Рука об руку

      На следующее утро я на удивление просыпаюсь живым. Честно говоря, боялся, что Китнисс задушит меня во сне, но она лишь хмуро вышла из спальни, откликнувшись на мой стук, забрала большую коробку и алый конверт, оставленные для неё привратником, и снова скрылась за дверью. Для меня письма не оказалось. Начинаю подозревать, что теперь и Сноу не считает нужным давать мне инструкции. Только с ними было бы легче, ведь я не знаю, как вести себя на фальшивом дне рождения: такого со мной ещё не случалось. Интересно, сильно ли удивятся дома, ведь мама уж точно помнит, что родила меня осенью.       В моей коробке – синий костюм в тонкий ледяной узор и светло-голубая рубашка с острым стреловидным воротником. На дне – чёрные кожаные ботинки, на боках которых выбит узор, похожий на тот, что на пиджаке. Непривычно надевать одежду, украшенную рисунками мороза на стёклах, в конце августа, но, видимо, Сноу всерьёз задумал нас «остудить» – Китнисс приоткрывает дверь, чтобы с любопытством взглянуть на мой костюм, у неё в руках воздушное светло-голубое платье под стать моей рубашке.       – Больше не горим, – заявляет она, прежде чем закрыть дверь. Глупая улыбка тянет губы, но я вовремя одёргиваю себя, вспоминая, что я всё ещё враг в её глазах.       На самом дне коробки тонкий листок, где написано только: «19.00, оранжерея», потому откладываю одежду в сторону и иду к окну. Похоже, оранжерея – это тот стеклянный купол в дальнем углу сада, вокруг которого стоит и лежит что-то, напоминающее столы и стулья. Чёрные прожекторы – освещение для вечера. По всему видно, что приготовления идут уже не один день, а значит, Сноу и не предполагал, что я могу уехать ночным поездом, бросив Китнисс. Ну что, плюс один балл в рейтинге трибутов ему за сообразительность.       Ближе к обеду приезжают стилисты, хотя я не уверен, что они из города: хмурый мужчина и низкорослая женщина приходят из глубины дома и бесцеремонно открывают нашу дверь. В их поведении нет и намёка на жизнерадостность Порции и остальных. Они не шутят, не улыбаются, даже не называют своих имён. Приходится сесть рядом с Китнисс у мутного зеркала в её спальне и опускать пониже подбородок, чтобы коротышке-стилисту приходилось тянуться со спины к моей чёлке. В конце-концов, он сдаётся, потому что из таких коротких волос ничего толком не сделаешь, подводит – к моему стыду – мои глаза и оставляет женщину бороться с волосами Китнисс, которая и не думала расчёсываться с утра.       Закрываюсь в ванной, единственная дверь в которую – в комнате Китнисс, и пытаюсь смыть подводку, но она не сходит даже с мылом, а от попыток у меня только краснеют глаза. Отлично, теперь похоже, что я не только накрашен, но и заплакан.       Вечер близится к закату, а Китнисс всё ещё сидит на жёстком стуле. На её голове расцветает что-то похожее на ядерный взрыв. От скуки я снова сажусь рядом и начинаю копаться в косметичке стилиста: всё равно в её руках зажаты волосы Китнисс, и она может лишь окатывать меня злым взглядом. Нахожу крошечный чёрный лак для ногтей и, свесив язык, пытаюсь накрасить три пальца, что на руке посередине, так, будто показываю жест нашего Дистрикта. Китнисс косится подозрительно и морщит нос от резкого запаха, а я пытаюсь стереть то, что попало на кожу. Теперь полруки в чёрных пятнах, но, как по мне, так в самый раз для дня рождения. Если повезёт, и до свадьбы продержится.       За час до торжества стилист уходит, и я послушно бреду за ней, давая Китнисс время переодеться. А ещё я боюсь, что без посторонних она может продолжить нападение, не беспокоясь ни о платье, ни о причёске, так что ничего не остаётся, кроме как пытаться натянуть костюм. Брюки никак не налезают на протез: цепляются за металлические детали, и я воровато оглядываюсь на дверь. Не хочу, чтобы Китнисс увидела.       У неё чувство стыда куда хуже, чем у меня, потому спустя полчаса Китнисс скромно стучится в дверь, хотя как-то странно просить разрешения выйти, а не войти. Светло-голубое платье эффектно перетянуто на талии, а серебристые босоножки на небольшом каблуке заставляют задуматься, почему это они одеваются на босые_ножки… Лишь спустя несколько секунд вспоминаю, что невежливо вот так смотреть девушке на коленки, и склоняю голову ещё больше в попытке замять свой неосторожный взгляд смиренным предложением руки.       Новая волна леденящего презрения. Китнисс проходит мимо, отталкивая локтём протянутую ей руку, а я так и остаюсь на месте, прикованный чередой воспоминаний, которые, не стыдясь, смывают спокойствие этого дня, возвращая меня назад во времени. «Предатель!» – звучит в голове. Нечего делать – приходится идти к двери вслед за ней, осознавая, какое я ничтожество. Вижу, Китнисс решила поздравить меня первой.       До начала торжества остаётся ещё десять минут, когда мы подходим к парадной лестнице. Я беру Китнисс за руку перед дверями, но, увидев, что перед крыльцом никого нет, она, конечно, вырывается и спешит вперёд, оступаясь на скользком гравии. Я хромаю следом между кустами роз.       У входа на освещённую площадку мерцают узкие рельсы, по которым скользят камеры, потому Китнисс тормозит в тени и дожидается, пока я её догоню.       – Знаешь, у меня ведь не сегодня день рождения, – этим вечером будет сказано столько вранья, что хочется избавиться хотя бы от части.       – В конце осени, – бросает Китнисс на ходу. – Идём.       «Откуда она знает?» – всплывает в голове вопрос, но через пару шагов меня ослепляет свет прожекторов, и думать уже некогда. Игра началась.       Столики расставлены в форме звёздочек: в центре каждой голубой группы синяя сердцевина, где оформлена композиция из цветов и засушенных веток. Тереблю край пиджака: меня впервые подбирают «под интерьер». Ужин накрыт на свежем воздухе, но и внутри оранжереи горят фонари. У одной из её стен разноцветной горкой свалены подарки. Среди гостей одни капитолийцы, так что мне даже страшно подумать, что там может быть.       За одним из столиков я замечаю Цезаря, который ещё не успел перекрасить синие волосы с прошедших Игр. Его взгляд мигом цепляется за меня и Китнисс. Чувствую, интервью не избежать. Наших стилистов не видно, как и Сенеки Крэйна – вокруг одни незнакомцы, толстые и крашеные, да ещё несколько спонсоров с Игр.       Мы с Китнисс выходим на свет, держась за руки и улыбаясь в стеклянные зрачки камер. Принимаю поздравления, правая рука начинает болеть от рукопожатий, потому я крепче сжимаю левую, чтобы Китнисс не смела её отпускать. Наконец, люди расходятся и принимаются набивать животы. Мне же предстоит под руководством Цезаря заглянуть в подарочные коробки. Китнисс вырывается, не особо печалясь, что я ухожу, и подсаживается за один из столиков.       – А вот эта… – Цезарь снимает с самого верха квадратную коробочку, – от самого Президента. Просил передать лично в руки.       Мужчина отворачивается, давая мне спокойно осмотреть подарок. Внутри – ещё одна коробочка, но уже из бархата, и я понимаю, что это, раньше, чем открываю и вижу, как с белого атласного ложа сияет тонкое золотое кольцо. На лицевой стороне – завитой узор, осыпанный желтоватыми бриллиантами. Зажимаю кольцо в кулаке и отбрасываю пустую коробку в сторону. Цезарь поднимает выведенные синевой брови, услышав, как она несколько раз переворачивается, прокатившись по дорожке. Пожимаю плечами. Оттого, что Сноу – президент, я не обязан хранить в пустых обёртках засушенные лепестки роз на долгую память.       – Расскажи мне, Пит, – начинает Цезарь, жестом указав оператору подогнать камеру ближе. – О чём ты сейчас мечтаешь?       – Ещё узнаете, – широко улыбаюсь я. – Не хочу портить сюрприз.       – Скучаешь по родным? Ведь вы с Китнисс так и не доехали до Двенадцатого.       – Конечно, но, надеюсь, скоро они приедут в Капитолий, – смущённо улыбаюсь, и Цезарь решает направить разговор в другое русло.       – Правда, что Президент устроил всё это?       – Да, он так неожиданно развернул поезд, что мы даже испугались, а потом поселил в этой вилле. Ещё и праздник такой устроил. Поражаюсь его щедрости.       – А у вас с Китнисс здесь отдельные комнаты или общая?       – Цезарь, – с укором отвечаю я, – мне только-только шестнадцать исполнилось.       – Я слышал, что в вашем Дистрикте с этого возраста и празднуют свадьбы.       – Ну да.       А вот и основание для брака: так положено по нашим «варварским обычаям». Китнисс встаёт из-за столика неподалёку и подходит к стене оранжереи, не решаясь ни приблизиться, ни сбежать.       – Китнисс, милая, иди сюда, – зову я, надеясь покончить со всем как можно быстрее.       В её взгляде проскальзывает что-то похожее на обещание позже дать в зубы, но через секунду она одёргивает себя и подходит, приветливо улыбаясь в камеру, а потом и мне.       – Цезарь, ты как всегда прав. Мне сегодня шестнадцать, и я не могу больше ждать, – разжимаю кулак, пытаясь правильно зажать между пальцами юркое кольцо, и опускаюсь на одно колено. Брюки все в пыли, и через ткань чувствуются камешки. – Китнисс, прошу тебя стать моей женой, разделить на двоих радости и печали, принять мою руку… – протягиваю кольцо, – и расписаться в получении моего сердца. Ты же знаешь, что отдал я его ещё давно.       Китнисс требуется несколько секунд наигранного удивления, чтобы согласиться. Я надеваю кольцо ей на палец. Пока она его рассматривает, я поднимаюсь с колен, отряхиваюсь и резко целую, притянув девушку за талию. Её руки взмывают вверх, но вместо того, чтобы ударить, Китнисс лишь опускает ладони мне на плечи. За спиной Цезарь посмеивается и отпускает шутки о том, что ещё надо разобраться, кто из нас горячее. А я… я молчу, зная, что после праздника меня может ждать ещё пара крепких пощёчин.