Завтра — другой день

      «Мне очень жаль, что пришлось так скоро нарушить наш договор. Мне показалось, что не сообщить вам об этом было бы неправильно. Я помню, что вы всегда уважали и высоко ценили Мамушку. Позавчера ночью она умерла.

Скарлетт»

      Ретт еще раз перечитал письмо. Мамушка умерла. Конечно, рано или поздно это должно было случиться; Мамушка была стара. «Такое сердце, как у нее, надо поискать» – говорил он когда-то; он и сейчас повторил бы это. Что за ирония судьбы? Сердце Скарлетт не было камнем, но от него тянуло холодком. А ее безгранично любили люди, так непохожие на нее, те, души которых были добры, бескорыстны, чисты: ее мать, Мелани, Мамушка... Нет, это не ирония, не насмешка мудрой Фортуны. Это дар. Дар для Скарлетт. Но эти люди один за другим сошли в могилу. Значит, и Мамушка тоже? Это не было похоже на ложь. Скарлетт не стала бы лгать о таких вещах. Хотя, кто знает, что творится в этой хорошенькой головке, скрывающий за черными локонами почти мужской ум, а под кружевами элегантного платья жестокое сердце! И все же ему было не по себе. Еще тогда, когда они так холодно простились, и она уехала, он ощутил что-то близкое к тоске. Он гнал прочь это чувство, он боялся, как бы старая рана не начала вновь кровоточить. Боялся, что броня, которой он защитил от нее свое сердце, даст трещину, что эта сирена опять завладеет всем его существом, его мыслями и чувствами. Он не хотел этого – ведь он нужен был ей только потому, что был недоступен. Он с удовольствием сказал бы: «Неужели эта бессердечная лицемерка, эта Апата* в образе женщины могла так меня пленить?» Он не мог так сказать. Он не любил ее, но какая-то тонкая ниточка все еще связывала их, ниточка, которую он не смог оборвать. Брак? Нет, что-то другое.       Сейчас, вглядываясь в ровные, прямые строчки, написанные твердой рукой, он пытался понять, что все-таки скрывается за этим. В начале письма она даже не обратилась к нему напрямую, как это обычно принято. Только на конверте красивым почерком было выведено: «Капитану Ретту Батлеру». Что она хотела показать такой официальностью? Что соблюдает их договор, насколько это возможно? Что их теперь ничего больше не связывает? Что она лишь из любезности потратила время и оповестила его? Возможно. Но Ретт чувствовал, что за этим скрываются и страх, и отчаяние, и горе. Он все еще понимал ее как никто другой. Последний человек, любимый ею, ушел в объятия смерти, а она осталась тут, на земле. Она осталась одна. Она написала ему. Зачем? Кто знает. Она не молила, не просила. Может, чтобы хоть кто-то разделил ее боль, пусть на расстоянии.       Она не просила приехать; сухой тон письма говорил об обратном. Все же его почему-то тянуло в Тару. Ему хотелось проститься с Мамушкой – ее похороны должны состояться завтра. Но не только Мамушка звала его в Тару, но и... Скарлетт. Ему стало жалко ее. А помимо этого надо было уладить разногласия по поводу их сделки: то, о чем они договорились – полная ерунда; разве могут муж и жена нигде не появляться вместе, сохраняя при этом хорошую репутацию?       Скарлетт подняла голову: кто-то подъехал к дому. Потом вновь склонилась над бумагами. Пусть гостей принимает Уилл; у нее и так полно забот.       Вошла служанка. Она была немного неряшливо одета, из пучка выбились прядки волос. Скарлетт с раздражением на нее посмотрела. Служанка смущенно улыбнулась и доложила звонким голосом, никак не вязавшемся с ее обликом:       — Мисс Скарлетт, мы вычистили портьеры в гостиной и в столовой. И ковры тоже.       — Хорошо. Теперь иди найди Сьюлин. Может, ей нужна помощь... — Скарлетт окинула служанку неприязненным взглядом. — Сколько раз я тебе говорила: нельзя ли одеваться хоть капельку опрятней? Ты и на похоронах Мамушки так будешь выглядеть?       — Нет, что вы, мисс Скарлетт! — воскликнула смущенная девушка. — Не буду, честное слово! Я... Мы... Просто я сейчас забегалась...       Скарлетт вздохнула.       — Ну, ладно. Иди. И отнеси, пожалуйста, это на кухню, — она указала на поднос с пустой посудой и занялась бумагами, не обращая больше внимания на девушку. Когда та выходила, Скарлетт ее окликнула:       — Да, кстати. Кто там приехал?       — Кажется... я не уверена точно...       Скарлетт насмешливо ее перебила:       — Иногда быть хозяйкой не очень удобно. Все равно вы, слуги, всегда первые обо всем узнаете. Так кто приехал?       — Капитан Ретт Батлер.       Скарлетт подскочила.       — Что!?       Как много эмоций может поместиться в коротком восклицании! И гнев, и злость на причиненные обиды, и радость, в которой не хочешь признаться даже самой себе, и облегчение от мысли, что, возможно, будет на кого-то опереться! Скарлетт как-никак - просто женщина. Да - мужественная, сильная, способная сражаться со всем миром и сражающаяся с ним, но все-таки женщина. Она будет и дальше бросать вызов судьбе, идти напролом, добиваться своей цели любой ценой, будет жестко улыбаться и равнодушным взглядом смотреть на страдающих. Все видят только такую Скарлетт, какой она показывается на людях. Но один Бог знает, как ей хочется ощутить рядом надежное плечо, на которое можно опереться! Да и кому не хочется любви, поддержки, счастья? Она человек, такой, как все другие люди. А разве не должны люди давать друг другу хоть толику тепла, чтобы не замерзло сердце в этом жестоком мире? Разве это не есть самая высокая благодать на Земле? Это самое малое, что могут дать друг другу люди, и самое большое. Быть согретым другим человеком, и согревать его, поддерживать огонек жизни, искру, которая погаснув, воспламеняется вновь с таким трудом. Но у людей есть гордость. Гордость - это и достоинство, и недостаток: достоинство - потому, что она удерживает человека от падения, от грязи, недостаток - потому, что, уж если человеку все-таки случилось упасть, она мешает ему подняться.** Скарлетт - гордячка до мозга костей. И, пытаясь подавить невольную радость, она напомнила себе обо всех горестях, бедах, унижениях, которые ей пришлось перетерпеть от Ретта. Она все еще любила его, и сердце ее рвалось ему навстречу и не верило, что он ее не любит, разум же отказывался верить, что он приехал бескорыстно, ради нее. Слишком много он причинил ей боли. Зачем он приехал сейчас? Мало, что ли, он изводил и мучил ее в Чарльстоне? Она дала себе слово забыть его. И она забудет. Не позволит больше ему играть ее сердцем, этой любовью, что пришла так некстати. Разум ее подавил радость, и, подчиняясь воле рассудка, она забралась в самый дальний уголок, что, казалось, ее и нет больше, а ее место заполнили обида и горечь, а они, как известно, порождают злость.       — Это же ваш муж, верно?..       Скарлетт не ответила. Она решительно вышла из комнаты, отстранив служанку, стоящую у двери, и направилась в гостиную. В коридоре она столкнулась с Уиллом.       — Где... где этот... — она глубоко вздохнула, чтобы говорить спокойно, — мой муж?       Уилл про себя усмехнулся.       — Я как раз шел, чтобы сказать вам о том, что он приехал. Капитан Батлер в гостиной.       Скарлетт тряхнула головой и устремилась туда. Уилл покачал головой, и чуть заметная улыбка тронула его губы.       Ретт поднялся с дивана и поклонился. Элегантный, изящный как всегда, но скорбь легкой тенью тронула его лицо.       — Здравствуйте, Скарлетт.       Она сразу же накинулась на него, боясь, как бы горе и его неподдельная скорбь не охладили ее гнева - ее защиты.       — Какого черта вы приехали? Я что, звала вас?       Он же невозмутимо продолжал:       — Для начала мне хотелось бы выразить вам свое соболезнование о смерти Мамушки...       — Конечно. Этикет требует.       — И благодарность тому, что вы мне об этом сообщили, учитывая обстоятельства нашего расставания.       Она было открыла рот, чтобы сказать ему что-то обидное, но он предостерегающе поднял руку, заставляя ее молчать, и продолжал:       — Я мог бы вам сказать, что вести себя так в такой день неприлично...       У Скарлетт дернулось лицо. Он вовсе не хотел причинять ей боль, и поспешно добавил:       — Но лучше я скажу: почему бы нам не сесть и спокойно не поговорить? Я приехал не к вам, а проститься с Мамушкой. Но мне кажется, что и вам сейчас нелегко.       — «Мне кажется!», — передразнила она. — Вам кажется! Может, вы и ценили Мамушку, но не с вами она нянчилась всю вашу жизнь! — она всхлипнула. — Не смейте больше говорить об этом...       — Иначе вы расплачетесь? — мягко спросил он. — Слезы снимают часть груза с нашей души. С ними словно утекает маленький кусочек горя. Иногда поплакать бывает очень хорошо.       — Плакать хорошо только тогда, когда есть тот, у кого на груди можно выплакаться. — Отрезала она. — О чем это вы собирались со мной поговорить?       — Я поговорю с вами, когда вы успокоитесь. А сейчас, будьте добры, покажите мне комнату, в которой я смогу пожить несколько дней.       Дверь распахнулась, и комнату влетела Элла, за ней бежал Уэйд.       — Дядя Ретт! — хором крикнули дети.       — Здравствуй, красавица, — Ретт подхватил Эллу на руки и чмокнул в щеку. Потом опустил ее и прижал к себе Уэйда, — здравствуй, сынок.       Скарлетт чуть нахмурилась и отвернулась.       — Ну, как вы тут поживаете?       — Хорошо, дядя Ретт! Мне мама хочет нанять гувернантку. Я буду настоящей леди, как мама! — радостно защебетала Элла.       — Конечно, как мама. Несомненно. Настоящей леди.       — Прекратите, Батлер! — крикнула Скарлетт.       Он повернулся к ней с обезоруживающей улыбкой.       — Скарлетт, что же вам не нравится? Я лишь сказал Элле, что она будет такой же настоящей леди, как ее мать. Или нам не надо таких леди?       — Почему не надо? — спросила Элла, не уловившая издевки в словах и тоне отчима.       Ретт поспешил перевести разговор в другое русло. Скарлетт он уже кольнул, а лживо объяснять что-то Элле ему не хотелось. И потому он спросил Уэйда:       — А ты как поживаешь?       — Хорошо! У меня тут много друзей...       Скарлетт оглядела комнату.       — Да, портьеры они вычистили хорошо, — пробормотала она. — Неплохо бы еще протереть картины. Они запылились.       Она встала и вышла из комнаты. Вскоре до оставшихся в гостиной донесся ее повелительный крик:       — Салли!       — Ваша мама что, каждый день так занята? — спросил Ретт.       — Сегодня дел больше, — сказал Уэйд. Он посерьезнел, немного наморщил лоб, и сразу из веселого стал озабоченным. Он казался старше своих двенадцати лет. Ужасно, когда ребенок по каким-то обстоятельствам взрослеет раньше положенного срока. Он лишается кусочка детства, потому как быть настоящим ребенком значит быть беззаботным, веселым и немного бессердечным.       — Сегодня дел больше, — повторил он. — Потому что умерла Мамушка.       — Не морщи лоб, — сказал Ретт. Он провел пальцем по лбу мальчика.       Ретт сел на диван, притянул к себе погрустневшую Эллу и посадил к себе на колени. Похлопал рукой рядом с собой, приглашая сесть Уэйда.       — Бедные вы дети. Какие же вам достались родители. Мать ваша вечно чем-то занята, а я...       Он махнул рукой.       — Мама... раньше мама не была так занята, — неуверенно сказала Элла. Это было давно, и она уже начинала сомневаться в этом. — Да, Уэйд? — она посмотрела на брата. Уэйд кивнул.       — Когда же она с вами занималась? — удивленно спросил Ретт.       — Тогда... зимой. Когда она всю зиму жила здесь.       — Мама постоянно была с нами,— прибавила Элла. — Она... она не прогоняла нас. И мы вместе ездили на лошадях. Мама сажала меня к себе в седло, а Уэйд ехал на своей лошади. Мне мама не давала кататься самой. А потом, весной, она уехала. Куда она ездила?       — Мы с вашей мамой жили у вашей бабушки. Вы ее, наверное, видели раз в жизни и уже не помните...       — А когда она приехала, опять стала очень занятой. И говорила, что ей некогда с нами возиться.       — Ты не понимаешь, — сказал ей Уэйд. — Маме было плохо.       — Да? — тихо сказал Ретт.       — Она говорила, чтобы мы с Уэйдом шли куда-нибудь поиграть и не мешали ей. У Уэйда есть друзья, а мне не всегда разрешают с ними играть. А потом умерла Мамушка. И мама стала совсем грустной.       — Да... — так же тихо повторил Ретт. Он задумчиво смотрел на пол, легонько поглаживая пальцами ручку Эллы. *Апата — в древнегреческой мифологии богиня лжи и обмана. **"Гордость - это и достоинство и недостаток: достоинство - потому, что она удерживает человека от падения, от грязи, недостаток - потому, что, уж если человеку все-таки случилось упасть, она мешает ему подняться" — из произведения Артура Конан Дойла "Родни Стоун"