Рука об руку

      Ночь капает светом луны в окно, когда я просыпаюсь от смутного чувства опасности. Под рёбрами горит след от удара. Китнисс мечется во сне, путаясь в одеяле, она лежит на животе и вскидывает руки. Ладонь упала у моего живота. Стоны приглушает подушка. Она сдавленно кашляет, будто задыхаясь.       – Китнисс! – я сажусь в кровати и тормошу её за плечи, пытаясь перевернуть на бок. В сцепленных зубах зажат крик.       Не просыпается – лишь переворачивается на бок так, что мне приходится спешно поправлять одеяло.       – Китнисс! – её истошный крик вырывается в воздух и звенит у меня в ушах. Подхватываю жену под спину и голову, приподнимаю над подушкой, сжимаю в объятиях, слегка встряхивая.       Крик обрывается, а я продолжаю сжимать её в кольце из рук.       Не сразу понимаю, что Китнисс проснулась.       Я укладываю жену обратно – она не сопротивляется, но смотрит настороженно. Жду упрёков.       – Я кричала? – её охрипший голос и сам служит ответом.       – Да. Я не мог тебя разбудить.       Китнисс пытается разобраться в складках одеяла.       – У тебя кошмары?       Она замирает и ложится ко мне лицом.       – Об Играх? – спрашиваю я, вспоминая собственные сны.       – Иногда, – уклончиво говорит Китнисс и закрывает глаза.       – А сейчас? О чём сейчас? – знаю, что не должен такое спрашивать, ведь это личное, но у меня очень плохое предчувствие, разъедающее как кислота.       – О темноте.       Одеяло чуть приподнимается, когда Китнисс протягивает ко мне ладонь. Холодные пальцы касаются запястья. Я радуюсь её близости, почти ликую, но она вдруг щипает меня и отдёргивает руку. Злится? Корит за то, что я полез с объятьями? Мстит за мои щипки?       Подперев щёку ладонью, Китнисс засыпает, а я лежу в колыбели темноты и вытряхиваю из головы мучительную мысль. Может, так она ответила. Может, про это и был кошмар. Может, это я вышел из темноты и заставил Китнисс кричать. Так решает воображение, и до самого утра я вижу во снах тёмные пятна, свои окровавленные руки и ищу её по крику.       Наутро я просыпаюсь позже жены. Она лежит под одеялом и не думает вылезать. Запоздало понимаю, что она всё ещё без одежды. Я бы предпочёл дождаться, пока утихнет утреннее возбуждение и одеться так, чтобы Китнисс не увидела протез, ведь при свете нога выглядит куда хуже, но делать нечего – нащупываю под одеялом полотенце, повязываю его вслепую и встаю. До двери всего пара шагов, а там я смогу спрятаться в гостиной, я прохожу их быстро, надеясь, что жена не смотрит. Не выдерживаю и оглядываюсь на пороге. Смотрит. И, судя по пришибленному виду, увидела всё, что хотела.       Одевшись, я возвращаюсь и спрашиваю, где её вещи. В небольшой сумке одежда свила гнездо, я выуживаю какое-то короткое платье и непарное бельё. Кажется, Китнисс недовольна выбором, но не протестует. Она копошится под одеялом, натягивая бельё.       – Подними руки, – командую я. Китнисс просовывает голову в вырез и кладёт ладони на мои плечи, пока я аккуратно спускаю платье вслед за одеялом. Моё плечо вздрагивает от её лёгкого щипка. Знаю, справилась бы и сама, но уж слишком соблазнительной казалась возможность тебя коснуться.       Завтрак запаздывает уже на полчаса, когда нам сообщают, что через пятнадцать минут пора уходить. Гостеприимство Президента не безгранично. От него, кстати, никаких вестей, что кажется мне хорошим знаком. Нам удаётся пробраться через виллу и сесть в автомобиль незамеченными.       На станции уже стоит поезд, из которого выглядывают Хеймитч и Эффи: мы едва успели до отправления. Ментор меряет меня хмурым взглядом. То ли привычное похмелье, то ли Китнисс успела нажаловаться на свадьбе. Или опять дело в их ментальной связи. В общем, мне без разницы.       Ищу купе – теперь у нас оно одно на двоих – и проверяю его на камеры. Осматриваю каждый сантиметр стен и потолка. Чисто. Наверное, не было смысла всё оборудовать ради одной ночи.       – Сегодня кроликам дали передохнуть, – говорю я Китнисс, которая заходит и садится на край кровати.       – Думаешь, смешно?       Я бросаю носиться по комнате и, проверив, что дверь плотно закрыта, опускаюсь рядом.       – Если хочешь ругаться, постарайся кричать не сильно громко. Чужие уши ни к чему.       – С чего ты взял, что я буду? – от вчерашнего испуга не осталось и следа.       Страх, грызущий меня с самого утра, чуть отступает: она не сдалась, она не сломалась. Я согласен на что угодно, кроме слёз.       – Потерпи, я постараюсь что-нибудь придумать…       – Не смей! – её взгляд какой-то рассеянный, а пальцы скользят по пуговицам моей рубашки. Стягивают воротник. – Не смей, слышишь?!       – Что?       Жду обвинений, жалоб, проклятий, жду, что скажет, чтобы я больше не смел к ней и пальцем прикасаться. Если бы я мог! Это стало бы худшим наказанием: видеть её каждый день, чувствовать рядом – под боком – и не сметь дотронуться. Не отваживаться приласкать или поцеловать. Пусть требует возмездия. Я буду притворяться: гладить её в миллиметре от кожи – через воздух. Главное – не видеть больше, как она плачет из-за меня, не слышать, как стонет от меня-монстра во сне.       – У нас есть правила, – она отпускает воротник и смотрит строго. – Мы играем по ним.       – Но…       Хочу встряхнуть её, сказать, что есть выход. Мы не видим его сейчас, но он обязательно есть. Хочу сбить суровое выражение её лица.       – Никаких "но", – отрезает Китнисс. – Что бы ты себе ни придумал, забудь. Мы пешки, ясно? И если с Прим что-то случится, ты будешь виноват.       Она поднимается с дивана, и я, как по команде встаю следом.       – Пошли завтракать.       Китнисс приоткрывает дверь, а я – рот, хочу возразить. Она разворачивается на пороге и рассерженно на меня смотрит.       – Молчи! – шепчет жена, приникая к моим губам. Дыхание сладкое и пленяющее. Я закрываю глаза, а когда прихожу в себя, вижу, как по проходу семенит одна из служанок.       Пока Китнисс ведёт меня за руку в общее купе, поезд выезжает по туннелю за черту гор. За окнами наступает минутная ночь, прежде чем дневной свет возвращается и затмевает слабую подсветку поезда.       В общем купе уже сидят Хеймитч и Эффи. На сопровождающей жёсткое геометричное платье, и она всё никак не может пристроиться на стуле. Хеймитч скучающе наблюдает за её попытками. Стоит нам войти, как атмосфера меняется. Эффи выдаёт широкую улыбку, ведь мы «её победители», а Хеймитч встаёт и выдвигает третий стул, стоящий за тем же крохотным столиком, куда пытается приземлиться Эффи. Наконец, сопровождающая садится, подмяв под себя значительную часть ромба, а Хеймитч галантно предлагает стул Китнисс.       Когда все трое умещаются, до меня доходит, почему это Эбернети вежлив до зубной боли. Конечно, четвёртый стул надо взять у другого столика, а если я его и принесу, он подвинется так, чтобы я не смог его поставить. Что бы ни рассказала ему Китнисс, туда явно вошли избранные цитаты Сноу.       Сбегаю к барной стойке, пристраиваюсь на высокий стул. Вокруг в основном бутылки, а от еды, которую приносит служанка, я отмахиваюсь: с таким аппетитом хватит и пары пирожных с многоуровневого подноса на столе. Прямо перед носом стоит ведёрко со льдом, откуда торчит горлышко. Поверхность натёртая, и я невольно слежу за Китнисс, пока жую. Она тоже мало интересуется едой: перехватывает пару ложек и постоянно вертит головой.       – Пит, – наконец, зовёт она, – иди сюда… – голос неожиданно нежен.       – Не-а, – отмахиваюсь через плечо, – здесь пирожные вкусные.       На деле они похожи на просахаренную резину.       – Правда? – громко удивляется она.       Я быстро оглядываюсь: у самого потолка свисает объектив. Камера. Китнисс подходит со спины, не дожидаясь ответа, протягивает руку над моим плечом и берёт одно пирожное.       – М-м-м, – тянет она прямо над ухом, отчего у меня по спине бегут мурашки. – И правда, очень вкусно.       По тому, как Китнисс сдавливает моё плечо, я понимаю, что и она не оценила материал для выпечки.       – Кажется, их мало осталось, – рассуждает жена вслух. – Будет нечестно, если я съем то, что тебе так по душе.       Китнисс мнётся, а надкушенное пирожное лежит на раскрытой ладони.       – Дай я тебя покормлю, – она запускает свободную руку мне в волосы, намертво фиксируя голову, так что я послушно жую резиновое пирожное и слизываю остатки приторного крема с её пальцев. Осталось съесть ещё пять штук.