Последствия иного выбора

Кроули перенес нас. Мгновенно и как будто привычно. Во всяком случае, так должно было быть, ведь я знал все об этом трюке, я был готов, я так уже перемещался сотни раз. Налетался в свое время с Касом и другими пернатыми, с Люцифером и черноглазыми, с Элеадой и Кадисом… Я думал, что научился вот так запросто нырять из одной действительности в другую. Я ошибся. Вернее, просто позволил себе привыкнуть и опрометчиво забыть, каково это: когда швыряет в водоворот нереальных событий, когда тело уже здесь, в этом нереальном, а мозг все еще где-то там, пытается успеть за телом. Успеть увидеть, осмыслить, смириться. Только есть ли в этом смысл? Возможно ли поверить в реальность и смириться с тем, что в лоб родного брата целит пуля. Выходит, сдерживаемая телекинезом, но за те мгновения, что я потратил на осознание происходящего, успевшая прошить насквозь мой собственный череп. Методично, раз за разом, ровно столько, сколько ударилось о ребра сердце… Каждый адски долгий миг, каждую долю от секунды мне навязчиво казалось, что Дин не сможет, не удержит, а вся эта массовка на заднем плане – просто глупый розыгрыш, за который я готов его возненавидеть. И каждый миг в груди невыносимо скреблось предупреждение, которое в итоге обернулось лишь немым криком: «Остановись!». Выдавить из себя что-либо вслух я не смог. Не смог потому, что Дин продолжал стоять, неподвижно и внешне спокойно, даже как-то расслабленно. В его лоб стремилась пуля! А он не выглядел ни озадаченным, ни испуганным, ни напряженным, ни даже обиженным или жаждущим мести. Его поза не менялась в пространстве, на лице не проявлялись в замедленной съемке эмоции. Все выглядело так, будто он даже не пытался избежать попадания, как-то уйти из-под удара и спастись. Он словно ждал, зазывал, манил к себе эту чертову пулю, открывался ей и кричал: «Давай! Ну давай же, детка! Вот он я!» А потом он все-таки заметил меня, потому что его взгляд наконец изменился, а губы исказила совершенно дурацкая извиняющаяся полуулыбка, от которой я растерял последние крупицы рациональности. За эту улыбку и проклятую левитирующую пулю его хотелось одновременно и избить до полусмерти, и задушить в покровительственных объятиях, шепотом умоляя это чужое существо вернуть мне брата. Целого, настоящего, моего Дина, которого я знал всю свою жизнь, а не только его внешность и слабые, словно фальшивые эмоции на обманчиво родном лице. - Дин… - наконец выдавил я хрипло, делая осторожный шаг к нему ближе и в отчаянии выбрасывая вперед руку, когда пуля задрожала. – Дин, не… Прервал меня внезапный шум стороннего присутствия, о котором я напрочь забыл, поглощенный зрительным контактом с Дином и тем, что он собирался или… не собирался сделать. Глядя на пулю и ее прямую цель, я действительно меньше всего думал о том… о тех, кто эту пулю выпустил. Мне действительно было плевать на них. А вот Дину, видимо, нет, потому что еще до того, как я сам успел сообразить, темные глаза изнутри полыхнули светом, и роковая пуля устремилась к новой цели. За ней еще одна, другая, третья… седьмая. Словно дрессированные звери, смертоносные снаряды под сосредоточенным взглядом брата закружили в воздухе, безошибочно настигая всех, кто целил оружие. В меня, в Кроули, в него самого? Сомневаюсь, что Дин разбирался. - Тронете его – высажу мозги! Голос хриплый, напряженный… знакомый. Вне сомнений, звучащий угрожающе для всех, кому был адресован. Но только не для меня. Не слышал я угрозы в этом голосе, не слышал ликования победителя, знающего свое превосходство. Я слышал Дина, наконец-то родного, настоящего Дина Винчестера, но… как будто говорящего откуда-то со дна необозримой пропасти, где он хватался зубами за истлевающие надежды, отчаянно пытаясь выжить. И хуже всего, что не ради себя. Не ради себя он выкрикивал слова из глубин личного ад, даже не притворяясь и не пытаясь скрыть. Побежденный, уязвимый, униженный и сломленный так, как не был, кажется, еще никогда, словно умирающий на последнем вдохе он делал то, что приказал ему в детстве отец – защищал брата. Меня защищал! Так, будто и минуты не прошло с той ночи, когда я был младенцем в его руках, как будто сам я был не в состоянии за себя постоять, и не существовало больше никого, кто мог бы сделать это. Как будто во всей Вселенной у него одного было это право – защищать меня. До последнего вздоха. - Дин… - осторожно вторично позвал я, подступая еще на шаг. – Пожалуйста… Опусти пули. Ты можешь. Однако, мне стоило учесть, что «мочь» и «хотеть» не одно и тоже. А он именно хотел убить, я чувствовал это также хорошо, как и энергию, которая держала, направляла, двигала пули, на корню обрубая малейшие попытки целей уклониться. Казалось, Дин читал их мысли, предвидел намерения и… определенно не собирался уступать. «Ли, убери к чертовой матери эти пули!» - взмолился я мысленно, хоть и понимал отдаленно, что если бы она могла, уже давно сделала бы это. «Его контроль силен. Если я попытаюсь перебороть его, кто-нибудь обязательно пострадает». «Кто-нибудь» – это и Дин тоже, которому до голубой звезды, что он, как самоубийца, ходит по грани. Телекинез – это не щелчок пальцами. Эта не та игрушка, которая питается от батарейки, не вертолет на радиоуправлении! Это внутренняя сила, для контроля над которой нужна запредельная концентрация – часть его собственных жизненных резервов, которые нельзя так опрометчиво расходовать. Даже ему нельзя! Даже потому, что ему на себя плевать! Всегда так было, а теперь особенно. Теперь, поняв это, я был больше зол, чем напуган. Зол на него и на тех, кто сюда явился и его довел. - Парни… - старательно выдавливая из себя максимально нейтральные интонации, я вынужденно обратил внимание на остальных. Не потому, что мне хотелось ради этого потерять зрительный контакт с Дином, а потому что нам всем была необходима обратная связь. Хоть какая-нибудь. – Предлагаю всем отмотать назад и начать сначала. Как насчет того, чтобы… - Стволы в землю! – внушительным басом перебил меня Дин, явно израсходовав последнюю лояльность. – Живо! Пули дернулись к своим жертвам в явном нетерпении, после чего напряжение с каждой секундой росло, давило, нагнетало, как огненный вал. В конце концов, когда, казалось, была достигнута точка кипения, сдалась даже самая стойкая на поверку психика, и оружие отгремело глухими металлическими ударами в гробовой тишине, без единого комментария и даже досадного мата. Выждав целую минуту, длившуюся вечность, Дин все-таки моргнул, возвращая глазам естественный цвет. Отпущенные пули безвольно упали, а сам Дин как-то сразу ослаб и качнулся, словно пьяный, на внезапно подогнувшихся ногах. Все потому, что идиот несчастный! И так хотелось ему об этом сказать. Вот прямо сейчас, пока внутри не перекипело, пока горел запал злости и был свеж страх за этого… за этого… - Эй! – я рванул к нему, теперь уже безо всякой осторожности, но в последний момент притормозил, не уверенный, что ему сейчас необходимо больше: поддержка или все-таки личное пространство. – Дин, ты как? В который раз я отвлекся на брата и начисто проигнорировал нежелательных свидетелей с их реакцией на происходящее. Я действительно не собирался что-то кому-то доказывать, меня волновал Дин. Остальных, видимо, тоже, только по иному поводу, и они оказались слишком преданы делу, чтобы фокус с телекинезом заставил их так легко сдаться. Не в тот удачный для них момент, когда я перестал смотреть в их сторону. Именно тогда что-то ударило в спину. Невидимое, но мощное, оно напомнило взрывную волну, которой меня швырнуло навстречу Дину, и если бы в последний момент я не восстановил равновесие, мы бы рухнули оба. Внезапный удар, но слишком знакомый. Сильный, но одновременно слишком… осторожный и мягкий. Как прикосновение вскользь, как осторожный толчок, с остаточным ощущением теплой ладони где-то в районе плеча… Скользнув взглядом по шокированному лицу Дина, я рывком обернулся, понимая, что угрозу проморгал. Но даже если так, я должен был посмотреть ему в глаза. Одному из нас, тому, с кем некогда мы были в одной лодке, человеку – не монстру, который опустился до поступка, который не каждой твари был с руки. Твари любят смотреть на свою жертву, твари ищут страх в глазах жертвы, у тварей есть причина убивать, пусть далеко не всегда понятная, но она есть. И только человеку незазорно ударить в спину. Также подло, как это когда-то сделал Джейк. Вместо ожидаемого ликования и удовлетворенности в распахнутых глазах Картера я застал шок, непонимание и страх, с которым он смотрел на Элеаду и на свое несостоявшееся орудие убийства, остановленное в полете и зажатое теперь у нее между пальцами. Зауженный конец лезвия целился ей в шею. Мне, учитывая разницу между нами в росте, – в грудь. - Один-ноль, - присвистнул вдруг Кроули и в предвкушении потер ладони, гремя цепью наручников. – Пока не в вашу пользу, парни, но вы продолжайте. Хочу сделать на нее ставку. Она ничего не сказала, ни Кроули с его «ставкой», ни Картеру, в чью сторону даже не посмотрела, легко подбросив нож и заставив его вертеться в воздухе. Один раз, второй… на третьем обороте ее рука вспыхнула светом, коснувшись которого, нож испарился, как капля воды, неудачно попавшая на огонь. Я многое был способен понять. Их настороженность, недоверие и страх, их присутствие здесь. Я мог назвать длиннющий список их претензий к нам, возглавляемый мной, вроде как мертвым и в то же время в очередной раз воскресшим. Я даже скрепя сердце оправдал самому себе их намерение убить Дина. Однако оправдание вовсе не означало, что я не горел желанием пинками выставить их отсюда прямиком в распростертые объятия реальных монстров. Потому что я не планировал присутствие чужих ушей и глаз при всем том, что собрался осуществить, а иного пути избавиться от них не было. Не теперь, когда с минуты на минуту эти ветхие, прогнившие стены станут единственным безопасным местом на сотни миль вокруг. «С ними надо что-то делать, Ли, - в мыслях произнес я, вскользь оглядев всех семерых, но ни на ком конкретно не задерживаясь. Даже на Майкле, с которым мы когда-то были в сравнительно ровных отношениях, и год назад он был одним из тех немногих, кому я мог доверить свою спину. – То, что произойдет здесь в ближайшее время… слишком личное. Я не хочу потратить последние часы на бессмысленные оправдания. Расходные жертвы нам тоже не нужны». «Едва я уйду – они явятся, Сэм. Ты знаешь, они не оставят вам с Дином шанса». «Я знаю, что физически все еще не гожусь пернатым в достойные противники. Но пару минут удержать их в неведении точно смогу, учитывая енохианский алфавит на ребрах Дина и твою… метку на мне. Плюс то, что Дин успел тут нарисовать. Тебе пары секунд хватит, чтобы убрать их отсюда далеко и надолго». «Я не стану так рисковать вами…» «Ты рискнешь собой! Когда помимо меня с Дином тебе придется заботиться еще и об их безопасности. Прошу тебя, избавь нас от очередной непредвиденной сложности, пока еще возможно». До этого стоявшая по правую руку, она вдруг возникла напротив и всмотрелась мне в глаза. Обычно я этому не препятствовал, мне всегда нравилась перспектива того, что я мог увидеть, обретая такой контакт. Когда не только она могла похвастать телепатией, но и я получал доступ к ее мыслям. Только теперь это было невыносимо. Борьба, беззвучная, незаметная другим, попытка разубедить, отговорить… Затем – смирение и целая секунда, потраченная на проверку того, насколько прочна наша связь и выдержит ли она расстояние. «Выдержит, я знаю», - я улыбнулся ей доверчиво и протянул руку навстречу ее светящейся руке. Раньше я бы так не смог. Слишком огненным и невыносимо болезненным было бы прикосновение к ней… в такой ее форме. Теперь, когда моя собственная рука светилась также, я разницы не чувствовал. Прикосновение оставалось прикосновением, чувствительность не терялась, наоборот, она в тысячи раз обострялась, выводя восприятие окружающего пространства на качественно новый уровень, который все также с трудом укладывался у меня в голове. Слишком много информации из цикла «не для человека» он содержал, и пока мне трудно давалась необходимость воспринимать одновременно все, без возможности отвлечься на что-то конкретное. Ее улыбку, например… Именно такую, какой я видел ее сейчас. Как будто впервые… «Сосредоточься», - одернула она, вспыхнула светом и миг спустя исчезла. Я моргнул, пытаясь удержать происходящее в едином фокусе, но как чертовки сложно было это сделать! Особенно, когда пространство менялось, искажалось и ломалось, буквально испаряя вслед за Элеадой всех тех, чье присутствие было проблемой. Они исчезли, все одновременно, но следы их пребывания остались, и новым зрением я видел все их – медленно угасающие всполохи душ, как остатки живого тепла, эмоций, стремлений. Все вместе они утягивали меня в свой сумасшедший водоворот, и чтобы удержаться, я снова моргнул, едва ли ощутив движение век. Затем медленно перевел взгляд на свою пылающую руку, сжал и разжал кулак, наблюдая, как дрожит и смещается вслед за сокращением мышц внутренний свет, как он мерно, медленно течет, почти свободный, почти неограниченный телесной оболочкой. Осталось немного. Я знал и уже мог чувствовать. Грань медленно, но верно растворялась. Сквозь нее я уже свободно видел человеческие души, свободно чувствовал мощь ее души и… свою собственную душу. Несколько заинтересованный в расширении списка, я поднял голову, чтобы иначе взглянуть на то, что спрятано в мясном костюме у Кроули. Нечто несовершенное, изъязвленное, но сильное, и судя по тому, как это нечто пятилось, безотчетно пытаясь спрятаться, – отчаянно желающее жить. И этому я, пожалуй, мешать не стану. Не прямо сейчас. Поэтому я отступил, пытаясь удержать себя в рамках и дать обезумевшей от страха демонической сущности больше пространства. Оставив Кроули, я медленно обернулся к Дину. Осторожно, боясь его напугать также, как демона, поднял взгляд к его лицу. Не потому, что иначе не видел, а потому так казалось более правильно. Для него. Конечно, я не ждал ничего приятного от такого контакта, не рассчитывал, что открывшиеся мне прежде скрытые подробности будут иметь сколько-нибудь приятный оттенок, но и… такого я тоже не ждал! Не рассчитывал я, что окажусь когда-нибудь на месте Элеады и смогу ощутить тот же страх, о котором когда-то говорила мне она. «Потому что это неправильно. Потому что обычно мы пугаем людей, а не они – нас. Потому что обычно мы вредим людям, а не они – нам. Потому что обычно человеческие души… либо слабые и затухающие, либо сильные и полыхающие светом миллиона звезд. Не бывает душ, столь тусклых и истерзанных, но при этом столь сильных!» Лишь теперь я, кажется, понял смысл тех ее слов и… тот ее взгляд, полный непередаваемого ужаса. Таким же взглядом я, наверное, смотрел сейчас на Дина, не в силах понять, как вообще такое возможно. Он ведь стоял в паре шагов напротив, источал в пространство живое тепло, физически здоровый и сильный, но при этом не имел в мыслях ни малейшего желания жить, ничего, чем, по его мнению, его жизнь могла быть оправданна и ценна, с душой, истерзанной, изодранной в клочья, слабой и тусклой, как истлевающая лучина. При этом он не боялся меня, как боялся Кроули. Он даже не был удивлен. И не прятался, не пытался скормить мне приевшуюся обманку. Наверное, потому что не подозревал, сколь многое было мне сейчас доступно и насколько оно было страшно. Насколько больно мне было видеть то, что я видел, и знать, что кем бы я ни стал, что бы ни сделал и сколько бы ни отдал, мне это не исправить. Никому не исправить того, что с ним сделали. К чему я сам не единожды приложил руку. И осознавать это было страшнее всего. Наверное, сейчас самое время сказать что-нибудь вслух. Какую-нибудь бессвязную чепуху, только чтобы перекрыть этот бурлящий фонтан вины, толчками бьющий из брата в ритме с его сердцем и эмоционально истощающий его ровно также, как истощала бы физически потеря крови. - Дин… - в сотый раз за сегодня я попытался подойти к нему, но образ-воспоминание из его мыслей зеркально отразилось внутри меня, встав между нами непроницаемой стеной – тем монструозным сооружением, которое родилось из кирпича, положенного между нами много лет назад рукой Руби. Теперь, вероятно впервые с тех пор я не собирался вдолбать новый кирпич, я хотел и мог эту стену разрушить. Разнести до основания ко всем чертям, пока Дин по ту ее сторону окончательно не захлебнулся в чувстве вины за грехи всего мира. В моей власти было забрать боль воспоминаний, и хоть я прекрасно знал о последствиях, я не мог так просто отказаться от мысли, что ему станет легче, стоит только мне пожелать. Пусть ненамного и ненадолго, но… он снова станет Дином на эти пару часов. Братом, энергии и жажды жизни в глазах которого с лихвой хватило бы раньше на рождение новой звезды. - Сэм, - прозвучало настороженно его голосом, и эхом ему отозвалась Ли. Не настороженно, но предостерегающе. Она вернулась и забрала то, что прежде отдала, вновь приземлив меня до человеческих возможностей, в жестких границах которых я мог видеть перед собой только парня, который физически ничем не отличался от моего брата, умеющего мастерски скрыть все: даже собственную мучительную смерть за глухой стеной. Он вел себя, словно ничего не случилось, словно ему все равно, человек я или светящееся нечто, словно десять минут назад не он с улыбкой встал под пулю, а потом чуть не уложил ровными штабелями семерых человек только за то, что те мне угрожали. Всё вместе это отдавало как минимум… безумием. - Дин… - неизвестно зачем глухо окликнул я, когда он присел на корточки и стал собирать назад в сумку все, что прежде было оттуда выпотрошено и валялось теперь внутри старательно прорисованной дьявольской ловушки. - Там в груде хлама слева от окна, есть еще одна, побольше, - швырнув в сумку ангельский клинок, Дин приподнял голову, свободной рукой указав направление. Усмехнулся краем губ, от чего меня прошила дрожь, и я с трудом подавил в себе желание отвернуться. – Для тебя старался, Кроули. Там где-то даже сносный стул был. Не трон, конечно, но за неимением сойдет. А для тебя, Сэмми, там вполне удобный для посиледок бывший иконостас. Стекло я убрал. Осталось наставить нужных закорючек. С этим, я надеюсь, сам справишься, - он резко запустил в мою сторону баллон с краской, который я поймал на чистом рефлексе. – Я займусь дырой, которую прорубили эти полудурки, - отрывисто кивнув куда-то в другую сторону, Дин взял очередной баллон, банку с солью и, не вдаваясь в подробности, не оборачиваясь и не пересекаясь со мной глазами, ушел. Сбежал и спрятался, боясь быть найденным. А я так и остался стоять, выжатый до капли и сраженный наповал. Тем, что только что было, и тем худшим, что должно было случиться в ближайшем будущем. - Не стой, Кроули. И не дожидайся, бога ради, чтобы я сам запихнул тебя в пентаграмму, - бросил ему глухо и безэмоционально, когда мне окончательно надоело ощущать демона за спиной. Время спустя я не обернулся, чтобы проверить, ушел он или нет. Я все так же стоял, машинально сканируя глазами захламленное пространство церкви в поисках брата, и чутко прислушивался к его возне в надежде уловить что-то, – движение или слово, – которое могло бы послужить мне негласным пропуском в его неприступную крепость. «И что теперь делать?» - я поймал на себе ее взгляд, уже не имея ни сил, ни желания отрицать то, что и так прекрасно знал. Но прежде я просто хотел верить Дину. Все это время я так старательно верил в его притворство, что реальность за гранью фальшивой игры грянула громом, окатив меня растерянностью на грани паники, которую я уже не скрывал. «То, зачем ты здесь, - она ободряюще улыбнулась, на миг коснулась меня и исчезла прежде, чем я смог ответить. – То, зачем вы оба здесь». Да… Выразить громадный смысл в столь малом количестве слов она умела всегда. Мы здесь. Оба. И теперь я по-настоящему осознал, насколько важно это… стечение обстоятельств, поставившее жирный крест на прежних планах. Я ошибался на этот счет. Раньше слишком часто и жестоко. Я достаточно поставил на свою единоличную независимость, и проигрался в ноль. Больше не хочу. Даже если Дин уже привык считать подобное положение вещей нормой. - Ты, наверное, уже заметил, - я медленно подошел к нему, не сводя глаз с его широкой и темной в закатной тени спины. – Здесь нет исповедальни. Дин промолчал, продолжая мерно распылять аэрозоль на очищенную от щепок и мусора поверхность. Я не видел его лица, но был уверен: брат скривился в знакомой гримасе и про себя послал меня в неведомые дали, обозвав надоедливой занозой. Или того хуже. Я не навязывался слишком очевидно, не ломился в его скорлупу. Я терпеливо ждал, зная, что шанс всего один. Спустя минуты две, когда оправдывать игнор концентрацией на работе стало глупо, Дин все же поднял голову и слегка обернулся, прежде раздраженно отшвырнув опустошенный баллон. Его чуть подсвеченный красным профиль выражал обреченность и внутреннюю злость. От того, что он сдавался, что не выглядел презентабельно и уже не находил в себе сил на дежурную улыбку. - Как будто с прошлого раза ты так сильно нагрешил, - он усмехнулся, этим буквально швырнув мне свое последнее сомнительное средство защиты – плоскую колкость. – Это чем же? Ну,.. кроме того, что в свои тридцать с хвостом лишил девственности девятнадцатилетнюю, что слегка западает педофилизмом. Ты, как-никак, давно уже не студент, Сэмми. - Отлично! За неимением других тем давай обсудим хотя бы это, - я ухватился за соломинку. - Разговорчик в самый раз для церковных стен. - В самый раз, чтобы посчитать мне зубы, - вторично призрачно намекнул Дин, явно разочарованный моей спокойной реакцией на провокацию. – А если серьезно? В чем ты собрался исповедаться, грешник? - в тоне Дина мелькнул едва заметный интерес. – В нецензурном лексиконе? Или в том, что кому-то случайно обеспечил сотряс? - Думаешь, это про нас? – я хватался за его мысли как мог, пытаясь раздуть пламя из тлеющей искры. – Да, конечно… Кто-то исповедуется в том, что курнул косячок. Или трахнул в обеденный перерыв жену боса… - Ну-ну... Или придавил котенка входной дверью, - Дин многозначительно поднял глаза к сводчатому потолку. – Такое на месте пернатых и я послушал бы время от времени. Поржал бы от души. То ли дело, Сэмми, если распинаться о своих прегрешениях начну я… - брат присвистнул. – Не то, что у святого отца, у Бога уши завянут. Оно мне надо? - Бог все равно не слушает, - я пожал плечами. - Что и требовалось доказать, - Дин скопировал мой безразличный жест, намереваясь этим закрыть тему. Я не позволил. Обнаружив долгожданную брешь, я отступать не собирался. - Мы не для бога делаем это, Дин. Я имею в виду исповедь. Мы делаем это для самих себя. Пишем отчет собственной совести, а не кому-то другому, предположительно сидящему сверху, предположительно слушающему и предположительно не законченному пофигисту. - Зачем тебе это, Сэм? – едва Дин уловил намек, тут же встал в защитную стойку и выставил штыки. – Или ты за год переквалифицировался в священника? - Скажем так,.. за год я несколько повысил свою квалификацию младшего брата. Всякая девчачья фигня вроде «я его там кинул одного» или «я больше никогда его не увижу»… Знаешь, такое здорово мотивирует. Особенно в плане осознания, какая я неблагодарная скотина. - Заткни свою «квалификацию» знаешь куда? – ощетинился Дин, полностью обернувшись. – С меня вполне хватило той горячечной чуши, на которую тебя развезло год назад. «Мой сильнейший грех…», «сколько раз я тебя предавал…» - передразнил Дин, намеренно коверкая речь. - Если решишься на дубль два, Сэмми, жди привета в челюсть. - Вперед! – я сделал вызывающий шаг ему навстречу. – Потому что сегодня я не собираюсь зашиваться в конуре, которой здесь нет, чтобы поговорить с Богом, которому все равно. Притом, что этот мой грех с прошлого раза никуда не делся. - Сэм, заткнулся бы… - Я сказал тебе тогда, что не допущу, чтобы это когда-нибудь повторилось. Но это повторилось, я снова тебя подвел, и снова ты предпочел расплатиться за мой косяк своей душой. Как раньше платил адом, чистилищем и кучей всего остального, получая взамен от меня плевки эгоизма в лицо. - Сэм, я по-хорошему тебя… - Брось, Дин! – взорвался я, проклиная весь мир за эту его патологическую непереносимость разговоров по душам. – Мне осталось каких-то пару часов, большая часть которых пройдет для нас обоих в попытке не умереть раньше времени! То есть для тебя просто… не умереть! Можешь уже начинать меня ненавидеть, но… да, – это наши последние с тобой часы! И ты на самом деле хочешь провести их в замогильной тишине только потому, что думаешь, будто я все еще верю в «Сэмми, все пучком»?! Дин даже отшатнулся, будто я его ударил. Сильно ударил, и мне от этого стало тошно, но лучше пусть он узнает сейчас, чем как обычно, в последнюю минуту. Возможно, так он хотя бы успеет смириться. - Тебе не все ли равно? Сейчас, когда ты все решил и распланировал? - Нет, не все равно! Не все равно, Дин! Потому что сегодня все должно случиться совершенно, абсолютно по-другому! - Да ты что! Ты как-то по-особенному умрешь? Или я должен буду счастливо улыбаться, сидя в этой дыре с твоим трупом в руках!? - Дин, прошу тебя. Посмотри на это иначе. Попытайся увидеть ситуацию так, как я ее вижу! И я умолк, переводя дыхание. Не хотел я скандала. Пределом моих мечтаний сейчас был откровенный разговор с братом. Причем, не обо мне разговор. Обо мне мы по жизни уже наговорились, и о моих претензиях к несправедливой судьбе Дин наслушался лет на сто вперед. Потому что я всегда любил жаловаться и ныть, а Дин покорно слушал, принимая это как часть своих обязанностей, часть вложенной в него отцом программы «Защищай Сэмми», куда входило также «Терпи Сэмми» и «Живи ради Сэмми». Что он и делал всю свою жизнь, что вкладывал в каждый свой поступок, с чем засыпал и просыпался, умирал и воскресал. Я давно это знал, почти всегда, и всегда по-скотски принимал это как должное, вытягивал это из него и ничего не отдавал взамен. Потому что все, что в своей жизни сделал я, пусть даже исключительно хорошее, я эгоистично делал для себя. Сперва пытался утвердиться в своей независимости, позже методично отмывался от подарка Азазеля. Пытался во всяком случае. Убивая нечисть, спасая людей, я вечно что-то доказывал: самому себе или кому-то другому. Даже дьяволу сдался, затем поборол его и добровольно запер себя вместе с ним в аду я больше ради исправления собственной ошибки и ради блага других людей. Все, что сделал Дин за свои тридцать шесть: все те бесконечные убийства, которые легли тенью на его душу, ад, который его душу пожевал и выплюнул, Чистилище и сделка с Каином за метку – все это было прежде всего для меня, моим именем, как красной нитью прошито через всю его жизнь. - С вами скучно не бывает, мальчики. Я только лишний раз в этом убеждаюсь, - словно в напоминание о себе подал голос Кроули, возвращая меня к действительности. - Ну конечно! – мгновенно отозвался Дин, обернувшись на голос демона. - Мы же цирковые зверюшки в шоу тысячелетия «Ад и Небеса»! Мы обязаны уметь развлекать публику. - Дин, - настоял я, упорно не позволяя ему отвлечься. – Я знаю, ты об этом говорить не хочешь. Да и слушать… девчачьи бредни не особо горазд. Но другого шанса у нас нет, - я посмотрел на него, вложив во взгляд максимум убеждения. – Поэтому я скажу тебе это, хочешь ты того или нет. - Сэм… - глаза Дина сверкнули обречением, безвыходностью, гневом, он непроизвольно сжал кулаки. - Я ведь могу и… Знаю я, что можешь! Знаю, что ты зол, унижен, чувствуешь себя паршиво и мечтаешь о том, чтобы я заткнулся. Прости. Правда, прости, Дин. За все. - Мой худший грех, Дин, который не исчерпал себя даже в этом, - я вскользь осмотрел себя, - новом теле, в том, что я законченный, хронический эгоист. Да… Чтобы понять это, мне следовало умереть, проснуться черти где и каждый день слышать «братишка», имея в виду, что относилось это не ко мне. И даже тогда… мало, что изменилось, потому что с моей стороны главным условием всей этой, - я наглядно развел руки в стороны, - чертовщины было твое в ней неучастие. Я верил, что так будет проще. Я думал… Неважно уже! Я рад, что все пошло в разнос и не по плану. Я рад, что ты все знаешь и что ты сейчас здесь. Потому что так и должно быть. - Один жертвует, другой эту жертву принимает, - Дин усмехнулся, как-то механически, словно оскалился. – Библейский сюжет, мать его! Дин… Такой Дин. Я усмехнулся в ответ, но не дежурно и не оскалом, а больше в каком-то необъяснимо трепетном предвкушении. - Мы начали это, Дин, мы… встретили это вместе. Той ноябрьской ночью… теми ночами, когда мама и Джессика… - я качнул головой, проглатывая лишние ненужные сейчас слова. – И пусть так было решено еще до нас, пусть весь наш род был проклят еще от Каина и Авеля, пусть вся наша действительность – одна сплошная ошибка от кого-то сверху, кто даже богом зовется только в нашем поганом мире… Мы с тобой сломали их систему и вместе нагнули их. Один раз, второй, десятый… Каждый раз вместе. И мне омерзительно думать, что еще вчера я хотел закончить все это один. Закончить дело нашего отца и его отца, мамы и ее родителей, и еще сотни поколений нашей семьи, от которых нам досталось... столь богатое, но незавидное наследие, – один. Это подло и в высшей степени эгоистично. Не считая всего, в чем еще я перед тобой виноват, это мой сильнейший грех. В нем… я тебе исповедуюсь. И за него прошу прощения. И пусть я столь наивно хотел услышать незаслуженное: «Прощаю», - я его не ждал. Я был реалистом и ждал защиты в ответ на нападение, ждал штыков и непробиваемых щитов из гримас, улыбок невпопад и сухих шуточек-отшуточек на тему и без. Я ждал знакомой мне реакции от знакомого человека. Ждал появления на сцене Дина Винчестера. Но чем дольше тянулось молчание, становясь из неловкого неуместным и даже каким-то сверхъестественным, тем сильнее я понимал, что сегодня придворный шут Дин Винчестер свое выступление отменил. На его лице не бравая улыбка – губы плотно сжаты, в глазах не вызов и азарт – в них… обреченность, безнадега и ни тени воодушевления моей речью о конце «семейного дела» и долгожданном закрытии «семейного бизнеса». А ведь это могло,.. должно было его коснуться. Задеть? Взбодрить? Зажечь искру во взгляде! Это же именно то, за что мы сражались и за что заплатили такую непомерно высокую цену! Это же… - Худший грех – эгоизм, говоришь? - начал он тихо и хрипло, и этот его голос, ударившись о глухие ветхие преграды, моментально снес их, как тонны и тонны воды снесли бы старую дамбу. И все бы ничего, но по эту сторону прорванной дамбы стоял я. И я вроде этого хотел, с нетерпением ждал и даже наивно думал, что готов. – Я убивал! Я убивал людей, Сэм! Обычных нормальных… людей! Готов или нет – уже неважно. Я получил то, чего добивался, – ответную исповедь. И я нашел бы возможность слушать ее, даже если бы Апокалипсис настал сию минуту. Пусть настает! Или пусть весь мир подождет. Один единственный раз, сегодня, этой ночью, которая все решит, пусть мир подождет нас, а не мы – его. - Я знал, - спокойно ответил я и медленно подошел к брату, встав с ним рядом спиной к стене. – Метатрон был счастлив сообщить мне эту новость сразу по возвращении. Позже Элеада по моей просьбе проверила это в твоих воспоминаниях, пока ты спал. И я попросил убрать это… на время. - Не лучшая из твоих идей, - совершенно безразлично отозвался Дин, сползая по стене и усаживаясь на полу так, будто планировал провести на нем остаток жизни. Недолго думая, я сделал то же самое, сев к нему плечом к плечу. - У тебя дыра в груди зияла, и полруки без наркоза освежевано. Идея того, чтобы ты покоматозничал без кошмаров на тот момент казалась мне прекрасной. Я бы и сейчас от нее не отказался. - Я людей убивал, - повторился Дин, отрешенно глядя перед собой. – В этот раз я не просто налажал, оставив тварь недобитой, я… перешел грань и завалил семейное дело! По-крупному! Я в один момент обесценил все, что завещал нам папа! Я… - Не ты, а метка. - Но моими руками! – вскинулся Дин, вглядываясь в свои раскрытые ладони. – И я на это смотрел. Я помню, как это было! Я помню их лица и голоса… И свои ощущения! Я помню кайф, Сэм! Жажду! Дикий адреналин! И ничего похожего на то, что я хотя бы пытался остановиться! - Я уверен, ты пытался, - в противовес Дину я продолжал говорить спокойно. - И если бы это было возможно, ты бы это сделал. - Тогда сними нахрен розовые очки и вернись наконец со своей Альфа-Центавры! В ответ на его медвежий бас, гуляющий эхом от одной стены к другой я только тяжело вздохнул. Я не хотел в тысячный раз становится на одни и те же грабли и эгоистично склонять разговор в свою сторону. Нет. О своих демонах я знал больше, чем нужно. Но Дину нужен был пример, такой, который он бы смог принять, как равноценный и который не утонул бы спустя мгновение в его океане самоненависти. - Моими руками тебя избивал Люцифер. Я это видел. Я слышал хруст твоих костей под моими ударами и чувствовал тепло твоей крови на своих кулаках. Я чувствовал то, что чувствует он, и он был во мне, и он чувствовал тоже, что и я: удовлетворение, триумф, удовольствие. Я убивал тебя и как будто был этому рад. И я никогда не смогу об этом забыть. - Но ты остановился! И этого урода ты не пустил гулять по планете, щелчком пальцев превращая людей в фарш мелкого помола! - Мне хватило того, что он тебя превратил в кровавый бифштекс, - я вздохнул, подавляя старое воспоминание. – И суть не в том, Дин, кто из нас что смог, а кто нет. Мы в любом случае убийцы. Мы оба. В чем-то мы даже хуже тварей, на которых охотимся. Но, Дин, мы… - я отрицательно покачал головой, мысленно вычеркивая обобщение. – Ты об этом знаешь! Это с тобой каждую секунду, всегда, и ты не сможешь об этом забыть, даже выхлестав месячный запас виски. Это раздирает тебя изнутри и заставляет просыпаться в холодном поту. Это чертовски больно, я знаю, но именно поэтому ты человек, а не монстр. Твари не думают о том, кого убили, их не скручивает ночами в узел от чувства вины и они не лезут под пули с мыслью, что без них миру будет лучше. Ты лезешь! Тебя наизнанку выворачивает вина, и ты разваливаешься на части! Все потому, что ты живой человек! - Это дело временное, - негромко парировал Дин. – Собираясь в очередной раз на жертвенный алтарь, ты должен в этом разбирать лучше меня. И вообще заканчивай. Раз мы раскрываем все карты, давай, веером на стол всю свою комбинацию. Только без шулерства. Гиблое дело – крыть разочарование жалостью. - Жалостью? – я даже повернул к нему голову, хотя и был уверен, что все расслышал верно. – Крыть!? Здесь нечего крыть, Дин! Я был зол, и разочарован, и я действительно не ожидал, что все обернется так, что ты зайдешь так далеко! Но ты мой брат, и остался бы им, даже если бы я лично застал тебя за убийством. Пятерых, десятерых, да хоть всего населения земного шара! И наконец, – да, Дин, мне жалко тебя! И я не собираюсь это скрывать. Не сегодня. - Раз у нас сегодня… перекрестная исповедь, - тяжело вздохнув, будто внутренне мирясь с неизбежным, Дин поднял на меня глаза. Знакомые сильнее, чем чьи-либо, родные больше, чем глаза матери, которую он мне заменил. – Прости. За то, что не дал тебе закончить все в прошлый раз. За то, что не вовремя подлез под руку и… все испортил. Чуть отведя взгляд, я прикусил изнутри губу, подавляя желание расхохотаться в голос. Смертельно усталый, замученный, с дрожащими губами и выражением отчаяния на лице, он все также оставался идеальным старшим братом и кроме того тем уникальным человеком – всего лишь смертным человеком – за которого сошлись в войне и с треском проиграли небеса и ад. - Что смешного? – Дин спросил почти обижено, потому что я все никак не мог прекратить давиться истерическим смехом. - Придурок ты, Дин. Вот что! Потому что только ты и можешь живьем съедать себя за то, что даже не ты решал. - А ты сучонок, Сэм! – Дин напрягся и зашевелился, вставая на ноги. - И манипулятор, который развязывает мне язык лучше литра виски. - Я младший. Мне можно, - все еще улыбаясь, я посмотрел снизу вверх на его спину. - Тебе тридцать два, приятель, в тебе шесть с лишним футов и груда мышц килограмм под сто. Фишка «я младший» себя исчерпала, когда ты меня перерос. - Ты уходишь от темы… - как бы случайно напомнил я, снова разворачивая Дина нужным курсом. - Я думал, девчачьи побалтушки мы закончили, - настороженно отозвался Дин и замер, словно в ожидании расстрела. – Кроули там скоро промаринуется насквозь нашими семейными соплями. Да и время капает. - Я прощаю тебя, Дин. За все, что было. За все, в чем ты считал себя виноватым. И пусть бог нам поможет. - Да пошел он! – ругнулся Дин, но тут же понял, что зря, и обернувшись на меня через плечо, закусил губу. – Не ради него, но… просто потому, что это тебе нужно, - брат глубоко втянул носом воздух, словно собираясь с мыслями и решаясь на что-то крайне сложное. – Я прощаю тебя, братишка. За все. И пусть… господь снизойдет до того, чтобы хоть раз меня услышать, - Дин сжал три пальца правой руки и, помедлив секунду, перекрестил себя, скороговоркой прошептав слова. Он это сделал. Он сделал больше, чем я мог просить. Само его присутствие в этом забытом месте стоило тысячи самых преданных вере священников из самых популярных и величественных храмов. «Прощаю» его голосом стоило дороже и было для меня намного важнее, чем самая лестная речь от тысячи ангелов и самого бога. И наконец этот его неизлечимый синдром старшего брата, который никуда не исчез ни когда я его перерос, ни даже когда я его предал. Не просто «Прощаю», не «Прощаю, Сэм», а непременно «Прощаю, братишка». Это не простые слова, не нужное сочетание букв, произнесенное для галочки. Это искреннее, настоящее и поистине могущественное… Искра в груди полыхнула пламенем, бледным светом, вместе с кровью текущим по венам. Это то, что было нужно мне еще тогда. Не исповедь в одиночестве и смерть в горячке, а Дин рядом, как необходимый баланс между тем, кем я был, и в кого превращался. И сегодня он не скажет: «Ты умрешь, если закончишь испытания!» А я не отвечу: «И что с того?» Потому что мы оба знаем, что случится сегодня. Подобрав брошенный в неразберихе кейс со шприцами, я подошел к Дину и хлопнул его по плечу. - Идем. У нас есть пара часов, чтобы устроить королю ада незабываемые проводы на заслуженную пенсию! - Чисто для справки, Кроули, какой пенсионный возраст у королей ада?! – чуть громче осведомился Дин, шаркая по мусору и пиная по ходу измятую жестянку из-под колы. - Когда ваш дерьмовый план в очередной раз обломится, Дин, и Сэм будет помирать, клянусь, я из принципа не стану его возвращать! Даже если ты пригонишь на перекрестки дружными рядами всех американцев! - Слишком заманчивое предложение, чтобы твоя натура торгаша отказалась,– я подмигнул демону и не спеша извлек из кейса первый, ледяной и влажный от испарины шприц. – В этот раз я подготовился лучше. Стопроцентно праведная и дозированная кровушка, выкаченная из меня в девственно-бессознательном состоянии, когда я не то, что делами, мыслями грешить не мог. Доверив кейс Дину, я медленно вошел в пентаграмму, не сводя с Кроули изучающего взгляда. Сегодня он не был ни привязан, ни прикован, будучи все еще достаточно сильным, чтобы сопротивляться. И я бы не удивился, если бы он стал. Но он не стал. Сверля во мне дыру глазами и скрепя плотно сжатыми зубами, он не убрал руку и не дернулся, когда игла вошла в кожу. - Слишком длинные рога ты себе отрастил, Лось. И когда Люцифер снова тебя поимеет, обломает очень больно. - Не твоя забота, – впрыснув дозу, я резко выдернул иглу. – И на будущее – пожалуйста!