Завтра — другой день

      Похоронная церемония была недолгой. Скарлетт с самого начала заявила, что более низкого по сану лица, чем помощник священника, она не допустит отпевать Мамушку; пусть раньше рабов и отпевали сами хозяева, но Мамушка-то не рабыня, да и если бы была подневольной, все равно заслужила более почетный уход в мир иной. Никто с ней спорить не стал, да и в душе все с этим согласились: Мамушка вынянчила три поколения своих хозяев и, несомненно, заслуживала такого прощания. Скарлетт даже не старалась вслушиваться в монотонный голос, без эмоций, без всякого выражения читающий заупокойную службу епископальной церкви. Она стояла, опустив голову и пребывая в каком-то отупении. Ее глаза оставались сухи – она вволю наплакалась в день смерти Мамушки, а теперь была совсем опустошена душевно, хотя никто не сказал бы этого по ее виду. Ну что ж, не нам винить ее за это; она давно привыкла не выставлять напоказ своих истинных чувств, привыкла лицемерить. Но разве не пыталась она таким образом защититься ото всего, что может причинить боль, выставить барьер вокруг себя, чтобы никто не смог задеть ее чувства, ее сердце?       Ретт стоял неподалеку, но она ни разу даже не взглянула на него и, когда последние комья красной глины упали на гроб, развернулась и медленно пошла прочь. Он нагнал ее и молча пошел рядом. Несмотря на те сложные чувства, которые он в ней вызывал, в эту минуту она ощутила благодарность за его молчаливое сочувствие.       — Куда мы идем, Скарлетт?       От звуков его тягучего, сильного голоса она вздрогнула, очнувшись. Куда она идет? Она не знала, шагая бездумно, как говорится, куда глаза глядят, но тотчас поняла, что пришли они в ту самую аллею, где она так любила проводить свободное время по вечерам, присев на скамейку с облупившейся краской и наслаждаясь покоем и багряным закатом. Она резко ответила:       — Куда иду я, не имеет для вас никакого значения, а вот куда направляетесь вы – это ваше дело, а про ваши дела я уже давным-давно ничего не знаю и главное – знать не хочу.       — Скарлетт, — ничуть не обидевшись, укоризненно сказал он, — неужели и в такой день мы с вами будем ссориться? Давайте поговорим спокойно, как цивилизованные, воспитанные люди. Я вижу, что вам сейчас нелегко, но нам надо обсудить один важный вопрос.       — Какой же? — устало спросила она, опускаясь на скамейку.       Он присел рядом. Лето давно вступило в свои права; от свежего весеннего воздуха не осталось и следа. Жаркая дымка висела в накаленном воздухе. Изредка пролетал легкий шаловливый ветерок, игриво пытаясь расшевелить неподвижный воздух. Здесь, в аллее, затемненной тенями густых крон, которые скрывали от палящего солнца, было более прохладно, но все же душно.       — Какой же вопрос? — повторила Скарлетт, не дождавшись, когда он заговорит.       — А вы не догадываетесь?       — Я сейчас не намерена играть в загадки. Если у вас есть ко мне дело – говорите.       — Хорошо. Тогда ответьте мне: неужели, заключая со мной такой… своеобразный договор, вы на самом деле думали, что все так просто? Разошлись, как в море корабли - и все? — Он замолчал, ожидая ответа.       Скарлетт непонимающе посмотрела на него, пытаясь собраться с мыслями. В чем, собственно, дело? Что ему не нравится? Но что-то не так, надо сообразить что, не дать ему посмеяться, но она так устала, она разбита...       — Что вы имеете в виду? Я вас не понимаю. — Безжизненный, равнодушный голос, вся энергия, вся жизнь из которого словно испарилась, исчезла, растворилась под немилосердным давлением Судьбы.       — Что с вами, дорогая? — мягко спросил он. — Вы никогда и никем не были раздавлены, да, жизнь вас била, и не раз, и я лучше остальных знаю, насколько тяжело вам пришлось, но разве вы сдались? Разве опустили беспомощно руки? Нет. Этими руками вы собирали хлопок, как последняя рабыня, потому что иначе все ваши близкие умерли бы с голоду; этими руками, уверенно держа пистолет, вы продырявили янки, потому что иначе было нельзя. Разве хоть раз согнулись под тяжестью бремени, выпадавшего на вашу долю? Нет. Вы гордо распрямили плечи, упрямо сжали губы и с высоко поднятой головой пошли дальше. А ваше платье из старых портьер! О, даже сейчас я прекрасно его помню... Вы не тот человек, которого легко сломить, и вы не раз это доказывали.       — Значит, я и сейчас не нуждаюсь в вашем подбадривании.       — Нуждаетесь, — возразил он. — Еще как нуждаетесь. Мне кажется, вы и сами толком не поймете свое состояние.       — Ошибаетесь. — По ее лицу пробежала жесткая улыбка. — Сколько раз я чувствовала себя так, как сейчас! — И задумчиво продолжила:       — Но в этот раз во мне словно лопнула какая-то струна. Словно смерть Мамушки стала последней каплей. Но это ничего, это скоро пройдет.       — Все потому, что вы чувствуете, что остались одни? Вот об этом я и хотел с вами поговорить.       Она вскинула голову, внимательно глядя на него. Но в этом взгляде Ретт не прочитал вспыхнувшей надежды, которую думал увидеть. Спокойные, усталые глаза. Потом они обязательно вспыхнут зеленым огнем, энергией, жаждой жизни, он уверен в этом, но сейчас они цвета выцветшей на солнце ткани или спаленной тем же светилом травы, которая раньше была яркой, сочной, а теперь поблекла, затерлась, утратила свежесть…       — Скарлетт, подумайте сами, разве могут муж и жена нигде и никогда не появляться вместе, вести себя, словно чужие, едва знакомые люди, которые, пройдя мимо, сухо поздороваются и отправятся своей дорогой?..       — Почему бы и нет?       — Я не договорил. Разве могут они вести себя так, сохраняя при этом хорошую репутацию?       — Хорошую репутацию, — протянула она. — Вот в чем подвох. Я забыла, что вам теперь она небезразлична, ваша репутация. И что вы предлагаете?       — Я не нашел ответа и потому предлагаю нам подумать вместе. Ясно одно: нам придется время от времени появляться вместе, чинно-благородно, как и полагается примерной чете.       — Нет! — воскликнула Скарлетт, пряча сжатые кулаки в складках платья, — Нет. Так не пойдет.       — Почему же? Я столь вам противен и ненавистен?       Она отвела глаза и промолчала. Не может же она сказать ему: «Я не хочу вас видеть и проводить с вами время потому, что хочу вас забыть». С глаз долой – из сердца вон. Скарлетт надеялась, что это сработает и она вновь, как прежде, гордая и одинокая, но главное – неуязвимая, будет пробивать себе и своим детям дорогу в жизни.       — Решить этот вопрос можно будет позже, — сказала она.       — Впереди целая жизнь, это вы хотите сказать?       — Ох, ну хватит... — И, помолчав, тихо спросила:       — Завтра вы уедете, да?       — Нет, не завтра.       — Значит, сегодня?       — Не сегодня и не завтра.       Он спокойно встретил взгляд ее глаз, сразу ставший напряженным, если не сказать металлическим.       — Когда же?       — Почему бы нам не начать, а точнее продолжить поддерживать нашу репутацию? Так, словно вы не ставили никаких глупых условий?       — И словно вы не согласились на эти условия.       Она и сама понимала теперь, что все, что она тогда наговорила, оказалось глупостью. Теперь все предстало совсем в другом свете, и именно потому, что она это поняла, Скарлетт не удержалась от того, чтобы съязвить.       — Пожалуй, я останусь ненадолго. Мое общество на вас положительно действует, — заметил Ретт. — Гнев придает вам силы, и вот передо мной почти прежняя Скарлетт – упрямая, сопротивляющаяся, бросающаяся колкостями.       Он поднялся и пошел прочь.