Завтра — другой день

      В это утро все было как всегда. То же солнце, лившееся через большое окно на обеденный стол, та же приглушенная до шепота детская болтовня, те же привычные разговоры взрослых обо всем. Только не было слышно привычных и вечных одергиваний Мамушки, строго следившей за поведением маленьких мисс и мистеров, должных вырасти в леди и джентльменов. Никогда больше детишки не услышат ее укоризненное: «Ну разве так подобает вести себя леди из хорошей, уважаемой семьи? А чего это вы смеетесь, мистер такой-то? Джентльмены-то так себя тоже не ведут. А вы все-таки будущий джентльмен». Детское сердце ветрено и забывчиво. Малыши искренне поревели над Мамушкой, и не раз ее вспомнят, всхлипнув и утерев кулачком глаза, но сейчас она забыта и интересный, полный новых открытий мир вытеснил из маленьких сердечек недоуменное: «Где же Мамушка?», а из более взрослых, уже понимающих, что такое смерть, огорчение по поводу того, что теперь их няня у Бога. Нет, воспоминания и боль не исчезли, но ушли на второй план, вытесненные всем новым и необычным, которое в детском возрасте занимает наши мысли.       Скарлетт тоже «вошла в колею», если дозволено будет так выразиться. Заботы, дела и душевное смятение, вызванное решением Ретта провести какое-то время здесь, дабы не дать острым на язычок скучающим кумушкам пустить этот самый язычок в дело, заполнили ее, не оставляя в памяти место воспоминаниям о Мамушке, а в сердце боли, порожденной воспоминаниями. Воспоминания об умершем дорогом человеке, какими бы светлыми они не были, всегда вызывают боль. Даже так: чем светлее воспоминания, тем больше боли они вызывают. Смерть человека часто наводит людей на размышления об этом человеке. Словно разглядывая его со всех сторон, мы решаем про себя, каков все-таки был этот человек, даже если все давно он нем знаем. Причем вспоминаются нам почему-то только все положительные стороны его характера, только добрые дела. Умерший человек всегда оказывается намного лучше, чем о нем думали. Как говорится, De mortius aut bene, aut nihil*. И люди, повинуясь этому правилу, даже думает о мертвых по-хорошему. Почему? Риторический вопрос.       Но вернемся к Скарлетт, в светлую столовую в Таре. Как мы уже сказали, душевное смятение вытеснило из ее мыслей думы о Мамушке. Предмет же ее душевных мучений, решивший во имя поддержки репутации пожить с ней под одной крышей как раз тогда, когда она всеми силами пыталась забыть о нем, сейчас сидел напротив нее, чуть правее, и разговаривал с Уиллом Бентином.       — Дядя Ретт, — позвал его Уэйд, когда оба главы семейства исчерпали темы для бесед и продолжили завтракать в молчании.       — Да, сынок? — тут же откликнулся Ретт.       — Мне бы хотелось… если мама отпустит, — умоляющий взгляд в сторону Скарлетт, — отпустит прокатиться на Ветре, то не поедете ли со мной?       — А почему бы и нет? И тебе вовсе не нужно спрашивать разрешения у мамы, я тебе разрешаю.       — Нет, Уэйд, не слушай его, — вмешалась Скарлетт. — Всегда спрашивай у меня.       — Ты разрешаешь, мамочка? — послушно спросил Уэйд.       — Разрешаю.       — А как же я? — послышался обиженный голосок Эллы. — Я тоже хочу с вами!       — Тебя, красавица, я посажу спереди, и можешь не бояться – не уроню.       Элла засмеялась.       «И как он все время находит к ним подход?» — подумала Скарлетт, чувствуя что-то похожее на обиду или ревность. Ей хотелось что-то сказать, или пошутить, поддержать себя в глазах своих детей, но она ничего не могла придумать. Она опустила глаза и упрямо сжала губы.       — Мы так часто ездили с мамой, — сказала Элла и вдруг, смутившись, спохватилась:       — А мама тоже поедет?       Уэйду стало стыдно. Почему он сразу не подумал о маме? Может, ей тоже хочется с ними поехать.       — Мамочка, ты поедешь с нами?       — Нет, Уэйд. У меня много дел.       Скарлетт встала и направилась к кабинету, показывая, как у нее много нетерпящих отлагательства дел.       Уэйд почувствовал, как к глазам приливают слезы. Они не подумали сразу о маме, и теперь ей не хочется с ними ехать.       Ретт приказал седлать лошадей, и теперь они ждали, пока Присси переоденет Эллу в костюмчик для верховой езды. Он еще раз внимательно посмотрел на пасынка, притихшего на диване.       — Тебе расхотелось ехать?       — Нет. — Ответил Уэйд. — Да.       — Почему же? — Ретт догадывался о причине, но решил, что будет лучше, если мальчик сам расскажет.       — Так не хорошо. — Сказал Уэйд. — Я вас пригласил, значит, мы должны поехать. — Он тихонько вздохнул.       — Так в чем же дело? — мягко спросил Ретт. — Ну же, расскажи мне.       — Мама на нас обиделась, — сказал мальчик, отводя глаза.       — Ты так думаешь? По-моему, у нее на самом деле куча дел. Сколько ее знаю, она всегда была чем-то занята.       — Тем более, — возразил Уэйд, — ей надо отдохнуть. Мы сразу о ней не подумали, и поэтому она не хочет с нами ехать.       — А если она и так не хотела ехать?       Уэйд промолчал. Он был уверен, что хотела.       — Ну, ладно. Пойдем сейчас к ней, и ты спросишь у нее еще раз.       Скарлетт сидела, опершись на локти, и бессмысленным взглядом смотрела в окно. Мысли мелькали у нее в голове, и ей никак не удавалось сосредоточиться на делах. Тогда она, отодвинув бумаги, уставилась в окно, пытаясь разобраться в себе.       Отворилась дверь, и она повернула голову. Уэйд, с опущенной головой, словно он в чем-то провинился, и Ретт, невозмутимый, как всегда. Ей захотелось чертыхнуться.       — Что случилось? Я думала, вы уже давно уехали кататься, — равнодушно заметила она.       Уэйд чуть не расплакался. Опять, опять мама говорит чужим, равнодушным голосом, от которого он отвык за зиму и к которому, видимо, снова придется привыкать.       — Ну, так в чем дело? — повторила Скарлетт.       — Мама, — тихо сказал Уэйд, подходя к ней. — Поехали с нами. Ты же так любишь верховую езду.       — Я ведь тебе сказала – у меня много дел. — Резко ответила она. — И я не хочу никуда ехать.       Уэйд сник.       — Тогда… тогда мы пойдем… — почти прошептал он, ниже наклоняя голову.       — Идите.       — Скарлетт, — вдруг сказал Ретт, — ну что вам стоит покататься полчаса?       — Вас никто не спрашивал.       — Уэйд, выйди, пожалуйста. Нам с твоей мамой нужно поговорить. — Ретт подождал, пока мальчик закроет за собой дверь. — Скарлетт, вы что, не видите, как он страдает? — Он кивнул головой в сторону двери.       — А что такое?       — Не прикидывайтесь дурочкой. Или вы в самом деле ослепли? Он так вас любит, хотя я никак не могу понять: за что? Вы так резко с ним разговариваете, так равнодушно. Он постоянно страдает. Что вам стоит сейчас перестать делать вид, что у вас какие-то дела – я же вижу, вы к бумагам не прикасались – и поехать с нами? Уэйд думает, что вы обиделись на него за то, что он сразу не подумал пригласить и вас.       Скарлетт неприятно засмеялась, в глубине души чувствуя, что сын отчасти прав, и потому стремясь показать, насколько ей это безразлично.       — Чего вы смеетесь? Так можно было бы подумать, если б у вас было сердце. Не надо сверкать на меня глазами. Вы так любите говорить правду людям в лицо, так почему же не любите слышать ее о себе? — Он помолчал и добавил уже другим тоном:       — Я, кажется, забыл, зачем сюда пришел. Обойтись без ссор у нас как-то не получается… Давайте не будем ругаться. Пожалуйста, поедем. Разве вам хочется нарушить семейную идиллию?       — Эта идиллия получается и без меня, — раздраженно ответила Скарлетт и тут же пожалела о своих словах.       — Вот оно что… — Ретт оперся о стол и посмотрел ей в глаза. Проклиная его в душе, она отвела взгляд. — Стало быть, вам не безразлично это? Вас это задевает? Так тем более, не стройте из себя того, чего на самом деле вы не представляете, и поехали.       Она вскинула голову.       — Я не поеду.       Он стоял и смотрел на нее. Под этим взглядом Скарлетт вдруг вспомнила, что никогда не брала над ним верх.       — Вы поедете?       — Черт с вами, поеду. Мне жалко Уэйда.       — Жалко? Раньше у вас не было такого слова в лексиконе. *De mortius aut bene, aut nihil (лат.) — «О мёртвых либо хорошо, либо ничего»