Рука об руку

      Как только я делаю несколько шагов за порог, второй солдат захлопывает дверь за моей спиной. Коридор извивается, расширяясь с каждым новым поворотом. В этом крыле лампы светят ярче, а потолок скрывается под уродливой гипсовой лепниной – похоже, я буду представлен хозяину дома. Остаётся надеяться, что Сноу расскажет, зачем привёз нас сюда.       Наконец, коридор обрывается тупиком, я не сразу понимаю, что передо мной дверь – торчат только бронзовые ручки, а покрашенные деревянные створки сливаются с панелями на стенах. Солдаты, сопровождавшие меня, заходят за спину, а третий, сторожащий дверь, начинает грубо хлопать по моей одежде. Чувствую разочарование, когда он ничего не находит: надо было хотя бы попытаться пронести нож – вдруг бы сработало.       Охранник нажимает на ручку, и дверь открывается, позволяя заглянуть в комнату. Грубый толчок в спину не даёт задержаться на пороге, и я вваливаюсь внутрь. Со всех сторон наступает духота, я оглядываюсь в поиске окон, но вокруг одни горчичные стены, увешанные тёмными картинами в массивных рамах. Президент Сноу, склонившийся над бумагами, сидит в кресле за лакированным письменным столом. Позади него, у запертых дверей стоят два охранника.       – Добрый вечер, мистер Мелларк, – Сноу поднимает голову и встаёт. Его лицо непроницаемо. – Присядьте, – указывает он на кресло напротив и обходит стол.       – Добрый вечер, господин Президент. Или уже ночь… – киваю на три сплошных горчичных стены и одну ярко белую с покрытием из пластика. Так-так. Сноу настолько боится покушений, что отрезал себя от свежего воздуха. К чему тогда все эти розы в саду, если он их даже не видит?       Президент останавливается у края стола – рядом с креслом.       – Присаживайтесь, – настаивает он.       – Прошу прощения, я постою, – тошнит от одной мысли, что, опустившись в кресло, я буду на голову ниже этого старикана. – Протез, видите ли, – улыбаюсь, сжав зубы, для пущей вежливости.       – Должно быть, вы недоумеваете, почему оказались здесь.       В точку. Хотя парочка теорий есть.       – Дело в том, что после затеи мисс Эвердин с ягодами в Дистриктах начались волнения.       – Мои соболезнования, – чуть склоняю голову, надеясь, что сарказм в голосе был не слишком очевидным. Поддевать президента опасно, но я бы решился и на большее, если бы не подозревал, что кара за эти слова падёт совсем не на мою голову. Такой уж у Сноу стиль: часто расплачивается не зачинщик.       – Не стоит. Волнения подавлены, подстрекатели казнены, – говорит он будничным тоном. – Это вам можно посочувствовать, – холодные глаза по-змеиному щурятся.       – Мне? Почему же?       – Я знаю, что мисс Эвердин притворялась на арене. Вы ей безразличны, – внутри всё холодеет. Очередное напоминание о её актёрском мастерстве бьёт по почкам, но дело даже не в этом. Капитолий должен верить. Сноу должен верить в историю о «несчастных влюблённых». Но посмотрев в ледяные глаза президента, я понимаю, что его уже не убедить.       – В Панеме много красивых девушек, – приторно улыбаясь, говорю я в надежде спасти ситуацию, только вот секунды молчания уже упущены. – И Цезарь был прав: после победы они на шею готовы вешаться.       Кажется, Сноу не впечатлён, и его больше не забавляет такая беседа.       – За мной, – бросает президент и, кивнув одному из солдат, чтобы тот шёл впереди, скрывается за дверью напротив входа. Она ведёт к полутёмной лестнице, на площадке которой начинается коридор, огибающий кабинет. У поворота – металлическая дверь, а за ней – тесная комната с большим окном. Но вместо сада за стеклом кабинет, из которого мы только что вышли. Теперь понятно, почему одна из стен так отличалась от остальных: здесь потайное окно, правда, неясно, зачем Сноу подглядывать за самим собой.       Металлическая дверь лязгает, и я остаюсь в компании хмурого солдата. Вот оно что. Сегодня наблюдатель – я.       Несколько минут ничего не происходит: пододвинув гостевое кресло ближе к стеклу, Сноу возвращается к бумагам, а я сажусь на стул у окна и со скукой смотрю на то, как солдат в кабинете чешет ухо. Стекло ещё и отлично пропускает звук, потому что я слышу шаги одновременно со Сноу, повернувшим голову в сторону двери.       Дикая злость кипит в груди, когда я вижу Китнисс, заспанную и растерянную, которую вводят в кабинет двое солдат. В голове сразу же рисуются картинки того, как люди в форме разбудили её и волокли по коридорам, ничего не объяснив. Украдкой смотрю на мужчину за спиной, обдумывая, не стукнуть ли кулаком по стеклу. Идея глупая, как ни посмотри: костяшки точно разобью, а окно вряд ли, да и этот шкаф достаточно бодр, чтобы задать мне трёпку.       Отпустив несколько ничего не стоящих любезностей, Сноу указывает на кресло, и Китнисс садится в него, всё ещё пытаясь стряхнуть сон.       – Ваш трюк с ягодами, мисс Эвердин, был неуместен, а за всякие неудобства, причинённые Панему, нужно расплачиваться, – пододвигаюсь ближе к стеклу, чтобы не упустить ни слова. Потрясения утра отходят на второй план: я не могу злиться, когда она в опасности. – Не все оценили вашу шутку, в некоторых Дистриктах почувствовалось беспокойство.       Вот как? Сначала «волнения», а теперь «беспокойство»? Видимо, и правда пахнет жареным, раз Сноу так аккуратен в выражениях.       – Уверена, скоро пройдёт, – устало замечает Китнисс, потирая сонные глаза.       – Безусловно. Я хотел поговорить с вами о другом. Мистер Мелларк заходил недавно… – медленно говорит Сноу, а я напрягаюсь от звучания своего имени, перебирая, что же такого я успел натворить за последний час. – … и выражал свою обеспокоенность вашими чувствами.       Брови Китнисс поднимаются вверх, а губы плотно сжимаются.       – Кажется, вашей «вечной» любви не хватило и на пару дней…       – Всё по-прежнему, – перебивает Китнисс. – Камеры на каждом шагу, и счастливых фотографий…       – Неважно. Пора позаботиться о будущем.       У меня мурашки сбегают вдоль позвоночника, будто в спешной эвакуации. Что бы там ни говорил Сноу, добрым крёстным ему явно не стать, а от этой фразы так и тянет угрозой.       – И как же? – уточняет Китнисс, когда пауза начинает затягиваться.       – Я дам вам выбрать, – Сноу поднимает руки в великодушном жесте. – Первый вариант: вы выходите замуж за Мелларка и становитесь счастливой, очень счастливой женой, чтобы служить примером всему Панему.       – А другой? – спрашивает Китнисс быстрее, чем я успеваю решить, что чувствую по этому поводу. Подозрительно быстро. Так быстро, что я снова получаю укол в сердце.       – Есть специальная программа для всех Победителей. Для вас можно было бы сделать исключение, но если захотите…       – Что за программа? – Китнисс настороженно складывает руки на коленях и подаётся вперёд.       – Каждый Победитель получает временного наставника из капитолийцев по аукциону, которому оказывает услуги… сексуального плана… на благо Панема.       Китнисс теряет дар речи, да и я, честно говоря, поражён: пусть в нашем Дистрикте Победителей, особенно профи, и не любили, но пропаганда Капитолия делала своё дело, так что их считали по меньшей мере сильными и выносливыми – явно не теми, кого можно было бы продавать извращённым капитолийцам. В Двенадцатом такими услугами занимаются только молодые девушки, умирающие от голода. Что общего с ними имеют холёные Победители, получающие пожизненное жалование? Пресловутое «благо Панема», конечно, всё объясняет: это лёгкий способ набить казну, ничего не тратя. Можно даже не сомневаться, что спрос на такой товар не падает из года в год.       Но эта совсем не та судьба, которая должна ждать Китнисс.       – Так что скажете?       Она продолжает молчать, уставившись в пол округлившимися глазами. Варианта всего два? Моё дыхание сбивается вслед за её: нет выхода, ни одной лазейки, через которую она могла бы ускользнуть. Китнисс станет моей женой по принуждению – не по выбору. Едва ли терпеть будет просто, но может когда-нибудь… я смогу её утешить.       Почему она молчит?       – Надо сделать выбор, – настаивает Сноу.       Китнисс не отвечает.       Сноу барабанит пальцами по столу, явно теряя терпение.       – Пит просил? – тихо спрашивает она, а президент ничего не отвечает, и вопрос повисает в пустоте. Просил что? Запереть нас в общей клетке? Сразу после ведра ледяной воды, которым она окатила меня до самых пяток?       Китнисс всё молчит, и эта тишина начинает сводить меня с ума. Она что, обдумывает варианты? Сравнивает брак со мной с ублажением престарелого капитолийца? Мутит. Я закрываю глаза ладонью, чтобы не видеть её лица.       – Я согласна, – вздрагиваю от звука её голоса. – Я выйду за него.       Сноу снисходит до улыбки.       – Знал, что вы поступите разумно. Я передам мистеру Мелларку, что вы согласны, – Президент снова мешает моё имя с грязью, которой исходит его рот. – Доброй ночи.       Сноу кивает солдатам, и те подхватывают Китнисс за руки, чтобы быстро вывести из комнаты.       – И кстати! – вдруг вспоминает президент, когда они уже на пороге. – Хотел предупредить, что в Панеме неспокойно, детская смертность высока. Помню, у вас была сестра. И мать. Позаботьтесь о них.       Китнисс пытатется казаться спокойной, но тонкие руки заметно дрожат. Сноу провожает её взглядом, а потом поворачивается к фальшивой стене, напоминая, что подслушивать в Панеме – роскошь, которой обладает лишь он и жертвы, как я. И теперь его очередь слушать, раз уж мне есть, что сказать.       Солдат подходит сзади и толкает дулом в спину, чтобы я поторопился, но мне и так не терпится выпустить ненависть, завывающую внутри. Тихий голос благоразумия уже едва слышен.       – Вы солгали, – начинаю я с самого порога. – Я ничего не говорил о своих чувствах.       – Я не лгу, – президент, кажется, не удивлён моим состоянием. – Для того чтобы «выразить» не всегда нужны слова.       На что он намекает? Будто её ложь отпечаталась у меня на лбу.       – Вы не дали мне вариантов, – стараюсь, чтобы голос звучал холодно. Достаточно Сноу потешился психоанализом.       – Для вас их нет, – Сноу переводит взгляд на стол и принимается скучающе перебирать документы. – Точнее, вы вольны поступать, как посчитаете нужным.       – Даже так, – надо сказать, я удивлён. – И какова смертность среди работников пекарен?       Готов поклясться, этот ублюдок улыбнулся.       – Вот что, – Сноу всё же откладывает бумаги. – Для вас условий нет. Если хотите, сегодня же прибудет поезд, и вы поедете обратно в Дистрикт. Будете печь пирожки хоть до самой старости.       – И в чём подвох?       Так я и поверил в благотворительность Сноу.       – Для мисс Эвердин условия останутся прежними, – объясняет он. Значит, если я сбегу, Китнисс ждёт второй вариант. Невозможно и думать о таком. При мысли о том, что она может оказаться в руках любого другого мужчины, а уж тем более первого встречного капитолийца с набитым кошельком, подступает тошнота, хочется броситься в драку и бить, бить, бить – до потери сознания.       – Зачем нужна наша свадьба? – спешу упомянуть это странное и фальшивое слово, только чтобы Сноу не решил, что я купился на приманку о спокойной жизни. Только не ценой Китнисс. – Со временем люди забудут о нас, волнения улягутся. Опасности нет.       – Дело не в этом, – Сноу вздыхает, будто объясняет что-то очевидное и ребёнку. – Люди трусливы, пока у них нет того, ради чего стоит бороться. На секунду им показалось, что их надеждой может стать мисс Эвердин. Уверяю вас, это не так. Она думает лишь о себе. Уж вам-то не знать, – отдельная благодарность президенту за очередное напоминание. – Я долго думал, что же научит её не лезть туда, куда не следует, и понял, что ничто не пугает её больше, чем ваша любовь. Прямо скажем, она ей невыносима.       Не знаю, откуда Сноу всё это берёт, но я и сам понимаю, что, когда мы будем женаты, Китнисс придётся терпеть моё общество постоянно. Он хочет, чтобы я стал личным палачом, который сломает её волю. Я не хочу. Я не могу.       – Мне даже нет шестнадцати, – по закону я смогу вступить в брак через пару месяцев, хотя, конечно, бесполезно хвататься за эту соломинку: уверен, в Панеме всё решает указ Сноу.       – Да, это оказалось проблемой. Завтра утром привезут новую одежду, а вечером будет проходить празднование вашего дня рождения. Официально это и есть причина того, что вы не приехали в родной Дистрикт. Во время праздника сделаете предложение, и где-то через неделю проведём свадьбу. Доброй ночи, мистер Мелларк.       Солдаты у дверей воспринимают прощание как сигнал и, схватив под локти, выводят меня за дверь. Странно, но они тут же исчезают, из-за чего мне приходится самому искать дорогу назад. Мысли сплетаются в тугой комок, рассудок словно в тумане, не получается думать ни о чём, кроме самых простых вопросов. Довели ли Китнисс до комнаты? Она тоже ещё где-то здесь в этом коридоре? Плачет ли?       Уже думаю, как её успокоить, как убедить, что я не желаю ей зла, как забыть её дешёвую ложь и долгое молчание, словно я не менее противен, чем случайный капитолиец. Когда я, наконец, отыскиваю нужную дверь и захожу, Китнисс сидит на диване, спрятав лицо за ладонями. Широкая полоса света просачивается из коридора, я не сразу могу понять, плачет ли она. Китнисс поднимает голову, щурясь, и я ясно вижу, что на лице ни слезинки – она пылает самой настоящей яростью.       – Ты… – она поднимается с дивана и делает несколько шагов ко мне. – Что ты наговорил?       Сначала смутно соображаю, о чём она, но потом вспоминаю: Сноу сказал, что я приходил, что я ему жаловался.       – Предатель! – успеваю перехватить её руку у самого лица. Смыкаю ладонь и на втором запястье, чтобы не получить в нос.       – Я не…       – Как? – перебивает она. – Как ты…       У меня не хватает слов на оправдания, потому что я не могу понять, как она могла в такое поверить. Как могла принять, что я стану добиваться её насильно, заключив договор с человеком, который едва меня не убил, чтобы лишить свободы ту, кого люблю? Как слова Сноу становятся сильнее всего, что она когда-либо знала обо мне? Как?       Очередной раз убеждаюсь, что я чужой. Незнакомец, которому на совесть можно повесить всё, что угодно. Я не знаю, как ей это объяснить. Китнисс борется, вырывается из рук, надеясь исцарапать мои запястья. Никогда не видел её в таком озлоблении и отчаянии.       Спешу подыскать оправдания, но запинаюсь на первом же слове. Я не могу. Сейчас у неё есть я, чтобы выплеснуть злобу, а что будет, если я скажу ей правду? Китнисс обратит свой гнев на Сноу и окажется в ещё большей опасности. Пусть ненавидит меня, если ей так легче, ненависть всё же проще терпеть, чем безразличие.       Склоняю голову и протезом поддеваю дверь, чтобы та закрылась. Комната погружается в темноту, в которой мне проще прятать настоящие чувства.       – Иди спать, Китнисс, – от звука моего голоса она затихает и перестаёт вырываться. – Иди спать, – повторяю я так властно, как только могу, и начинаю наступать, подводя её к двери в спальню.       Заталкиваю Китнисс внутрь и быстро закрываю дверь, присаживаясь у порога.       Когда ты уже поймёшь, что я не хотел вступать в союз с профи, как и не предавал тебя сейчас? Ты не оставила мне выбора, Китнисс. Не оставила.