Сломленный

Когда Имладрис решили сделать военной твердыней, Элронд знал, что Мудрые надеялись однажды собрать здесь могучую армию, способную повергнуть Саурона. Этого дня пришлось ждать долго, но через много лет, после многих войн он наконец наступил. Как и мечталось Элронду, событие было грандиозным;, но несказанному величию сопутствовал несказанный хаос. За день до того, как Последний Союз должен был выступить из Имладриса, суета и неразбериха в объединенных войсках достигли точки кипения. Элронд часами давал разъяснения бесчисленным командирам и до крика спорил с Элендилом касательно построения авангарда. Он пропустил дневную трапезу из-за срочного совета в оружейной с Линдиром и Галдором. В голове у него мутилось от избытка сведений, пока задерганные разведчики пытались осмыслить противоречивые донесения об обстановке по ту сторону Мглистых Гор. После полудня беспорядка еще прибавилось — прибыл груз мифрила из Казад-Дума, который Элронд недели назад счел затерявшимся в пустошах Эрегиона. Эльфы с людьми тут же затеяли шумный дележ драгоценных доспехов. Элронд отстоял кольчуги для своего отряда, затем велел Эрестору унять это безумие, а сам уединился в собственном доме, надеясь хоть ненадолго обрести покой. Но даже здесь он слышал звуки прибывающего войска, настолько огромного, что оно с трудом умещалось в долине. Он обнаружил вдруг, что в очередной раз проверяет свое вооружение; потом он расстелил на столе знамя, которое собирался поднять за плечом Эрейниона. В войсках короля именовали Гил-Галадом, Элронд и сам называл его так;, но в мыслях он всегда звал короля Эрейнионом. Он все еще тосковал по забытому прошлому и не мог дать исчезнуть вещам, что напоминали о деяниях былого. И потому он с трепетом начертал на знамени знаки дома Финвэ. Раздался негромкий стук в дверь. Элронд помедлил в надежде, что его молчание подвигнет нежданного гостя удалиться. Однако неизбывное чувство долга возобладало, и он пригласил стучавшего войти. К его изумлению, в комнату вступил Эрейнион. Во взгляде Высокого Короля Нолдор была просьба о прощении, да и вообще он выглядел непривычно подавленным. Элронд и сам изрядно волновался о дерзком плане осады Мордора;, но в мрачном выражении лица Эрейниона крылось нечто иное. После напряженной паузы Эрейнион сказал:  — Я хотел бы, чтобы ты дал клятву. Но ты должен сделать это свободно. Если ты откажешься, никто не будет стыдить или винить тебя. Эта клятва слишком тяжела, чтобы возлагать ее на кого-либо, и я не буду принуждать тебя, если ты чувствуешь хоть малейшее сомнение. Хорошее начало разговора! Элронд помолчал, собираясь с мыслями, и наконец произнес озадаченно: — Продолжай, мой лорд. Однако в душе он решил уже принять просьбу Эрейниона: Элронд был обязан ему слишком многим, чтобы отказать хоть в чем-нибудь. Эрейнион глубоко вздохнул и сдавленным, полным боли голосом спросил:  — Ты сбережешь Вилью в Имладрисе? Будешь ли ты хранить Кольцо до конца? Элронд согласился. В конце концов, это он и делал уже два тысячелетия — с тех пор, как Эрейнион назначил его Наместником Эриадора. Но король прервал его, сказав, что он еще не закончил. Серые глаза его потемнели, приняли цвет грозовых туч, когда он проговорил:  — Если мы преуспеем в нашем начинании, Вилья, возможно, освободится от власти Одного. Если случится так, я желал бы, чтобы ты стал его владельцем. Я желал бы, чтобы ты обладал самым могущественным из Трех Колец, и чтобы вместе с Галадриэль и Кирданом вы исцелили бы раны Средиземья. При этих словах наместник понял, что пугает его в настроении короля. Даже погружаясь в мрачные и пугающие размышления, Элронд не терял надежды, что когда-нибудь Саурон сгинет навеки;, но в глазах Эрейниона надежды не было. По крайней мере, для него самого. Его ясный взгляд, всегда острый и проницательный, сейчас как будто затуманился, и Элронд шагнул вперед, желая поддержать друга. Но, осознав, о чем именно король просит его, Элронд едва сумел не отшатнуться. До сих пор он был всего лишь хранителем Кольца. Он не сомневался, что Эрейнион заберет Вилью, когда будут разрушены чары, подчиняющие искусство Кольца воле Одного. Элронд не жаждал обладания Кольцом; и, пока он подбирал слова для ответа, он недоумевал, почему Эрейнион обратился к нему с такой просьбой. Он не мог понять, почему король отказывается от собственной власти над Вильей. Но тот ничего не объяснил, только повторил свою просьбу и снова утверждал, что Элронд волен и отказаться. Он говорил также, что владеть Кольцом куда тяжелее, чем просто хранить его. Элронду казалось, что король склоняет его к отказу; и в то же время Эрейнион говорил так, как будто у него не было другого выхода. И Элронд поступил как намеревался. Он принес клятву. В тихой комнате, за день до того, как на битву выступил величайший из всех Союз, Элронд спокойно и твердо произносил слова, что налагали на него незримые узы. И в тот миг, когда он завершил обет, тяжкое бремя легло на его сердце. Бремя большее, чем несметное войско, и планы сражений, и угроза Саурона. Чудовищная, сокрушительная тяжесть, которая враз вытеснила из его головы все мысли о приближающейся войне. Эрейнион ушел, призванный бесконечным множеством дел. Перед тем он на остаток дня освободил Элронда от всех обязанностей и посоветовал ему отдохнуть. Но Элронд был взбудоражен попытками осмыслить неимоверную ответственность владельца Вильи, и покой бежал от него. Он отправился искать утешения в сад и блуждал бездумно по извилистым тропкам, пока сердца его не коснулся знакомый напев. Тогда он кинулся разыскивать поющую. Он нашел Келебриан под большим вязом. Она пришла в Имладрис вместе со своим отцом — тот представлял объединенные силы синдар и лесных эльфов, собравшиеся к востоку от Мглистых Гор. Участие лесных эльфов принесло больше головной боли, чем пользы, но сейчас Элронд был горячо благодарен им за союз. Не думая о соблюдении обычаев, он бросился к Келебриан и забылся в ее робких объятиях. И, пока тени вокруг них удлинялись, он тихим голосом рассказывал ей о своих страхах. Он не говорил о Вилье прямо, ибо не мог открыть ей эту тайну. Не сейчас. Но, казалось, ей и не нужно было знать. Келебриан видела, что он борется с мучительной тяжестью, и пыталась утешить его, как и раньше. Звезда его отца взошла над горизонтом, и Элронд смотрел на нее, пока Келебриан пела. В ее песне была мудрость ее отца и магия ее матери. Она пела так, как пела когда-то, в дни после смерти Элроса, и Элронда увлек прочь ее голос, взывающий к силе и синдар, и нолдор. Но бремя его не уменьшилось. Дева пела. Ярко сияла Гил-Эстель. Однако Элронд все время чувствовал Кольцо, укрытое в глубине долины. Эту ношу не могла облегчить Келебриан, не мог вознести Эарендил. И, когда день сменился ночью, Элронд впервые отведал горечи одиночества, которое отныне — наравне с Келебриан — будет постоянным его спутником.