со стула. Я выдираю ткань из её кулака.       – Что это у тебя за гадость? – открываю окно, чтобы едкий запах выветрился.       – Я обязана следить за чистотой в доме, – упрямится Китнисс.       – Кому нужна такая чистота, если ты надышишься этим вот? – указываю на бутылёк с вязкой жидкостью, стоящий на столе.       – Я же твоя жена, – поясняет она, – и не справляюсь с другим… – она умолкает на долю секунды, – с готовкой…       Я продолжаю её отчитывать по инерции: поругиваю за то, что влезла на стул, за то, что не защищает руки, а я ведь так люблю целовать её нежные пальчики. В общем, несу чушь, подхожу вплотную и обнимаю её. Шепчу в самое ухо:       – Думаешь, рвение здесь тебя спасёт?       Она судорожно мотает головой.       Знаю, мой вопрос прозвучал бессердечно и эгоистично, но я слишком хорошо помню слова Президента. Он считает мою любовь орудием пытки, а значит, уборкой его не одурачишь, как бы Китнисс ни хотелось заменить один из параграфов, который наверняка есть в этой книжке, чем-нибудь другим. Боюсь, единственное, на что можно надеяться, это то, что Сноу не был с нами откровенен в своих целях. Уж слишком убедительным объяснением для отмены Тура Победителей оказалась наша свадьба. Если правда то, что Президент говорил о волнениях, наше появление в Дистриктах могло только подстегнуть их. И отмена Тура очень ему на руку. Может, о нас он забудет. Но я не могу знать наверняка.       – Мне жаль, – добавляю я едва слышно и отпускаю её.       Высвободившись, Китнисс долго держит руки под проточной водой. Я слежу за тем, как она под конец даже забывает, что надо иногда потирать ладони, и задумывается – уходит в себя.       – Сегодня у нас будут гости, – я пытаюсь вернуть её к действительности. Китнисс вскидывает подбородок и выключает воду. – Мой старший брат, Крес, придёт, чтобы с тобой познакомиться.       – Это тот, у которого имя похоже на бублик? – она чуть улыбается.       – Рогалик, вообще-то, – поправляю я. – Только Кресу не напоминай: он очень ранимый рогалик.       – Ладно, – жена вытирает руки о полотенце и забирает со стола книгу.       Спустя полчаса, которые мы проводим в гостиной, смахивая пыль с пустых книжных полок, приходит Кресцент. Я знакомлю его с Китнисс и стараюсь незаметно улизнуть, оставив их вдвоём. Жена подозрительно косится на меня, когда я ухожу, но я не волнуюсь: по моему обществу она явно скучать не будет.       Миссис Эвердин замечает меня издалека и открывает дверь, так что я извиняюсь, что пришёл так поздно. Оказывается, что носить почти нечего: вещей негусто, а мебель в доме уже есть, так что я всего лишь помогаю с парой сумок. Сложнее донести склянки с лекарствами и засушенные травы, но это скорее неудобно, чем тяжело. Я всю дорогу боюсь что-нибудь разбить. И вообще мне пока неуютно встречаться с семьёй Китнисс, когда её самой нет рядом, но и мама, и сестра разговаривают со мной охотно и приветливо, так что спустя полчаса неловкость почти исчезает.       Дом напротив нашего с Китнисс поменьше, но обставлен так же дорого. Если чуть-чуть прибраться, жить в нём будет хорошо, особенно прятаться в тепле зимними вечерами, когда хлипкие лачуги в Шлаке продувает насквозь.       Мы не разбираем вещи на месте, а просто оставляем тюки на полу. Через пару часов носить уже почти нечего, и миссис Эвердин уверяет меня, что если что-то и осталось, то они с Прим и сами справятся.       Когда я вчера представлял себе, как скажу Китнисс об этом доме, всё выглядело намного радужнее, но день не задался, и я больше не ожидаю благодарности. За сегодня я понасобирал в душу слишком много заноз: они впились глубоко и всё отравляют.       Так или иначе, мне нужно отпустить брата, так что я возвращаюсь домой и тихо открываю дверь. Из гостиной доносится негромкий смех. Может это и неправильно, да и волноваться не о чем, но я всё равно чувствую укол ревности: со мной она не смеётся по-настоящему.       Моё появление прерывает их разговор.       – О! – замечает меня Крес. – Я как раз рассказывал Китнисс, какой ты засранец.       – Что там рассказывать, – бурчу я, – она и так знает.       – И что мне полагается за помощь? – он встаёт с дивана и готовится уходить.       – За какую? – я поднимаю брови.       – Ну, я честно развлекал твою жёнушку, – Крес делает вид, что от обиды надувает губы. – И заметь, не сделал этой прелестной девушке ни одного комплимента.       – Брат по вызову, что ли? – я выталкиваю его в спину. – Проваливай давай!       Проводив Креса до двери, я возвращаюсь и останавливаюсь на пороге гостиной.       – Нам вообще-то тоже пора.       – Куда это? – спрашивает Китнисс. Она продолжает рассеянно улыбаться, ещё не вполне переключившись в режим «Пит-здесь».       – Увидишь.       Вечер пахнет влажной свежестью, отчего становится понятно, что осень уже наступает уходящему лету на пятки.       – Мы что, к Хеймитчу? – спрашивает Китнисс, когда мы идём к дому напротив.       – Нет, он живёт там, дальше, – указываю я в сторону дома со старыми деревянными рамами.       – Тогда к кому?       – Чего ты такая нетерпеливая? Потерпи пару секунд! Ты мне доверяешь?       Плохая шутка.       Хорошо, что дверь открывается прежде, чем Китнисс успевает как-то меня осадить. Уж Прим-то она точно не ожидала здесь увидеть.       – А ты что здесь делаешь? – удивляется жена.       – Живём теперь тут, – Прим счастливо улыбается и смотрит на меня, я улыбаюсь в ответ, сперва не замечая, что Китнисс повернула ко мне голову.       – Чего? – защищаюсь я от её долгого испытующего взгляда.       – Нет, ничего.       – Проходите уже.       Прим не терпится усадить нас за новый стол, правда, миссис Эвердин извиняется, что еды пока нет, да и откуда ей взяться, когда «Пит всего полчаса назад помог нам перенести вещи». Я прячу взгляд. Как назло, рисунок у паркета вполне обычный: дощечки соединяются наискось, и искать в них тайные знаки – бессмысленно.       Мы с Китнисс не хотим их стеснять, так что быстро уходим. Миссис Эвердин ещё нужно разобрать сумки, а Прим скоро спать. Вот «спать»-то меня и пугает больше всего. Всё добродушие Китнисс быстро тает, и в спальне она снова холодна, как лёд: долго сидит в ванной, а, улёгшись, прячется под одеялом по самые глаза. Я сажусь у подушки и, не спеша, подрисовываю крест, который заметно выцвел за день, особенно от работы в пекарне.       Китнисс пододвигается к центру кровати и хватает меня за запястье, так что я ложусь рядом и кладу палец на её пухлые губы.       – Иди… – глухо шепчет она, – иди ко мне…       Чтобы не напугать её резким броском, я стараюсь охладить свою кровь: начать с осторожных поглаживаний и поцелуев. Будто устраиваясь поудобнее у её шеи, я перекидываю одну ногу и нависаю сверху. Китнисс приподнимается и помогает мне стягивать с неё одежду. Свою я скидываю сам.       Мы полностью обнажены, но от этого становится только жарче. От волнения у меня на лбу выступает испарина. Ищу спокойствие в её губах, но Китнисс ускользает от поцелуя, совсем как сегодня утром, и я вспоминаю Гейла и проклятые рога. Злюсь и брыкаюсь, тщетно вышвыриваю из мыслей это навязчивое прозвище «Кискисс». Хочу, чтобы она опять льнула ко мне, как кошка, моя кошечка, вилась и упрашивала, но всё, что получаю, – влажные искры в глазах. Уже даже не могу поручиться, что не в моих собственных.       Падаю набок и, грубовато схватив Китнисс в охапку, притягиваю её спиной к моей груди. Не могу видеть презрение и ненависть в её глазах. Как бы там ни чернел на руке крест, предпочитаю обманываться, что она моя. Хотя бы телом, если душа для меня навсегда закрыта.       Сначала она крепко сжимает мою ладонь и кривится от боли, но через несколько секунд возвращается к прежней отрешённости. Больше она не поворачивает головы, и мне остаётся только уткнуться в её шею и раз за разом целовать жену в волосы.       Её дыхание – слабая тень моего. Я будто подлетаю от наслаждения – она тянет меня вниз стеклянным поблёскиванием глаз. Я подтягиваю Китнисс толчками всё быстрее и быстрее, прижимая её поясницу к своему животу.       Её дыхание догоняет моё. Китнисс приоткрывает губы и закидывает голову, чтобы я мог дотянуться за поцелуем. Судорожно выдыхает мне в рот и прикрывает глаза. Её ресницы трепещут. На какой странице сказано, что так идеальная жена сводит мужа с ума? Я хотел бы почитать, Китнисс, чтобы знать твои уловки.       А пока я наивен.       Я принимаю твои пламенные вздохи, ловлю редкие поцелуи, которые ты решаешь мне подарить, и сливаюсь с твоим телом в единое целое. Наверное, где-то внутри живёт твоя душа, и она кривится от моих издевательств.       Беспорядочно целую в шею, заодно пытаюсь вдохнуть чуть больше воздуха: я задыхаюсь и тону, погрязнув в ощущениях. От стыда и отчаяния спешу прильнуть к её нежной коже, пряча преступно счастливую улыбку. Я вне мира, где любимая меня ненавидит, – я там, где она льнёт к моей груди, я там, где могу поверить, что это по-настоящему.       Я сам прерываю своё счастье, возвращаюсь туда, где приходится шлёпать на одной ноге в ванную, оставив надруганную мной же любимую позади, и избавляться от следов своего преступления. Я снова в том мире, где, вернувшись, я вижу, что от моих, как мне казалось, ласковых поцелуев, у неё на шее проступает фиолетовая краснота, где я до бесконечности прошу прощения, а Китнисс отмахивается и засыпает в моих объятиях. А у меня даже не хватает смелости объяснить, что извиняюсь я за шею, а за остальное я и не жду прощения, потому что его нет.       Как и нет оправдания тому, что я втайне надеюсь, что сегодня Китнисс приснятся кошмары не обо мне, и я смогу насладиться секундой, когда мои объятия принесут ей хоть что-то, кроме боли и отвращения.