Завтра — другой день

      Извозчик отнес вещи Скарлетт к воротам монастыря, получил плату и укатил. Скарлетт несмело дернула за ручку звонка. Моментально приоткрылось маленькое окошечко, и на Скарлетт глянуло сморщенное старушечье лицо. Пожилая дама приветливо улыбнулась.       — Здравствуйте, милая. Чем могу помочь?       — Я приехала к сестре, на время. Ее зовут Кэррин О’Хара.       — Она монахиня?       — Да… — не очень уверенно сказала Скарлетт, хотя знала, что это так.       — А как ее зовут теперь, по церковному? — мягко осведомилась старушка.       — Не… не помню, — еще больше растерялась Скарлетт.       «Ах, черт! — Скарлетт совсем не смутило то, что она находится почти что в священных стенах монастыря и чертыхаться тут, мягко говоря, не положено. — Ведь у нее изменилось имя… Она об этом писала, только, хоть убей, не помню на какое!»       Кэррин, чтобы не смущать родных, в своих редких коротеньких письмах подписывалась своим именем, данным ей при рождении.       — Ладно, заходите. На месте разберемся.       Привратница отперла калитку.       — А вещи?       — Не волнуйтесь. Подавайте их сюда, я поставлю ваш гардероб вот здесь.       — Спасибо.       («Кажется, размеры моего походного гардероба произвели не очень хорошее впечатление. Но мне-то что!»)       На территории монастыря все было совсем не так, как представляла Скарлетт. По вымощенным крупным серым булыжником дорожкам деловито шагали послушницы и монахини в черных рясах и платках. Всюду раскрывались бутоны красных, белых и желтых роз. Зеленели другие растения, в изобилии посаженные в палисадниках. Аромат весны еще сильнее чувствовался здесь, в этом маленьком мирке, отделенном стеной от остального мира.       Послышался гулкий звон колокола. Скарлетт вдруг нечетко, как в тумане, вспомнила довоенное время. В туманной дымке памяти она вдруг увидела до боли привычную и одновременно ужасно далекую картину: Эллин стоит на коленях и, перебирая четки, читает молитву. А рядом на колени опустились Джеральд, она, Скарлетт, Сью и Кэррин. За раскрытыми дверями, в коридоре на коленях стоят все домашние слуги и, затаив дыхание, внемлют молитве. Опять, опять воспоминания! Когда же они прекратят преследовать ее?       Долго разбираться не пришлось. Не успела Скарлетт со своей провожатой дойти до зданий, в которых, по-видимому, жили монахини, как сбоку ее окликнули:       — Скарлетт! Дорогая моя, ты все же приехала!       — Кэррин! — воскликнула Скарлетт, обернувшись. — Ты так изменилась, тебя просто не узнать!       Из хрупкой, болезненной на вид девушки, которой Скарлетт ее запомнила, Кэррин превратилась в тихую, спокойную женщину. Черты ее лица приобрели какую-то степенность и спокойствие.       Кэррин нежно обняла сестру, и Скарлетт не противилась. Она никогда не испытывала большой любви ни к одной из сестер, но к малютке Кэррин все-таки была привязана больше.       — Я оставила свои вещи у ворот... — начала она, но Кэррин перебила:       — Не беспокойся. Их отнесут к тебе в комнату.       Поселили Скарлетт в светлой небольшой комнатке, единственное окно которой выходило на длинный двор, в конце которого виднелись главные ворота. Жесткая узкая кровать - («Узкая понятно почему, но матрац-то помягче положить никто не додумался?»)- была аккуратнейшим образом застелена и походила на койки в госпитале во времена войны. Около окна - стол, совершенно простой, на толстых неуклюжих ногах, возле него табуретка. Темный шкаф в углу, около кровати тумбочка да рядом стул - вот и все убранство комнаты. Все содержалось в идеальном порядке, было чисто, аккуратно и убого.       — М-м... Уютненько... — протянула Скарлетт, силясь улыбнуться.       («М-да!.. Великолепное начало... И в этом чулане я буду жить? Кладовая в Таре и то больше по размеру и богаче по интерьеру!»)       После шикарного дома в Атланте и Тары, обставленной благородно и со вкусом, эта каморка казалась просто жалкой. «Как могла Кэррин променять родной дом, множество больших и светлых комнат, нашу уютную гостиную с камином, диваном и креслами, обшитыми бархатом, на такую убогую келью как эта? Как могла она променять бескрайние поля красной земли, и чистый воздух, и свободу свою на скучное затворничество в этих четырех стенах?»       Скарлетт посмотрела в окно, на ворота.       — Вам хоть выходить разрешают, или вы сидите здесь всю оставшуюся жизнь? Я имею в виду туда, за стены?       — Конечно, Скарлетт. Мы выходим за покупками, за лекарствами, которые не можем сами сделать…       Она распаковывала вещи Скарлетт. По мере того, как на свет появлялись все новые пышные дорогие платья, брови ее поднимались все выше.       — Дорогая, что ты собираешься делать в этих нарядах!? — наконец обрела дар речи Кэррин.       — Но я же не буду постоянно торчать здесь! — нетерпеливо воскликнула Скарлетт. — Ты же не откажешься показать мне город?       Кэррин, совершенно сбитая с толку, тщетно пыталась что-то понять.       — Это же монастырь, мне не разрешается по городу ходить, когда вздумается. Тем более, я не знаю в городе ничего, кроме нескольких мест, где бывала. А бывала я в больнице, в аптеке, и в нескольких домах, хозяева которых занимаются благотворительностью...       — И тебе не скучно?       — Скарлетт, неужели ты приехала сюда, чтобы развлечься? Я-то думала, что у тебя случилось что-то. Тебе лучше поехать к тетушкам...       — Я не могу! Не могу!..       Губы у Скарлетт задрожали. Она часто-часто заморгала, чтобы убрать непрошеные слезинки, набежавшие на глаза.       — Ах, Кэррин, мне нужно знать наверняка... Я... Вдруг он здесь...       — Ох, Скарлетт! О ком ты говоришь? — пролепетала Кэррин. — Ведь ты... У тебя есть муж...       — Я о нем и говорю! — со злостью выплюнула Скарлетт. — Ничего ты не понимаешь! Как глупо было искать помощи у монашки, которая даже замужем не была!       Она с размаху села на жесткую постель и закрыла лицо руками.       Кэррин прижала руку к губам и судорожно вздохнула. Скарлетт подняла голову.       — Прости, — выдавила она. — Я как-то забыла, из-за чего ты тут оказалась... Если бы ты осталась, то могла бы выйти замуж и полюбить кого-то еще. Уилла, например.       — Нет! — резко перебила Кэррин и тут же смутилась своей грубости. — Не обижайся, Скарлетт, но я не могу.       — Полюбить заново?       — Да.       — Ошибаешься. Я тоже так думала. Думала, что никогда не забуду Эшли, — Скарлетт неприятно усмехнулась, наблюдая за тем, как Кэррин вновь бледнеет.       — Эшли Уилкса?..       — О, да. Этого ничтожного, жалкого книгоеда.       — Скарлетт!       — Вещи нужно называть своими именами... Я, конечно, сама во всем виновата, но достопочтенный Эшли Уилкс мне очень помог. Помог сломать мне жизнь и растоптать мое счастье. Слова. Везде громкие, красивые слова. Но это так. Он сломал мне жизнь.       Вдруг Скарлетт заметила, что назвала Эшли точно так же, как именовал его, с неизменной усмешечкой на губах, Ретт.       — Неужели Эшли... А Мелани... Скарлетт, ты что, приехала исповедаться, да? Расскажи мне все.       — Нет. Не исповедаться. У меня с Эшли ничего, кроме нескольких паршивых поцелуев, не было. Да и рассказывать, в общем, нечего. Помнишь, тогда, до войны, все вы шептались о том, что я втюрилась в Эшли? Не перебивай меня. Шептались. Может, не ты – остальные. Мне казалось, что я на самом деле влюблена в него. Только потом я поняла, что создала образ – блестящую обертку – и нацепила его на подвернувшегося под руку Эшли. Эта «обертка» была слишком хороша для него, и за ней я не видела, что он представляет собой на самом деле...       Ей, казалось, было неприятно даже произносить его имя. Кэррин села рядом с ней на кровать и, положив руку ей на плечо, молча слушала, уже не пытаясь перебить.       — Он морочил мне голову, говорил, что любит меня и только соображения чести не позволяют бросить жену и сына. Я верила ему, мне казалось, что я читаю любовь в его глазах. Он лгал. Он всегда любил Мелани. Ему нужно было лишь мое тело. Когда я вышла замуж за Ретта, Эшли все еще морочил мне голову. А Ретт... Ретт...       Скарлетт всхлипнула и попыталась продолжить:       — Он... любил меня... По-настоящему. Давно. А я...       Скарлетт уткнулась лицом в плечо сестры и горько расплакалась.       — Расскажи дальше. Тебе станет легче.       — Ретт... он делал все, чтобы я забыла Эшли... Он всегда был мне опорой, понимал меня как никто другой. В день смерти Мелани я вдруг поняла, что Эшли мне давно глубоко безразличен и что… в общем, что я давно люблю Ретта. А Ретт сказал, что не любит меня больше... Что я сама убила его любовь... И это... это правда. Он уехал, и хотя обещал, что будет часто приезжать, «чтобы не было сплетен», он в Атланте не появлялся. Мне... мне нужно его увидеть. Я так больше не могу.       — Ты думаешь, он здесь, в Чарльстоне?       — Наконец ты что-то поняла. Он говорил, что хочет помириться с родными, а они живут здесь.       — Но что ты будешь делать, если он здесь?       — Я верну его. Верну, слышишь!?       — Не кричи. Я постараюсь отпроситься у настоятельницы.       — Ты все ей расскажешь!?       — Но Скарлетт, она все равно никому ничего не скажет. Это монастырь, здесь не принято сплетничать.       — Ладно. Спасибо тебе, сестренка.