Сыщик

      Первый в жизни Марты баскетбольный матч был назначен на тридцать первое декабря. Она единственная из всех членов команды девушек почти ежедневно наведывалась ко мне с вопросами, чтобы убедиться, что все помнит правильно. Я терпеливо отвечал и пытался внести в ее душу хоть немного спокойствия, но мне все равно не хватило слишком быстро промчавшегося времени.       Поэтому в среду мы с Никитой Яковлевичем (который, к слову, теперь относился ко мне безукоризненно) и девчонками находились в соседней школе. Марта выскочила из раздевалки первой в майке наизнанку и, естественно, тут же умчалась обратно, возвратившись в таком же беспокойстве. Я было поднялся на ноги, желая приободрить ее, но Никита похлопал меня по плечу и сам отправился к девушке. Я все равно пошел вслед за ним.       - Пирогова, все будет отлично, слышишь? - ученица мне не поверила. Я поднял на ноги всю незнакомую школу, выбив для нее баскетбольный мяч. Она схватилась за него, словно за спасательный круг, и с моей подачи отправилась разминаться. А мы с Никитой вернулись на трибуны.       С самого начала игра шла напряженно. Нашим девушкам не хватало то ли врожденной, то ли взращенной наглости, и выкручиваться им приходилось за счет одних навыков. Марте расцарапали лицо, и после этого она использовала заслуженный штрафной, чтобы заработать очко. На последней минуте игры ученица прорвалась к кольцу, забросила в него мяч, вывевший нашу команду вперед, тут же от сильного толчка отлетела к панельной стене спортзала, приложилась об нее и, согнувшись пополам, сползла на пол. Свисток обозначил еще один штрафной, укрепивший преимущество.       Не дожидаясь окончания матча я, не помня себя от волнения, унес ученицу из спортзала в медпункт, где предоставил ее медсестре.       Вернувшись в школу заслуженными победительницами, девушки вместе с ожившей Мартой настроились на неплохую вечеринку, но мы с Никитой отказали им в мягкой форме, пообещав перенести мероприятие. Никита, конечно же, не знал, что вся ответственность за "тусовку" теперь окажется на нем.

***

      В один из дней зимних каникул я по безлюдным коридорам шествовал к кабинету директора, чтобы сообщить о своем увольнении. Приближаясь к двери, я понял, что Дмитрий Анатольевич не один: до моих ушей доносился, казалось, знакомый женский голос, в чем-то его убеждающий. Я постучал, предоставив историку право впускать или не впускать меня к себе. В кабинете завозились, но через несколько секунд директор поприветствовал меня.       - Здравствуй, Слава! С чем пришел? - Дмитрий Анатольевич жестом пригласил меня войти и сесть на кожаный диван.       - Увольняться собираюсь, Дмитрий Анатольевич, - сообщил я.       - Как увольняться? Ты же только три месяца проработал, - разочаровано удивился историк, и мне пришлось рассказывать, почему и куда я отправляюсь.       - Я не понимаю, зачем ты это делаешь, - глухо отозвался директор, выслушав меня. - Погоди, - взмахом руки остановил он мою речь, видя, что я готов отстаивать свою позицию до головокружения. - Ты, наверное, знаешь, Слава, что учителя всегда будут видеть в своих учениках учеников, сколько бы лет ни прошло и кем бы те ни стали. Так будет и с тобой по отношению к госпоже Пироговой или господину Кваснице, который оказался не таким ужасным, как описывала его твоя одноклассница. И я всегда видел в тебе все того же застенчивого белобрысого мальчишку. Между прочим, очень ответственного и отзывчивого, - слова Дмитрия Анатольевича не могли не вызвать улыбку. - А теперь могу сказать лишь одно: я вижу в тебе учителя, парень, - уведомил меня историк. У меня появилось чувство, что он перед кем-то меня расхваливает. - Давай заявление, подпишу.       Только безмерное уважение к директору не позволило мне одну за другой распахивать двери его шкафов, чтобы избавиться от подозрений. Он выводил на бумаге свой автограф, когда в довольно небольшой кабинет учтиво вошел Никита Яковлевич. Он жизнерадостно поприветствовал нас, но не мог не заметить, что делает историк.       - Слава, ты увольняешься? Погоди, а как же дети? Они привязаны к тебе! Да и не может же одна Аня быть физруком у одиннадцати параллелей!       - Я просто ухожу, - покачал головой я, поднимаясь с дивана, чтобы избежать долгого и нежелательного разговора. - Дмитрий Анатольевич, Никита Яковлевич, всего вам наилучшего.       - Учти, я отметил, что у тебя не увольнение, а отпуск! Чтобы на работе появился! - крикнул мне вдогонку директор.

***

      Сложнее всего мне было сообщить о моем уходе Марте. Да и Илья (он же Квасница), с которым у меня сложились довольно неплохие отношения, таким новостям не обрадовался бы. Преодолев себя, я назначил тренировку на десятое января, сообщив только им двоим и попросив никому не говорить.       Илья и Марта явились в зал с отличным настроением, поэтому я, изнемогая от угрызений совести, все-таки потренировался с ними перед разговором. Путаясь и запинаясь, я кое-как донес до них суть новости и тут же принялся объяснять ее заново. Квасница воспринял новость по-мужски - молча и неподвижно. Марта в этот раз не плакала, прекрасно зная, что всю причиненную боль я могу прочесть в ее глазах. Я обнял девушку, а она сбивчиво дышала где-то в районе моей груди и все никак не могла меня отпустить.       Понимая, что так не может продолжаться вечно, Илья заключил одноклассницу в свои объятия одной рукой, а второй пожал мою.       - Увидимся, - спокойно изрек он.       - Береги ее, - приказал я, имея в виду Марту.       - Обещаю, - так же лаконично отозвался парень.

***

      - Я всегда знал, что у тебя в башке кисель, - не прекращал бурчать Эдик даже напоследок. - Хрен с тобой, там что угодно случиться может, а если самолет по дороге - трах-бабах, а?       - Эдя... - мученически простонал я.       - Что "Эдя"? - возмутился друг. - Я, в отличие от тебя, здравомыслящий человек.       - Ой, не смеши, - фыркнул я. - Здравомыслящий он.       - Не зли, - угрожающе отозвался Эдя. - Сейчас вышибу мозги и скажу, что так и было. Поверят. Однозначно, - друг смерил меня небрежным взглядом. - Знаешь, а ты тот еще эгоист. Сбегаешь от проблем вместо того, чтобы их решать и плюешь на тех, кому дорог. Нет, все это, конечно, не в такой степени, как думает Эрька, но правда, - заявил друг, заметив, что я уже приоткрыл рот, чтобы начать спорить. - Мне, конечно, неважно, потому что я знаю тебя почти столько же, сколько себя, но остальные... - Эдя покачал головой. - Можно ведь остаться, попробовать наладить все с Эрикой...       - Наладить? Я не люблю ее.       - Я просто мечтаю вернуть тебя обратно под дулом пистолета, но, видимо, не судьба, - разочаровано вздохнул Светлов.       Люди, сидящие на соседних креслах, вместе с багажом перебрались подальше от нас.       - Ну и пожалуйста, - надул губы Эдик. - О, не твой рейс? - поинтересовался он, между прочим бросив взгляд на табло.       - Мой, - спохватился я.       - Тогда помотыляли, - вместе с моей поклажей кузнечиком выпрыгнул из здания аэропорта друг.       Когда из самолета спустили трап, я уже направился к нему, но Эдька что было сил дернул меня за теплый исландский свитер, который я прикупил, чтобы не морочить себе голову куртками.       - Ты это... осторожно, Шем.       И меня снова обняли. Людям достаточно сказать одну простую вещь, чтобы они начали о тебе беспокоиться.       - Не вернешься - убью! - завопил спустя минуту в спину Эдик, вызвав у меня этой фразой приступ истерического смеха.