Рука об руку

      Я засыпаю лишь под утро, а встаю с рассветом, так что под глазами нависают неплохие мешки. По капитолийской моде такие синяки, небось, сделали меня крайне оригинальным и привлекательным – как раз для свадьбы. Из спальни доносятся приглушённые стоны: Китнисс опять плохо спит. Чувствую, что если войду, сделаю ещё хуже, потому сижу под дверью, взвешивая все за и против, пока не приходит безгласая с завтраком. Она будит Китнисс и после еды куда-то ведёт. Я опять остаюсь один, если не считать того же беспокойного стилиста. Он приносит костюм и туфли, треплет волосы и провожает до автомобиля. Я почти рад его обществу, ведь до угрюмого водителя опять не достучишься.       Сегодня воскресенье, и в Капитолии все, конечно, ещё спят, повязав куски тёмной ткани на глаза. Правда, у массивного здания, к которому мы подъезжаем, толпится народ. Водитель выруливает на соседнюю улицу и останавливается у неприметной двери. Та мигом открывается. Капитолийский мужчина зовёт меня внутрь. Прямо за дверью начинается длинный коридор с десятками приоткрытых дверей. Каждая из комнат напоминает гримёрную: повсюду зеркала и горы пёстрой одежды.       Мы выходим к огромной круглой сцене и безлюдному залу, где расставлены бесчисленные столики. Свет горит только за кулисами, и вместо потолка будто беззвёздное небо. Вокруг белые цветы и атласные ленты. Мужчина показывает часть рисунка на полу, похожую на тычинку огромного цветка – туда мне и нужно встать, когда всё начнётся. Свадьбы в Капитолии совсем не те, что у нас в Дистрикте. Здесь главное – показать богатство и связи, потому нет ни обычаев, ни традиций. Только бесконечные ряды для едва знакомых гостей и дребезжащие эхом залы. Мне объясняют, что церемонию будет вести Цезарь, а в ответственный момент появится сам Президент, чтобы закрепить брак своей высшей властью. Судя по тому, как захлёбывается в восторгах мой сопровождающий, такое случается нечасто. В Двенадцатом сердца соединяет огонь, который верен и богачу, и бедняку, а здесь почётный гость – всегда кто-то из чиновников, выше других забравшийся по головам. Это немного утешает: если наш плен когда-нибудь закончится, Китнисс не будет чувствовать себя скованной, ведь эта церемония – сплошной маскарад.       Через несколько часов зал наполняется народом, поднимается шум и гвалт, будто в стакане всплывают пузырьки газировки. Я прячусь у выхода из коридора, щурясь во включающемся свете прожекторов.       Нарастает музыка, шумная и хаотичная, как шторм. Люди, словно крысы в разноцветных костюмчиках, чуют, что это сигнал, и спешат к своему «сыру» – постепенно их суетня сходит на нет, и все рассаживаются у столиков. В первом ряду – у левой и правой стены – ютятся наши семьи, которые так легко отличить среди этой пёстрой людской массы.       Свет меркнет, остаётся лишь слабая подсветка и точечные прожекторы. Чувствую толчок в плечо: это Цезарь в бордовом костюме проходит на сцену. Лучи скрещиваются на нём. Шоу начинается.       После того как Цезарь здоровается с публикой, представляет событие во всех красках и знакомит зрителей с важными гостями и членами наших семей, наступает мой черёд выходить на сцену.       – Волнуешься? – спрашивает ведущий, когда аплодисменты чуть стихают.       – До чёртиков, – признаюсь я и, надо сказать, ни капельки не вру. – Только Китнисс не говорите, ладно? – умоляю зал, неуютно переминаясь с ноги на ногу. Было бы это тайной, уж капитолийцам я бы её точно не доверил: больше всего они похожи на говорящих птиц на жёрдочках.       Музыка вновь нарастает, на этот раз она переходит в плавную и чарующую мелодию. Китнисс близко. Я с трудом отмахиваюсь от бесконечных вопросов, пытаясь разглядеть дверь в конце зала. Прислуга открывает широкие створки, и появляется Хеймитч под руку с моей невестой.       Белое платье спадает до пола каскадом сборок тонкой ткани, похожих на пух. На голове – алая диадема, украшенная перьями, а на груди – две птицы, чьи клювы соприкасаются, будто в поцелуе. Это совсем не сойки с броши – багряно-серые павлины, чьи хвосты скользят по её талии, исчезая где-то сзади.       Она улыбается настолько счастливо, что этому хочется верить. Кажется, Китнисс хочет уделить внимание сидящим за каждым столиком. Капитолийцы застывают в стульях от оказанной им чести, но я-то знаю, кого она ищет. Уж явно не меня, пригвождённого к сцене скрёстным светом. Прим подпрыгивает на стуле, и, увидев сестру, Китнисс вздыхает облегчённо. Теперь она улыбается по-настоящему. Но сцена всё ближе, и ей приходится перевести стеклянный взгляд на меня.       Китнисс поднимается на помост чуть боком, едва не оступаясь на высоких каблуках, и придерживает подол платья. Я наконец вижу длинные хвосты павлинов. Тонкая вышивка, рисующая перья на белой ткани, спускается вниз к круглому шлейфу. Ярко-алого оттенка крови. Горло сжимается от тошноты: моя невеста стоит в луже из крови, стекающей с птиц. Алой крови, в которой растворяются их хвосты. Китнисс улыбается, и я перекашиваю лицо в ответ. Вблизи я вижу лапки двух птиц, истекающих кровью у неё на груди. Они окольцованы. Я одёргиваю пиджак, прикрывая узор из колец на своей жилетке.       Хеймитч передаёт её руку мне, когда сзади подходит Президент. Сперва я не вижу его, но чувствую по настроению в зале. Говорящие птички засуетились и повскакивали с мест.       Мою руку накрывает сверху его ладонь. Я вздрагиваю от отвращения и стараюсь прикрыть пальцы Китнисс, но Сноу прижимает снизу другой. Наши руки сцеплены.       – Сегодня мы присутствуем при начале новой жизни двух молодых людей, которых мы так полюбили. Символов силы Панема. Я соединяю эти руки, как радивый правитель заботится о единстве и процветании государства. В них я вижу наше будущее.       Сноу убирает ладони и указывает на меня.       – Мистер Мелларк… Пит, – он благосклонно улыбается, подчёркивая моё имя, – вы согласны взять в жёны Китнисс Эвердин?       – Согласен, – отвечаю я, удерживая взгляд Китнисс.       Заученные слова слетают с языка сами собой. Я обещаю охранять, защищать и беречь. Не обижать и не давать в обиду. В общем, всё, что я нарушу уже сегодня ночью.       Внимание Сноу теперь направлено на невесту.       – Согласна, – отвечает она быстро, не упуская моего взгляда. Я чувствую дрожь в её руках. Она бы куда охотнее смотрела сейчас на сестру, а не клялась мне в лицо в том, во что сама не верит.       Цезарь подносит кольца, и мы обмениваемся ими на глазах у восхищённой толпы. Наступает черёд поцелуя, и я кладу ладонь ей на шею, путаясь в сложной причёске, закрываю глаза и пытаюсь забыть хотя бы на секунду, что происходит. Вырваться из хаоса, который, того и гляди, разобьёт нас вдребезги.       Бурные аплодисменты мигом напоминают, что я увлёкся. Китнисс выглядит потерянной и сбитой с толку. Она тяжело дышит. Я подаю ей руку, мы почтительно склоняем головы перед Президентом, благодарим его за честь и спускаемся со сцены в зал. За длинными рядами столиков – у самой двери – оставлено место для танцев. Я поднимаю руки, чтобы Китнисс было, на что опереться, и притягиваю её к себе. Пальцы переплетаются в замок. Правой рукой поддерживаю её под лопаткой, а она кладёт ладонь мне на плечо. Китнисс словно сливается с моим телом, становясь его продолжением. Словно вьющийся цветок оплетает покосившуюся стену. В остальном от меня толку мало – искусственная нога выдаст в первом же движении. Мы стоим, тесно прижавшись, пока включают музыку, а я пытаюсь вспомнить что-то противное. Очень противное.       К нашему счастью, на первых же аккордах из боковых дверей появляются артисты. Они окружают нас, как дикие пчёлы, и укрывают мой хромой танец от любопытных глаз. Мужчины по бокам площадки плюются огнём.       После танца мы ходим между столиками, здороваясь с капитолийцами. Её рука прижата моим локтём. Чувствую, как Китнисс рвётся к столикам в первом ряду. Но нас постоянно задерживают: люди один за одним встают на пути, трогают платье, рассыпаются в комплиментах. Я спешу отсыпать им такую же меру лести и веду Китнисс дальше.       Прим вскакивает в числе первых и бежит к сестре. Её светлая макушка жмётся к кровавым птицам на груди у Китнисс. Та счастливо обнимает сестру свободной рукой. Мне больно: теперь моя… жена… точно не отступит. До конца.       Мы мечемся между столиками, что-то перекусываем то там, то тут, пытаемся улучить пару мгновений для встречи с близкими. Я едва успеваю перекинуться парой фраз с семьёй. Я боюсь отпустить Китнисс одну. В душе растёт что-то тёмное. Я чувствую, как оно близко.       Пьяные гости принимаются отпускать грязные шуточки, а мы, как назло, действительно засиживаемся допоздна. Сообщают, что автомобиль подан, и нам приходится уходить под улюлюканье толпы. Я обнимаю Китнисс за плечи и усаживаю в автомобиль, с трудом умещая там её платье.       До виллы ехать совсем недолго, и Китнисс умудряется всё это время игнорировать мои вопросы. Я уже говорил, что водитель – не болтун, так что, надеюсь, и в этот раз повода для сплетен он не найдёт.       В доме я отпускаю её чуть вперёд. Китнисс шуршит платьем по ковру и первой залетает в спальню. Дверь не хлопает, но закрывается до щёлочки. Я не решаюсь её открыть.       Стою перед полоской мутного света, пробивающегося из её спальни, смотрю на бледные обои и кусочек стены. Паникую. Весь вечер был лишь развлечением. А что делать теперь – я не знаю.       Ей будет больно. Противно. Гнусно. Я не могу. Крест на руке чернеет отчётливо. Я помню.       Как и помню её счастье при виде сестры. Я не могу пожертвовать Прим, чтобы сохранить свою невиновность в глазах Китнисс. Для неё я уже виноват. Я не могу даже сохранить её чистоту. Или могу? Глупая, отчаянная идея вдруг приходит в голову. Уж если притворяться, то до конца. Только я никак не могу предупредить Китнисс. Придётся разыгрывать всё по правилам, не забывая о камерах, которыми напичкана комната.       Когда я вхожу, Китнисс сидит перед зеркалом на стуле, понуро опустив плечи. Она слышит скрип двери и поднимает глаза, ловя моё отражение. Приближаюсь медленно и осторожно. Опускаю руки ей на плечи. Подол платья примят и взбит. Вожу большими пальцами по её шее, снимаю диадему, отбрасываю её на стол. Моя первая девушка, которая моей не станет. Моя жена.       Расплетаю её волосы, борясь с тугими шпильками, пока причёска не распадается на мелкие косички. Спутанные кудряшки, жёсткие от лака, выскальзывают из рук. Я отвожу их в сторону и нагибаюсь, чтобы поцеловать Китнисс в шею. Приспускаю рукав платья, чтобы чуть обнажить плечо. Как я и надеялся, под ним – широкая полоса ткани, наверное, от нижней утягивающей сорочки, которые сейчас в моде в Капитолии.       Целую за ухом и встаю рядом на одно колено. На коже её рук играют блики приглушённого света. Китнисс смотрит на меня. Смотрит. Смотрит. Настороженно и чуть пугливо. Я подбираю подол платья и подсовываю руку ей под коленки. Жду пару секунд, чтобы Китнисс успела сообразить, что сейчас произойдёт, а потом подхватываю её на руки. Не сказать, что это просто, – я так боюсь упасть со своей ношей.       Обхожу кровать и останавливаюсь у окна. Если сначала я ещё пытался сохранить холодность, то теперь, почувствовав её тело вплотную к своему, впитав её запах, я загораюсь и плавлюсь быстро, как тонкая свечка. Но я и не надеялся закончить эту ночь, не распалив фитиль: слишком острыми искрами стреляет моя… моя жена.       Я опускаю Китнисс на пол и не прячу глаз, иначе я не смог бы увидеть её прекрасные серые радужки, поблёскивающие в полумраке. Трясущимися руками я ищу молнию и освобождаю её от кровавого платья, спуская вниз медленно – проверяя, есть ли что-то под ним.       Китнисс передо мной в обтягивающей сорочке с открытыми плечами. Она жмурится и краснеет от моих поцелуев. Её руки то взмывают вверх, а то вновь опадают – она не решается на сопротивление. Я томлюсь.       Приподнимаю край тонкого одеяла, предлагая Китнисс спрятаться под его защитой. Она вмиг ныряет в укрытие и лежит, уставившись в пыльный балдахин, пока я раздеваюсь. Я благодарен, что она не смотрит. Могу обнажиться полностью, не боясь её взглядов, в которых она не смогла бы скрыть отвращение. Открываю протез и жалкий обрубок ноги над ним. Любуйтесь, кто бы там ни был. Любуйся, Сноу. Твоих рук дело. Мою жену вы не увидите.       Я забираюсь на кровать и ложусь рядом с Китнисс на бок. Не хочу её пугать, но она, конечно, боится: застывает и упорно смотрит вверх. Целую в плечо, в волосы, осторожно перекатываюсь и повисаю над ней. Больше бежать некуда. Она может смотреть лишь на меня и медленно, очень медленно моргать. Каждый раз, когда её ресницы опускаются, мне кажется, что Китнисс больше их не откроет – станет слепой ко мне.       Стою на четвереньках, держа протез так далеко от неё, как только могу, и пытаюсь стянуть сорочку. Касаюсь бедра, ища край. Возбуждение нарастает с каждой секундой, и мне приходится бороться, опустив голову ей на плечо.       От этого только хуже. Открываю зажмуренные глаза: под сорочкой вздымается грудь. Я яростно тяну нежную ткань, приподнимаю Китнисс, прижимая к себе, и оставляю её в одном нижнем белье. Не могу отказать себе в трепетном касании к её груди, коротком поцелуе на нежной коже, пока вслепую ищу застёжку. Залезаю под одеяло, чтобы дополнить комплект белья, демонстративно брошенного поверх одеяла. Смотрите на жалкие тряпки. Важнее то, что она скрыта, она моя, она пахнет так соблазнительно, особенно под одеялом, где аромат скапливается, чтобы кружить мне голову до безумия. Я не знаю, как переживу эту ночь. Тем более теперь – когда я должен остановиться. Ради неё, ради своей надежды.       Скольжу вдоль её контуров в темноте, задевая поцелуем её живот. Ноги Китнисс вздрагивают. Я раздвигаю их в стороны. Выныриваю из-под одеяла и смотрю в глаза: хочу, чтобы она прочитала план в моих мыслях.       Она читает что-то другое.       Я опускаюсь слишком низко, не выдержав притяжение стройного тела. Китнисс чувствует… меня… у низа живота. Совсем близко для нас обоих. Здесь проходит мой предел. Я позволяю ей и себе привыкнуть к такому странному ощущению – запретному касанию к животу. Что дальше?       Щипаю её за руку, умоляя подумать. Сообразить, что я не хочу пользоваться её беззащитностью. Хочу. Хочу. Не могу так поступить. Вся наша жизнь последние месяцы – сплошная игра. Поймёт ли она, что надо играть до конца? Вжиться в роль так, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Китнисс, кажется, выходит из оцепенения и смотрит на меня с обидой. Будто я не нашёл ничего лучше, чем добавлять к её душевной боли ещё и свои щипки.       Пожалуйста, пойми!       Резко подаюсь вперёд, прижимаясь к её животу. Так близко и желанно. Не перехожу грани. Она молчит. Молчит! Не вскрикивает, не морщится, даже не вздрагивает толком. Не понимает, что я пытаюсь её беречь, как обещал. Пытаюсь, хотя сил нет. Есть желание. Почти непреодолимое желание владеть её телом, быть с ней полностью, но я проскальзываю мимо. А она молчит.       Поняла? Сыграй! Ну же. Ври. Помоги мне этим хоть где-то, потому что я не могу один. Мне не поверят.       В глазах Китнисс страх. Чистый страх и непонимание. Злость. Я раскачиваюсь ещё раз, из последних сил надеясь, что она поняла, чего я хочу. Крик, стон – хоть что-нибудь, что бы показало, что тебе больно, что моя задача, как палача, выполнена. Молчишь.       Не могу больше: хочется выть от отчаяния и нестерпимого желания, которому нет конца. Кто кого мучает, Китнисс?       – Давай, – слетает с её языка. Мне кажется, что я ослышался, но я точно видел движение губ.       Китнисс разрушает все мои попытки её спасти, сохранить чистоту для кого-то, кто будет достоин, кого она сама выберет, а не для навязанного судьбой калеки. Прошу тебя, отпусти.       – Давай же, – зло говорит она, вцепляясь в мои плечи. – Не тяни.       Не могу больше. Переворачиваюсь и падаю рядом на спину. Отвожу взгляд в окно – к миру без камер, а может, к призрачному будущему, где меня бы могли любить. Или хотя бы уважать – я уже и на это согласен.       Тишина провисает над нами, совсем как старый балдахин. Я хочу её так, словно в моей крови пузырьки. Кто-то сделал из неё газировку, воздух из которой отчаянно спешит наружу. Я изнываю от желания. Я унижен её словами. Я сажусь и отворачиваюсь.       Китнисс начинает ёрзать: простыни отчётливо шуршат за моей спиной. Она стягивает одеяло на себя – я сижу, обнажённый, перед камерами. Подавитесь.       – Пожалуйста, – её нежная ладонь опускается на моё плечо. Не оглядываюсь. – Пит, – она пододвигается ближе и шепчет мне на ухо.       Знаю, ей страшно. Страшно за сестру, за мать и ещё…       – Прости.       Китнисс жмётся к моему телу. Между нами лишь тонкое одеяло. Она приникает к моей спине, раскрывает объятия, накидывает одеяло и на меня. Вздрагиваю, тяжело дышу, борюсь. Она не видит другого выхода, теперь и я тоже. Голая грудь касается моей спины. Я чувствую и горю.       Поворачиваюсь и, увидев разрешение в глазах, укладываю жену обратно на подушку. Теперь она сама размыкает ноги. Сама жмётся к моему телу, гладит по волосам. Трётся, как несчастный котёнок.       – Любимый, – шепчет Китнисс, и мне приходится смотреть, смотреть, смотреть на своё запястье, чтобы не забывать, что это всё ложь, что это всё страх, что мы в опасности и на грани. – Пожалуйста, – умоляет она.       Я больше не могу бороться: не когда она сама льнёт ко мне, упрашивает, ласкает. Не когда у нас нет выбора. Я подаюсь вперёд, в этот раз по-настоящему. Я ищу единения под взглядом камер, ищу правду в глазах жены и боюсь её, ведь мы больше не водим знакомство.       Китнисс жмурится и пытается оттолкнуться. Её голова ударяется о подголовник – я не успеваю подсунуть ладонь.       Останавливаюсь, не дойдя до конца. Она вновь открывает глаза, на этот раз в них блестят слёзы.       – Прошу, – Китнисс приподнимает голову и целует меня в губы, в щеку, за ухом, чего я не могу стерпеть – снова наступаю, стараясь не обращать внимания на её сцепленные зубы. Страдания должны закончиться.       Она вскрикивает и сжимает мои плечи, я же нахожу успокоение своему желанию. Когда Китнисс открывает глаза, начинаю раскачиваться, медленно и плавно, целую её в губы, лоб, подбородок – повсюду, куда только могу дотянуться. Приникаю всем телом, обхватываю её плечи. Она моя, моя, моя. Захожусь в нежности и удовольствии, пьянею от её родного запаха, своих движений, наших переплетённых тел. Впервые чувствую себя настолько полным, целым и счастливым. Сникаю, то и дело замечая краем глаза чёрный крест, злюсь на её фальшь и всё равно утопаю в ощущении близости настолько, что её пытка длится недолго. Отступив на грани пика, я едва успеваю бежать. На её животе появляется метка: она – моя. Моя рука влажная и в крови. Единственное, что я теперь могу ей дать – возможность не забеременеть. Это последний долг, который я способен выполнить.       Спешу в ванную, чтобы смыть следы крови с моих рук, но теперь никакое мыло не сотрёт пятна с моей совести. Возвращаюсь за Китнисс: она лежит неподвижно и совсем не смотрит мне в глаза, когда я пытаюсь спрятать её тело в одеяле и отнести в ванную. На простыне кровавым пятном тёмнеет упрёк. Я нарушил все клятвы, что дал на свадьбе. Никакой я не защитник. Ничего не могу сберечь.       Получив невнятный кивок, отправляю Китнисс в душевую кабину одну, а сам стою у зеркала. Смотрю на контуры её тела в матовом стекле. Рука осторожно касается живота, смывая следы. Представляю, как с Китнисс стекает кровавая вода, и кидаюсь в спальню, прихватив полотенце. Там, на полу лежит брошенное свадебное платье. Белое и чистое, но всё в крови – в алых игривых узорах. Выталкиваю его в гостиную и закрываю дверь. Повязываю широкое полотенце у себя на бёдрах. Вода больше не шумит.       Китнисс стоит в душевой кабинке и не решается выйти. Она ждёт, пока я подойду, чтобы приоткрыть дверцу. Я накидываю на неё одеяло и укрываю, как могу.       В спальне мы гасим свет и укладываемся спать. Китнисс долго смотрит на пятно, пока я не отталкиваю её на другую сторону кровати. Сам ложусь рядом в одном полотенце. Жена лежит, отвернувшись к окну. Через несколько минут она разматывает одеяло и бросает мне край. Жмусь к её теплу, останавливаю себя, чтобы не коснуться её тела.       Так мы и лежим – паровозиком – целый час, я втихаря надеюсь, что Китнисс уже спит, когда слышу сдавленные всхлипывания. Плечи моей жены дрожат в темноте, а я не могу до неё дотронуться, ведь я и есть обидчик, я и есть тот, кто вызвал её слёзы, кто ранил её и предал. Я дышу тише, чтобы не тревожить её горе, и напеваю колыбельные в мыслях. Вдруг она почувствует и уснёт. ------------------------------- Если кому-то было сложно представить себе платье, то оно выглядит примерно так: http://ic.pics.livejournal.com/youkee_aya_you/30365980/6415/6415_640.jpg Другой ракурс: http://4.bp.blogspot.com/-NWfMfQ7c7LU/T1pXuMNpWFI/AAAAAAAAAc8/uqlI16MMu9A/s640/Fleurweddingdress.jpg А за ним ещё шлейф. Вот такой: http://litbimg7.rightinthebox.com/images/384x500/201202/eblbhc1328076343611.jpg