Завтра — другой день

      Ветер налетал резкими порывами и вдруг уносился прочь, исчезая только затем, чтобы через несколько мгновений снова вернуться. Сильнее обычного шумели в вышине темные кроны сосен, травы беспомощно и послушно ложились под властной рукой князя неба, но, как только он улетал, гордо выпрямлялись вновь, коробочки хлопка на поле гнулись, словно кланяясь своему божеству. Имя этому божеству – дождь.       Этот благодатный ветер принес с собой не раскаленный зноем воздух и пыль, поднимающуюся от его сухих порывов, а небольшие облака. Сперва светлые, невесомые, точно сотканные из легких кружев, они постепенно налились влагой, потяжелели, потемнели. Было ясно, что скоро пойдет сильный дождь. Он умоет растения, напоит землю, смоет пыль с дорог. Но это будет позже. А сейчас ветер, точно жрец, предупреждал все живое о появлении божества. Кидаясь из стороны в сторону, он свистел, он выл, он кричал: «Дождь! Сюда идет дождь!»       Скарлетт поежилась от холодной струи ветра, ворвавшегося в комнату, и посмотрела в окно. Она улыбнулась. Дождь, если он в умеренных количествах – всегда благодать для фермеров.       Скарлетт была в «кабинете Эллин», как она до сих пор называла его про себя. Она разбирала полученную еще утром почту.       — Что-то я не пойму, — задумчиво пробормотала она, просматривая очередной отчет о делах в лавке. — Мистер Дор всегда был на удивление ловким коммерсантом, а это больше походит на объяснительную записку – просто курам на смех. Головой что ли ударился, или влюбился, что, в принципе, то же самое… — Она помолчала немного, скользя взглядом по цифрам, и вдруг, мгновенно воспламенившись, что было свойственно ее ирландской натуре, гневно крикнула:       — Черт возьми! Везде и во всем полагаться можно только на себя! Вокруг либо обманщики, либо совестливые размазни!       Мысль о том, что она сама в каком-то смысле принадлежит к числу «обманщиков», даже не пришла ей в голову. Люди такого склада обычно склонны раздувать ошибки и промахи других и умалять их хорошие дела. Что же касается себя – для себя любимого у них всегда есть оправдание того или иного поступка. «У меня не было выбора», — говорят они себе, — «это был лучший вариант» и т. д. Примирившись таким образом со своей совестью, они вскоре на самом деле начинают в это верить. Такова человеческая природа.       Исписанный колонками цифр и краткими пояснительными словами листок опустился на стол, отправленный в полет легким пренебрежительным движением. Скарлетт достала из желтоватого конверта, лежащего перед ней (оттуда, видимо, и был извлечен отчет) небольшое письмо, скорее даже записку. Она повертела ее в руках, развернула и пробежала глазами по ровным аккуратным строчкам.       — Ах, значит, несчастный случай... повредил ногу... Прелестно! И в чем, интересно, состоит большая трудность – добраться от порога дома до коляски или от коляски до дверей лавки?..       Ей очень не хотелось покидать Тару и, наверное, в этот раз желание остаться было сильнее, чем обычно. И она каждый раз мысленно откладывала день отъезда, убеждая себя, что дела идут хорошо и день-другой ничего не изменят, хотя результат несчастного случая с управляющим и передача борозд правления в руки его неквалифицированного помощника не заставил себя ждать; она уверяла себя, что дела в Таре требуют ее присутствия, хотя Уилл вполне мог бы справиться сам. Сейчас она отчетливо почувствовала, что должна ехать в город. И тут же заныло сердце, и ей отчаянно захотелось остаться. Так и не решив, поедет она или нет, Скарлетт продолжила свой краткий монолог, надеясь, что он к чему-то приведет, подтолкнет ее к окончательному решению:       — Как же мне не хочется ехать в эту треклятую Атланту, будь она неладна! Как же не хочется уезжать из милой Тары! Но это необходимо. Этих лентяев заставить работать можно только пинками и своим присутствием. И где это он откопал такого помощника? Ничего не смыслит, ничего не умеет, одни убытки! Ну, может, и не убытки, но прибыль резко понизилась. Не умеет этот оболтус завлекать покупателей и втюхивать им товар. Надо его рассчитать – не кормить же, в конце концов, всех бездельников и лодырей, назвавшихся опытными коммерсантами!       Ее речь была прервана открывшейся дверью. Рано или поздно, но буря неминуемо должна была разразиться, и эта минута пришла.       — Что, Скарлетт, все работаете? Высчитываете дебеты и кредиты, а? Не надоело вам? — довольно дружелюбно спросил Ретт, зайдя в комнату и, как ни в чем не бывало, удобно устраиваясь в кресле.       — Только вас и не хватало, — мрачно подытожила Скарлетт, словно ставя точку в своем монологе.       — Не тянет вас сидеть с корзинкой для шитья да забавляться безобидными сплетнями с почтенными матронами? Сплетни вы, правда, любите, только отнюдь не безобидные. Ядовитые, колкие – вот что вам по душе, моя Ехидна*, — продолжал Ретт, пребывавший в веселом расположении духа.       — Вы пришли, чтобы обзываться? — мгновенно вспылила Скарлетт, словно трут, только и ждущей искры. — Тогда убирайтесь вон.       — А если не для этого?       — Все равно убирайтесь.       — Вы обиделись за «Ехидну»? Между прочим, это известное существо в древнегреческой мифологии – полуженщина-полузмея.       — Ах, полузмея!? — ядовито-сладким голосом протянула (даже скорее прошипела, отметил про себя Ретт) Скарлетт, до дрожи сжимая руки в кулаки и стараясь справиться с собой, не закричать и не швырнуть в него что-нибудь подвернувшееся под руку и желательно тяжелое. Лучшая защита – нападение, и она всеми силами постаралась уколоть его побольнее:       — Неужели вы совсем замучили бедных детей своим вниманием и, решив дать им передышку, переключились на меня?       — Замучить вниманием, — повторил он, словно раздумывая над этими словами. — Это, пожалуй, возможно в семье с такой матерью, как вы. Если бы не мисс Мелли, отважно и исключительно по доброте душевной взявшая на себя роль матери, и я, они и не узнали бы такого слова - внимание.       — Мелани была их тетей!       — И что же? А я – отчим, и это не мешает вам быть плохой матерью, наоборот, подчеркивает это!       Скарлетт чуть не завыла от злости и какой-то ноющей боли, вызванной его словами. Она терпеть не могла, когда ее слова обращали против нее же, и опять получалось так, что Ретт выходил победителем из словесной перепалки.       — О, как вы мне опротивели! — вскричала она. — И эти глупые споры, которые вы так любите, мне тоже опротивели.       — А если бы я уступил вам победу хоть в одном споре, вы бы отнеслись к ним более положительно?       — Вы мне противны! — повторила она.       Он сидел в кресле, спокойно раскуривая сигару, и своим невозмутимым видом доводил ее до бешенства. Затянувшись, он выпустил облачко сизого дыма и посмотрел на нее. В черных глазах мелькнула насмешка. Чувствуя, что от переполнявшего ее бешенства слегка кружится голова, она глубоко вздохнула и, сдерживая себя, отчего ее голос звучал неестественно напряженно, сказала:       — Я считаю, что для поддержания нашей репутации вы провели в моем обществе достаточно времени.       — Я так не думаю, — спокойно ответил он.       — Вы исчезли на шесть месяцев и теперь считаете, что провели тут мало времени? — она переходила на крик, уже не заботясь о том, что их может кто-то услышать, и не замечая, что в ее словах нет ни малейшей логики.       — Считаю, — подтвердил Ретт.       — Ладно, — все еще пытаясь сдерживаться сказала Скарлетт, — облачим мои слова в другую форму, хотя вам они и так понятны. Уезжайте отсюда.       — И не подумаю, — казалось, ему было приятно мучить ее.       — Вы уедете, — с угрозой в голосе сказала она.       Он, видимо, счел эту тему исчерпанной и, поглядывая на нее, раскрасневшуюся от ярости, заметил:       — Я захожу сюда, намереваясь приятно провести время в спокойной беседе, безобидно шучу и вдруг получаю вопли и оскорбления. Ну, это можно опустить, к такому я привык. Но, Скарлетт, зачем же кричать на весь дом?       Знал ли он, что подливает масла в огонь? Вероятно. Скарлетт, с каждым днем все больше раздражавшаяся из-за пустяков потому, что должна была уехать, уединилась в кабинете, а он нарушил ее одиночество, чего она совсем не хотела. Оброненную им не вполне, правда, безобидную шутку она восприняла как вызов, и подняла перчатку, тем самым дав ему возможность слегка поиздеваться над ней. Он словно слегка мстил ей за все те страдания, которые она ему невольно причинила, что было не очень хорошо с его стороны. Он понимал это и все же не отказывал себе в удовольствии ответить ей на оскорбления острой колкостью.       Оба получали какое-то болезненное удовольствие, изводя друг друга и перекидываясь колкостями, только он всегда сохранял непробиваемую невозмутимость и делал это лишь для забавы, а она, вспыхивая от ярости, переставала четко соображать и теряла над собой контроль. Не следует забывать, что помимо ее ирландской крови, вскипавшей по малейшему поводу, она была отчаянно влюблена.       — Получил оскорбления! Чтобы больше их не получать – убирайтесь! — Его спокойствие все сильнее распаляло ее, приводя в состояние какой-то немыслимой ярости. — Убирайтесь вон!       — Прямо сейчас?       — Сейчас! Немедленно! Сию секунду!       Он развел руки:       — Никак не возможно. При всем желании я не успею на последний поезд.       — Значит, завтра!       Она выскочила из комнаты и, проносясь по коридору, столкнулась со служанкой.       — Салли! Немедленно поди и собери вещи капитана Батлера. Завтра ноги его не будет в этом доме.       Девушка, испуганная искаженным гневом лицом хозяйки, прошептала:       — Капитан Батлер уезжает? Хорошо.       Она скользнула вдоль стенки мимо Скарлетт и отправилась выполнять поручение.       Скарлетт уже не слышала ее. Этот приказ чуть-чуть охладил ее, и она получала пусть небольшое, совсем крохотное, но удовлетворение от того, что первый этап изгнания Ретта из Тары завершен.       Воздух ей вдруг показался душным, невыносимым. Она вышла из дома и, закрыв глаза, подставила пылающее лицо под прохладную струю ветра. Ветер – не только жрец, но и благодетель. Он вечно свободен. У него нет души, которая может страдать и, пользуясь этим преимуществом, постоянно страдает. Его нигде ничто не держит. Равнодушно, невольно касается он души человека, успокаивая учащенное биение сердца, высушивая слезы. Это покой мимолетный, поверхностный, но иногда необходимый.       Она долго сидела на своей любимой скамейке, ставшей свидетельницей многих ее горестей и печалей, в какой-то степени даже являвшейся олицетворением Тары. Устало опускаясь на выцветшие от дождя и воздуха, давно не крашеные доски с облупившейся краской, много раз садилась она здесь, и по капельке, по крупинке возвращались к ней силы, и надежды, и желание жить и бороться. Здесь, в Таре, куда всегда тянулось ее мятежное сердце, вся природа в ответ тянулась к ней, наполняя жизнью ее отчаявшуюся душу.       Что-то холодное упало на руку Скарлетт и скользнуло полукругом вниз по белой коже, вызывая мурашки. Капля дождя. Крупные тяжелые капли – предвестники сильного ливня. Скарлетт подняла голову к небу, целиком затянутому сизыми тучами. Одна капля упала ей на лоб и, скатившись по веку, поползла по щеке, словно слеза. Скарлетт было и хорошо, и плохо. Ее сердце кровоточило, но душа обрела мимолетное трепетную радость, которую радостью не назовешь. Сладкая боль – вот какие слова подходят под то состояние, в котором пребывала Скарлетт. Она сидела, запрокинув голову, и широко раскрытыми глазами наблюдала, как из бесконечности капает вода. Она ни о чем не думала. Бывает, сильно задумавшись, мы перестаем воспринимать реальность. А бывает и так, что, увлекшись каким-то явлением, мы наблюдаем так внимательно, казалось бы, обычную вещь, что даже перестаем о чем-либо думать, полностью сосредоточившись на этом. Наш пристальный и в то же время рассеянный взгляд, остановившись на чем-то, видит это что-то в другом свете. Словно раскрывается какая-то тайна, но, почти приблизившись к ней, мы вдруг моргнем, очнемся, так и не добравшись до разгадки.       Все чаще роняли тучи свои слезы. С этими слезами на землю падали невидимые льдинки – становилось все холоднее. Внезапно полил ливень. Он, зашуршав по листьям и хвое деревьев, потоком обрушился на землю. Мириады капель стучали по скамейке, брызгами рассыпаясь во все стороны, заливали дорожку, текли по потемневшему платью в клетку, вымочив его до нитки. На лужах вскипали пузыри, отовсюду капало, текло, лилось, струилось. Завеса дождя отделяла скамейку и сидящую на ней женщину от всего мира. Монотонный шум дождя убаюкивал, успокаивал, стирал все мысли, заполняя собой все вокруг.       Она смотрела на это с тихой, умиротворенной улыбкой. Она слилась с дождем, стала его частью, стала каплями, свежестью, звуком льющейся с неба воды. Вдруг струйка воды, скользнув змейкой по локону намокшей прически, затекла ей за шиворот. Скарлетт вздрогнула и очнулась. Она промокла насквозь. С платья, с волос, с лица стекала ручейками вода. Ее била крупная дрожь, зубы стучали от холода. Она вскочила.       Почти бегом вернулась она в дом, уже жалея о мысли «выйти на воздух». Захлопнув дверь и прислонившись к ней спиной, словно спасалась от кого-то, она некоторое время стояла, вся дрожа и не догадываясь пойти переодеться. Тонкие грязноватые струйки стекали с подола платья, образовав на полу мутную лужицу.       — Господи, Скарлетт!       Это восклицание вырвалось у Ретта, проходившего по коридору.       Он застыл на месте и с глубочайшим недоумением, к которому примешивался испуг, разглядывал ее, мокрую, дрожащую от холода, с прядками волос, выбившимися из прически и плетьми прилипшими к лицу.       Наконец он словно очнулся.       — Что вы делали на улице в такой ливень? Впрочем, не важно, — перебил он себя. — Идите скорее переоденьтесь! Что же вы стоите? Все еще дуетесь на меня? Я уже давно обо всем забыл. Ну, идите же!       Она не двигалась с места. Казалось, она даже не полностью понимает его слова. Тогда он взял ее под локоть и повел в ее комнату. Скарлетт сопротивлялась и пыталась вырвать руку, впрочем, скорее машинально.       Он позвал Присси и, приказав ей переодеть и согреть Скарлетт, вышел, недоуменно покачивая головой.       — Вот чудачка! — пробормотал он. — Никогда не знаешь, что она выкинет в следующий раз.       Ночь Скарлетт провела дурно. Ее то знобило от холода, то лихорадило от жары. Проснулась она совсем разбитая, с головной болью.       Вспомнив о том, что Ретт уезжает, она подумала: «Надо его проводить. Нескоро я его увижу. А может, он уже уехал? Надо встать». Но она не смогла заставить себя подняться с постели. И вдруг откинулась на подушки, погрузившись в неспокойное горячечное забытье.       Присси, как всегда вовремя пришедшая, чтобы помочь хозяйке одеться, с удивлением заметила, что Скарлетт еще в постели. Она подошла к кровати и позвала:       — Мисс Скарлетт, пора подниматься!       Скарлетт не то пробормотала что-то, не то простонала, и продолжала лежать, не открывая глаз и беспокойно дергаясь.       Присси привыкла к капризам хозяйки и решительно потрясла ее за плечо. И тут же в испуге отдернула руку:       — Какая горячая! Мисс Скарлетт, мисс Скарлетт! — позвала она.       Наклонившись поближе, она заметила крупные капельки пота на лбу хозяйки и тяжелое ее дыхание. Присси моментально выскочила из комнаты. В гостиной она заметила Ретта, приготовившегося к отъезду.       — Мистер Ретт! Мистер Ретт! — крикнула она.       Он обернулся.       — Что случилось, Присси?       — Вы скоро уезжаете?       — Да.       — Подождите. Надо вызвать доктора!       — Доктора? Кому?       — У мисс Скарлетт жар, и она меня не слышит!       — Как жар? Как не слышит? — ошарашенно пробормотал Ретт. — Иди, вызывай врача. Я поднимусь к Скарлетт.       Ретт поднялся на второй этаж. Постучав в дверь и не получив ответа, он постоял какое-то время в нерешительности и толкнул дверь. Подойдя к кровати, он застал Скарлетт все в том же положении, в каком оставила ее Присси. Ретт осторожно коснулся рукой ее лба. Теперь он не сомневался, что это не ложь и не уловка. У нее на самом деле была простуда, осложнившаяся лихорадкой.       Он пододвинул стул к кровати и сел на него. Потом, задумчиво и тревожно глядя на нее, тихо сказал:       — Видно, это указ свыше мне остаться. *Ехидна — Ретт имеет в виду не животное и даже не злого, язвительного и коварного человека, а полуженщину-полузмею из древнегреческой мифологии, женщину с прекрасным лицом и пятнистым змеиным телом, совмещающую в себе красоту и свирепый характер.