Рука об руку

      Когда поезд въезжает в долину, спрятанную между горных пиков, уже вечереет. За окном серо, и в озере отражаются первые огни, зажигающиеся в Капитолии. Всего пара минут – и мы будем на месте. Выхожу в узкий коридор и иду к тамбуру. За спиной раздаётся свист двери соседнего купе и шаги. К горлу снова подступает ком, я дышу короткими толчками воздуха, спеша к выходу. Останавливаюсь у металлической двери, ожидая, пока к боку поезда приникнет платформа. Опускаю взгляд, боясь шуток стекла: не хочу видеть даже её отражение. Ничего. И тихого дыхания за спиной достаточно, чтобы отчаяние вернулось, сменив глухую боль.       Поезд подъезжает к жилым кварталам, и я вдруг с ужасом понимаю, что на станции нас могут ждать журналисты, жадные до истории о несчастных влюблённых. Не знаю, почему говорят во множественном числе. Только я один.       Не представляю, как заставлю себя улыбнуться, что скажу. Слов больше нет – их заменила обнажённая правда.       Едва могу сдержать вздох облегчения, когда вижу, что подъезжающая платформа сияет безлюдным свечением фонарей. От станционного здания идут несколько человек в тёмных костюмах. Наверное, стоит испугаться, но я рад.       Дверь будто выдыхает и отъезжает в сторону, впуская вечерний воздух.       – Мистер Мелларк, мисс Эвердин, – один из мужчин делает жест рукой, приглашая следовать за ним, другой подходит к Эффи и Хеймитчу и объясняет им что-то о гостинице.       За станцией у обочины стоит длинный чёрный автомобиль, покрытый блестящим лаком. У меня и раньше не было сомнений, куда мы направляемся, но этот вычурный лоск и видимая внушительность – явный почерк Сноу.       – Личный приказ Президента? – спрашиваю у охранника, чтобы проверить, умеет ли тот говорить. Получаю лишь короткий кивок. – Такая честь, – мужчина с подозрением косится на меня, а потом отводит взгляд: сарказм, пропитавший мой голос, трудно не заметить, ведь я не скупился.       Он открывает дверцу, и я сажусь на пассажирское сидение, продвигаясь к противоположному окну. К чёрту галантность, Китнисс, – я не собираюсь поворачиваться к тебе лицом.       Автомобиль глухо рычит, и жёсткий гравий шуршит под колёсами. Прижимаюсь к дверце, увлечённо рассматривая кожаную обивку. Тошнота подступает к горлу. Я не вижу Китнисс и не слышу, но одно её присутствие невыносимо. Почему-то мне кажется, что она мертва. Сижу рядом с призраком, и по коже ползут мурашки. Должен ли я оплакивать её смерть? Как только оправлюсь после своей.       За окном мелькают яркие вывески и нелепо одетые прохожие, выгуливающие тощих собак. На стекло падает несколько капель дождя. Автомобиль покидает черту города, и мимо проносятся редкие строения. Через несколько минут местность совсем пустеет. Подъезжаем к высокому забору, водитель, пригнувшись к рулю, показывает своё лицо камере, и механические ворота открываются.       Посты охраны остаются позади, и автомобиль тормозит у входа в президентскую виллу. Открыв дверцу, выхожу в сторону ухоженного сада, но охранник внимательно следит, и я поворачиваюсь и иду к широкому мраморному крыльцу, по бокам от которого стоят две безобразные статуи с обрубленными руками. Никогда не понимал, что в этом красивого. Под протезом перекатывается гравий. Сноу, хочешь, чтобы я пополнил твою коллекцию?       Надзиратель остаётся у машины, а белые двери с изогнутым золочёным рисунком открываются, будто сами собой. Лакей в красной ливрее кланяется, словно такая услужливость скомпенсирует грубость военной формы солдат, стоящих у дверей.       – Добро пожаловать! Идите за мной, – говорит он и ведёт нас к массивной лестнице с нестёртыми ступенями, по центру которой бежит узкая ковровая дорожка.       Коридоры петляют, и я теряюсь в лабиринте из стен, покрытых белыми панелями. Десятки дверей ничем не отличаются одна от другой – разве что пролётами. Мы уходим всё глубже в левое крыло, и комнаты расположены всё реже, значит, апартаменты здесь больше. В одном из боковых проходов мелькает голубая форменная юбка служанки, но в целом никого нет.       Наконец, лакей останавливается у одной из дверей и, повозившись с ключами, отпирает её: открывается вид на просторную комнату с очень высоким потолком, занимающим, кажется, два этажа. Кремовые стены безлики, а чёрный кожаный диван смотрится довольно безвкусно на фоне зелёных бархатных штор, как и стеклянный стол в центре. Единственное, что мне нравится здесь – внушительный камин, украшенный изящной резьбой. Мебель сочетается плохо, но хотя бы на этой комнате не сказалось влияние вычурной капитолийской моды. От всего веет какой-то стариной и замшелостью.       Привратник смотрит на меня вопросительно, намекая, что я простоял на пороге слишком долго, потому я вхожу, надеясь, что Китнисс отведут куда-то ещё, но нет – она проскальзывает внутрь, прежде чем дверь закрывается. Теперь мы одни.       – Зачем нас сюда привезли? – обогнав меня, она опускается на диван.       – Откуда мне знать? – наконец, заставляю себе встретиться с её взглядом, в конце концов, бегство больше невозможно – она уселась прямо напротив.       Как только вижу эти серые глаза, что-то обрывается внутри. Превознемогая желание отвернуться, смотрю ей в лицо. К моей грусти Китнисс не растворяется, не исчезает в воздухе лёгкой дымкой, а напротив, выглядит живее, чем когда-либо. Она злится, стараясь скрыть, как напугана. Хотя откуда мне знать, о чём она думает. Я же не могу распознать даже откровенную ложь.       Китнисс выглядит такой ранимой, хрупкой, что я невольно принимаюсь за старое: ускоряю ритм сердца, запускаю дрожь в ладони и затуманиваю взгляд. Ненавижу себя за слабость.       Скрещиваю руки на груди, тщетно пытаясь обрести уверенность, и отвожу глаза: в боковой стене есть ещё одна дверь – иду к ней и заглядываю внутрь.       – Видимо, мы здесь надолго.       В центре бледно-голубой спальни возвышается вычурная кровать с балдахином, а в углу стоит трюмо с мутным зеркалом, ещё пара стульев и коротконогие столики в углу – вздыхаю, понимая, что спать буду на узком кожаном диване.       – Здесь есть кровать, можешь лечь спать.       Китнисс подходит совсем близко, становится рядом, озадаченно рассматривая комнату, приоткрывает рот в попытке что-то сказать, но молчит, и я просто выхожу, закрывая за собой дверь. Тупая боль, наконец, отпускает, я заваливаюсь на диван, надеясь уснуть.       Не могу сомкнуть глаз: перед глазами всплывают картинки с Игр, приобретающие новый смысл. Каждое её нервное, нерешительное движение больше не кажется мне стеснительностью – теперь я вижу в них ложь. Хочется разозлиться, выйти из себя, крушить всё вокруг, но не могу: знаю, что она хороший человек, что она несколько раз спасла мне жизнь, что ничего не могу поделать с тем, что чувствую к ней, а она… Этого следовало ожидать. Холод просачивается из груди в мускулы, и руки неприятно сковывает. Почему я вообще решил, что меня можно полюбить? Никаких оснований.       Словно ничего необычного не произошло. Просто ещё один дорогой человек, который решил, что я ничто. Ругаю жизнь за то, что так вышло. Почему судьба не дала мне сохранить Китнисс как недосягаемую мечту? Она хотя бы не могла меня отвергнуть, пока мы не были знакомы, а теперь… Теперь мечта куда реальнее, она почти осязаема, но оставляет лишь болезненную резь в глазах.       Обиднее всего то, что я предложил ей всё, что мог. Игры столкнули нас лицом к лицу, заставили общаться, пусть она и притворялась, но я-то говорил правду. Кажется, я вывернул себя наизнанку, забыв, почему прятался от неё все эти годы. И ничего. Подойди я к Китнисс в Дистрикте, она бы даже не обратила внимания, что я рядом.       Только теперь замечаю, что пытался уснуть с зажжённым светом. Поднявшись с дивана, бреду к выключателю, когда дверь вдруг открывается. На пороге появляется солдат, одетый в камуфляж. Удивительно, что здесь совсем нет миротворцев, видимо, Сноу и им не доверяет.       – Мистер Мелларк. За мной, – его низкий голос тих, и я оглядываюсь на дверь, надеясь, что Китнисс уже уснула, прежде чем выйти вслед за ним в слабо освещенный коридор.