Завтра — другой день

      Скарлетт жила в Таре уже больше полугода. Прошла ветреная осень, пролетела промозглая зима.       Как минимум раз в неделю Скарлетт ездила верхом к соседям или просто кататься. Иногда ее сопровождал Уилл, и тогда они объезжали Тару и делились советами фермерства. И она, и он могли говорить на эту тему часами, часами могли слушать.       В холодные зимние дни Скарлетт старалась уделять как можно больше внимания детям. Элла сначала недоверчиво, а потом с детской непосредственностью радостно делала шаги навстречу. С Уэйдом оказалось сложней. Он хоть и любил мать, но был старше Эллы и отвык от Скарлетт. Часто Скарлетт, выезжая верхом просто прокатиться, а не в гости, брала их с собой. С радостью она обнаружила, что Уэйд очень любит верховую езду и для своего возраста в седле сидит замечательно. Элла, которая была от лошадей не в таком восторге, как ее брат, все же тоже была не прочь научиться ездить верхом, но Скарлетт заявила, что она еще слишком мала для этого. Она сажала дочь перед собой на седло и Элла, боявшаяся возразить матери, смирилась.       Племянники тоже прониклись к Скарлетт симпатией, хоть она не часто занималась с ними. Их тетя была такая красивая, веселая, совсем непохожая на мать, вот только иногда у нее резко менялось настроение, и она становилась грустной или раздражительной. Скарлетт по-прежнему не очень любила детей, но научилась скрывать это под маской заботы и ласки, а иногда ловила себя на том, что на самом деле искренна.       Как-то зимним вечером после ужина все собрались в гостиной у камина. Атмосфера была уютная и дружеская. Скарлетт сидела в кресле и штопала порванные на коленке штаны Уэйда. Хоть по дому мальчик ходил тихо, стараясь быть незаметным, на улице среди товарищей он преображался и с удовольствием носился по плантациям с соседскими детьми. Увидев первую порванную и грязную рубашку, Скарлетт взорвалась и отругала сына. Потом вспомнила себя в детстве, милостиво простила его и больше не ругала.       К ней подошла трехлетняя дочка Сьюлин Маргарет и попробовала взобраться на кресло. Скарлетт подвинулась, подхватила малышку и усадила рядом с собой. Та сразу же встала на пухленькие ножки и, цепляясь за одной ручонкой за рукав платья Скарлетт, протянула другую к ее изумрудной брошке, приколотой на груди.       — Хочу такую, — потребовала она. Скарлетт усмехнулась.       — Вот вырастешь, будет у тебя такая.       — Сейчас хочу.       — Я ее тебе подарю, когда подрастешь. Договорились?       — Ладно, — согласилась Маргарет.       Скарлетт опять усмехнулась: ничего она дарить не собиралась. Маргарет тут же забудет об этом ее обещании. Скарлетт поймала обиженный взгляд Эллы-Лорины. Дочка никогда не высказывала претензий и не показывала своих обид Скарлетт: в утешение можно было получить только резкое слово или шлепок.       — Иди сюда.       Элла приблизилась.       — Чего это ты надулась?       Девочка растерялась и смущенно молчала, испуганно глядя на мать. Обычно ее мать никогда не волновало, что происходит с ней, и Элла ждала, что сейчас ее наругают. Скарлетт удивленно смотрела на дочь и вдруг подумала, что и Элла ее боится. Не так сильно, как Уэйд, но все же боится. Она помнила, что лишь одергивала и поучала детей, никогда не уделяя им другого внимания - ну, может, только Бонни - и в заботах об еде, одежде, ни разу не позаботилась о них с моральной точки зрения. Простой недолгой беседы, хотя бы по вечерам, хватило бы, чтобы малыши чувствовали, что нужны матери. А теперь они растут и все меньше нуждаются в ней, окруженные заботой сначала Мелани, а теперь слуг, в уютной атмосфере семьи их тетки. У Эллин всегда находилась минутка, что выслушать тех, кто хотел с нею поговорить. И тут у Скарлетт впервые промелькнула мысль о том, что она никогда не будет похожей на Эллин. Обычно она всегда говорила себе, что успеет стать такой, как ее мать, но теперь неприятная правда мелькнула в ее сознании. Она тут же нашла себе оправдание в том, что в войну не приходится думать ни о чем другом, кроме как о "выжить". И это благодаря ей, Скарлетт, все ее близкие выжили во время войны. О чем тут еще говорить? Она еще подумает об этом, но позже. Все же мысль о том, что ее дети боятся ее, была неприятна. Она как можно более искренно улыбнулась дочке.       — Тебе я подарю брошку с рубином. Ту, овальную.       Элла несмело улыбнулась, отвела взгляд и, словно сомневаясь в словах матери, снова подняла на нее глаза. Скарлетт ободряюще кивнула. Элла, прошептав: "Спасибо", отошла.       Уилл и Сьюлин сидели на диване обнявшись. Они смеялись. Скарлетт уже несколько раз в раздражении поглядывала на них. Уилл поцеловал Сью в щеку, и та особенно громко рассмеялась. Скарлетт не выдержала. Она подскочила как ужаленная, швырнула шитье в кресло и, не говоря ни слова, быстро ушла.       Смех замер. Все проводили ее недоуменным взглядом.       Скарлетт бегом кинулась к себе в комнату, заперла дверь и упала в кресло. Слезы ручьем потекли по щекам. Внешне Скарлетт опять превратилась в веселую и беззаботную красавицу, которой была раньше. Щеки были румяны без красок, зеленые глаза сверкали. Но с каждым днем она все сильнее тосковала по Ретту. Сначала она сама не ощущала этого, была в полной уверенности, что он за ней приедет. Уверенность постепенно таяла, как дым. Тоска, наоборот, росла. По вечерам и по ночам она особенно остро чувствовала свое одиночество.       — Я так больше не могу… Ретт, где ты, родной? Где?       Сестры всегда недолюбливали друг друга, а после истории с Фрэнком ситуация, конечно, только ухудшилась. Сьюлин все время ворчала по поводу того, что Скарлетт живет здесь уже столько времени. Наконец последняя не выдержала.       — Тара принадлежит и мне тоже! Если бы па, который умер, кстати, по твоей вине, успел составить завещание, вся Тара была бы моей! И я буду здесь жить столько, сколько захочу! И меня не волнует, хочешь ты этого или нет.       — Конечно, — ядовито пропела Сьюлин, — где же тебе еще жить? А, может, в доме мужа? Ах да, твой муж уже давно уехал куда-то, и от него ни слуху, ни духу.       Это был удар не в бровь, а в глаз. Скарлетт сжала кулаки. Ее трясло. Она настойчиво просила Питтипет известить ее, если Ретт появится в Атланте. Питти обещала, но Ретт не появлялся. Такое же распоряжение было дано домашней прислуге.       Последнее время Скарлетт все чаще плакала, запершись у себя в комнате. В эту минуту она была готова убить Сьюлин.       — Да как ты смеешь! — заорала она не своим голосом.       На шум прибежал Уилл. Он не дал разгореться скандалу. Взяв жену за локоть, он произнес:       — Скарлетт права, дорогая. Это и ее дом тоже. И она будет тут жить, пока сама не захочет уехать.       Он вывел Сьюлин из комнаты и вернулся к Скарлетт. Прихрамывая, подошел к столу, взял сигару.       — Вас не побеспокоит дым?       Она покачала головой.       — Сью не может понять, что Тара навсегда в вашем сердце, что вы не можете без нее…       — Или не хочет, — перебила Скарлетт. Она никак не могла успокоиться и готова была срывать злость и огорчение на ком угодно.       Уилл помолчал немного, сделав вид, что не заметил ее реплики, потом продолжал:       — Вы настоящая ирландка, Скарлетт. Для вас земля, на которой вы выросли, значит очень много. Побывав здесь, вы будто заново рождаетесь. А Сьюлин пошла в мать.       Скарлетт задумалась. Интересно, для Сью Тара и впрямь ничего не значит как земля, как малая родина? Или она просто никуда не уезжала, потому и не знает этого? А Кэррин? Она вообще уехала в монастырь, и они лишь изредка получали от нее письма. Кэррин, монастырь… Скарлетт все чаще задумывалась, а не поехать ли ей к Кэррин, в Чарльстон? Ведь Ретт говорил, что хочет поехать в Чарльстон помириться с родными. Может, он там?       После этой непродолжительной ссоры с сестрой Скарлетт еще отчаянней захотелось к Ретту. Захотелось доказать Сьюлин, всем доказать, что Ретт не забыл ее. А может, в первую очередь, себе?