Сломленный

Последний день Келебриан в Средиземье остался в памяти Элронда мутным пятном. Сначала был только ужас. Только ужас и гнев, и чудовищные картины, что вставали в его воображении. Его знания сослужили ему дурную службу — он знал об орках слишком много. Слишком много знал о тьме. О ненависти, которую вражьи твари питали к его народу. И, когда уцелевшие из сопровождавшего Келебриан отряда добрались до Имладриса и принесли весть о ее пленении, он будто лишился разума. Он возглавил поиски, но из его памяти изгладились все их подробности. Он не помнил ни одной недели. Ни дня. Ни часа. Ни минуты. Элронд не мог вспомнить, где они были и кого встретили, и что за злые, едкие слова сходили у него с языка — слова, из-за которых все, кроме Эрестора и Глорфиндейла, сторонились его. Но он помнил всепоглощающую ярость. Она застилала взгляд темной пеленой. Она кричала в крови и судорогой скручивала сердце. В редкие моменты просветления дух его рвался к Келебриан со всей силой, дарованной ему Вильей, но, если вдруг Элронду удавалось коснуться ее разума, — она отшатывалась. Келебриан не узнавала его. Она не узнавала никого и ничего. Элрохир и Элладан нашли ее первыми. Элронд догнал их на поле боя, которое могло бы поспорить с самой кровавой сечей Битвы Дагорлад. Он пробирался среди гор трупов, огибая искромсанные останки орков, пока взгляд его не упал на сыновей, которые притулились под грудой камней. И тут же Элронд перестал видеть что-либо, кроме бледного, безжизненного, неподвижного тела на руках у Элладана. Ярость его разбилась, разлетелась на осколки, словно стекло, упавшее на скалы Карадраса. Что-то в Элронде разбилось вместе с нею, и он двинулся вперед нетвердым шагом, как будто и сам был ранен. В глазах его сыновей застыла тьма, но он не заметил ее. Не тогда. Он видел только ту, что бережно поддерживали сыновья. Подойдя, он схватил ее на руки и зарылся лицом в серебряные волосы, всхлипывая, будто ребенок. Потянулись утомительные дни и безнадежные ночи. Они вернулись в Имладрис, но Келебриан пробуждалась ненадолго и лишь для того, чтобы с дрожью и криком отпрянуть от всякого, кто касался ее. Арвен приходила утром и уходила в слезах незадолго до полуночи. Элладан и Элрохир появлялись каждую неделю, но остальное время проводили в исступленной охоте, которая поглощала их жизнь так же, как плен и муки поглотили жизнь Келебриан. Она таяла на глазах у Элронда, слабея с каждым часом. Все же через некоторое время она начала узнавать мужа и терпеть его нежную заботу. Но свет в ней угас, и сама она тоже быстро угасала. Затем пришла безлунная ночь, когда и звезды померкли, и жизнь в Келебриан казалась такой же слабой, как мерцающий огонек лампады, что отбрасывал по стенам зловещие тени. Опустившись на край кровати, Элронд прижал исхудалую руку жены к своей груди и умолял ее бороться. Задержаться. Остаться рядом с ним. И, хотя Келебриан не чувствовала желания жить, она вняла его мольбам. Дрожащим шепотом она пообещала, что не даст тоске свести ее в могилу, и честно сдержала клятву. Победа оказалась горькой. Келебриан не умерла, но и не вернулась к жизни. Она влачила жалкое, изнурительное существование — пустая раковина, в которой эхом отзывалась пустота в сердце Элронда. Дни удлинились и теперь казались поистине бесконечными. Элронд ловил каждое ее слово и каждый взгляд, надеясь увидеть проблеск в ее глазах. Надеясь увидеть знак, что сила духа и мужество вернулись к ней. Однако в ней не осталось ничего. Лишь клятвенное обещание привязывало ее к жизни, и Элронд начал жалеть о своей себялюбивой просьбе. Арвен превратилась в бледную тень — печаль матери затмила ее ясное сияние. Элладан и Элрохир клялись мстить всем оркам, и их слова мучительно впивались Элронду в уши. Наконец он обратился к Кирдану, который посоветовал отправить Келебриан на Запад. Он советовал также Элронду сопровождать ее, но Элронд не мог. Как клятва Келебриан привязала ее к жизни, так клятва Элронда привязывала его к Имладрису. К Вилье. К последней просьбе Эрейниона. И никогда еще не была она столь тяжким бременем. Вместе Элронд и Кирдан построили корабль. Вместе они сказали последнее «прощай», когда корабль уплывал в закатный свет. На другое утро вместе лишь с Гил-Эстель Элронд ждал восхода. Он ждал напрасно, ибо ничего не увидел из-за завесы слез.