***
Я остановился передохнуть и выглянул в грязное лестничное окно. Я редко поднимался на четвертый этаж, поэтому смотреть на двор с такой высоты было в новинку. Я несколько раз моргнул и отогнал видения прошлого. Светило тусклое солнце другой стороны, чуть позеленевшую траву покрывал слой прошлогодних листьев и перегноя из прошло-прошло-прошлогодних. Подоконник, на который я облокотился, был присыпан побелкой, и локти пришлось отряхивать от белой пыли. Передо мной был еще один пролет лестницы, дверь на чердак и там уже люк на крышу. Мне вдруг приспичило туда подняться. Я оттолкнулся от подоконника и со вздохом начал подниматься по лестнице на промежуточную площадку, надеясь, что еще до меня все замки были сняты и сорваны. Дверь проржавела, и пришлось приложить усилие, чтобы ее открыть. Я поднялся по маленькой лесенке и пролез в небольшую дверцу, оказавшись на чердаке с низким потолком. Свет проникал в узкие небольшие вентиляционные отверстия, я остановился и пригляделся, вскоре нашел люк на чердак и через минуту уже выбирался на плоское покрытие крыши. Ветра не было. Я прошел к парапету и взглянул вниз. Стоит ли говорить, что я никогда в своей жизни не бывал на крыше? Никогда не боялся высоты, но сейчас отшатнулся и отступил на один шаг назад. Подо мной в трех-двух метрах находилась скатная крыша учебного корпуса с тысячей труб, справа и еще ниже – крыша лазарета и двор. С такой высоты было отлично видно, что периметр двора – не идеальный прямоугольник, а неровный многогранник. Футбольное поле вытаптоно со сторон ворот, а в середине зеленеет травой. Вокруг него – асфальтовая дорожка. И ни единой души. Я устремил взгляд вдаль, за сетку забора, на дорогу. Цепочку «людей» уже почти не было видно. В прошлом выпускники ушли, как только показался их хвост, но в этом году они не стали торопиться. Хвост показался еще пару дней назад, но Мелкий сказал, что они уйдут в ночь перед выпуском, как это и делалось обычно. Они совещались не долго, и приняли такое решение, что уйдут, когда придется, по-английски, не попрощавшись. Уже через три дня… Я сел на крышу и устало вздохнул. Вчера Вол позвал меня с собой на встречу «культуристов», наверное, он хотел сделать мне приятное, как он выразился: «Не все же на одни сходки экзорцистов бегать». Вернулись мы с этой встречи порядком пьяные, и я отлично помню, как сложно в таком состоянии было управлять коляской, и если бы на нашем пути не попались трезвые ходячие, то я вряд ли бы скоро добрался до спальни. Но весь ужас состоял в другом - в моем развязанном языке. В спальне как раз шло обсуждение ухода на другую сторону, а Мелкий, как всегда, собирал-разбирал свой рюкзак. Я так до сих пор до конца и не смог смириться с тем, что они решили уйти, поэтому рассердился и разболтал Мелкому о том, что рассказал мне Психолог о его родителях. На меня рассердились и попытались заставить замолчать, но было уже поздно. Мелкий уехал из спальни и не появлялся всю ночь, а седьмая теперь смотрела на меня, как на предателя. Проснувшись с утра я сбежал от их тихой ярости на другую сторону, и вот я здесь. Я понимал, что у них есть основание сердиться на меня, я знал, что не должен был ничего говорить Мелкому. Но еще я был обижен за этот их гнев. Я сбежал сюда скорее из-за обиды на них, чем из-за чувства вины. «Надо Мелкого найти», - подумал я, встал и направился к люку. На лестнице я остановился и, подумав, направился в коридоры четвертого воспитательского этажа. Неплохие у них, наверное, апартаменты – большие комнаты, отдельная ванна. Они по десять человек в одной спальне не живут. Я заметил зеркало на стене и направился к нему. Зеркальщик стоял у стены в пол-оборота ко мне. Я постучал по стеклу, привлекая его внимание. - Не знаешь, где Мелкий? Зеркальный дух ткнул рукой в пол и в буквальном смысле провалился сквозь него. Я подумал, что это знак, и бросился к лестнице, спустился на третий этаж и принялся искать зеркало, чтобы узнать у Зеркальщика, куда идти дальше, но тут я услышал шаги и замер. Можно было, конечно, предположить, что это какая-нибудь нежить, но стояло ранее утро, не было и десяти часов, а в следующую секунду из-за угла вышел Мелкий. Если он и удивился, заметив меня, как я удивился, встретив его, то он ничем этого не выдал. Замер на секунду и направился ко мне. - Уже три часа тут торчу, затянуло с первого, - сообщил он мне спокойно. – Сильно на тебя рассердились? Я понял, о чем он говорит. Я потер скулу, на которой расползался синяк. - Рассердились, но это не они. Я не врал. Когда меня пытались заткнуть, пока я изливал душу, рассказывая Мелкому, что ему не следует в этом году уходить, неосторожно приложили о кровать. Мелкий хмыкнул, сунул руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок. - Слушай, - пробормотал я. – Мелкий, я случайно узнал об этом. Понятия не имел, надо ли тебе об этом говорить, а потом… - Да ладно, - Мелкий махнул рукой. – Я не в обиде. Ни на то, что ты не сказал, ни на то, что ты рассказал всем. Я с ребятами поговорю, они не должны на тебя злиться. Я смотрел на него в недоумении. - На кого я должен злиться, - продолжал Мелкий, - так это на них. Говоря так о «них» он имел в виду своих родителей. Вряд ли он говорил о седьмой или о ком-то еще. - И ты ведь ничего не примешь? – уныло спросил я. – Все равно уйдешь? Мелкий кивнул, и мы с ним пошли искать наши оставшиеся где-то на первом коляски. - Отсрочка на один год, а зачем она мне? – спросил он. – Кто уедет, кто уйдет. Останешься ты, Вол, Смерть, но не будет ни Аса, ни Черного, ни Крючка. Да и я уже готов, и менять планы за три дня… Зачем? - А ты уверен, Мелкий, - я облизнул пересохшие губы, - что там будет лучше? - Не-а, - Мелкий мотнул головой, - но, Зеркальщик, вряд ли я там задохнусь когда-нибудь ночью, а? Мне нечего было ответить.***
Седьмой пришлось простить меня, поскольку даже сам Мелкий не имел ко мне никаких претензий. Но иногда я ловил себя на мысли, что он всего лишь переборол себя, ведь «не дело это – ругаться перед самым выпуском». Ребята меня простили, вели себя точно так же, как и раньше, но мне все равно было немного неуютно рядом с ними, как только я вспоминал, как сильно они злились на меня. Вол посоветовал мне это забыть и простить их, так же, как и Мелкий забыл и простил меня, да и они тоже. Он, пожалуй, был единственным, кто никак не отреагировал. Хотя, наверное, это мне только так показалось. Я был уверен, захоти Вол не показывать своих истинных чувств, у него это отлично бы вышло. - Давно ты узнал? – спросил он, когда я на другой день после примирения нашел и подъехал к нему во дворе. Вол захотел уединиться, наверное, но сделать это в переполненном детьми и нянечками с воспитателями дворе было достаточно сложно, поэтому он просто уехал к сетке забора, где слез с коляски на траву и равнодушно наблюдал за большой паршивой псиной, которая ходила рядом и пыталась унюхать у него что-нибудь съестное. - Еще, когда Мелкий в лазарет угодил, - пожал я плечами. Мелкий часто попадал в лазарет, но на этот раз мы оба поняли, о чем я говорю. Я тоже слез с коляски и сел, прислонившись спиной к сетке. Я чувствовал, что пес то и дело обнюхивает меня – он шумно дышал и чуть поскуливал, но мне нечем было его порадовать. - Ты правильно делал, что молчал, - Вол пожал плечами, а я ничего не ответил. Интересно, а как бы он отреагировал, узнав, что я уничтожил ту открытку, о которой я – слава богу! – умудрился не разболтать? - Не так долго, как следовало бы, - вздохнул я, отстраняясь, от сетки, когда собачий язык обслюнявил мне ухо. Я недовольно покосился на преданно глядевшего на меня пса и отполз подальше. Усмехаясь, глядя как я оттираю собачью слюну с уха с, как он потом выразился, неповторимо брезгливым выражением лица, - хорошо, что ты не проболтался чуть раньше. Я посмотрел на него недоуменно. - Сейчас-то уже поздно менять решение, - пояснил Вол. – Но будь у Мелкого несколько месяцев на обдумывание… - Хочешь сказать, он бы остался? – спросил я. Вол покачал головой. - Вряд ли. Просто тебе было бы чуть хуже. Мелкий не умеет долго обижаться, конечно, но он бы не забыл… Я понял, на что намекает мне Вол и скис, вытирая руку о траву. Пес успел потерять к нам всякий интерес и уплел в сторону мусорных контейнеров. - Они так сильно на меня рассердились… И Ас, и даже Крючок. Я даже начинаю думать, что если они уйдут, я испытаю облегчение. Вол смотрел на меня сочувственно. - Что, действительно? – спросил он. Я пожал плечами. - Не знаю. Наверное, нет. Мы долго сидели молча, наблюдая за игрой, развернувшейся на футбольном поле. Крючок в ней участия не принимал, но радостно прыгал рядом, болея за всех подряд. У кого был мяч, за того он и болел. Бедняга, наверное, опять забил гол не в те ворота, и его прогнали с поля, а рядом не нашлось никого из седьмой, чтобы за него вступиться. Иногда Крючок слишком заигрывался и совершенно переставал различать стороны света и своих-чужих. Наверное, дела не обошлось без истерики, но Крючка как-то умудрились успокоить и даже развеселить. - Выпуск уже через два дня, - сказал вдруг Вол. – Зачем им на тебя злиться? И что, думаешь, они на тебя злились? Виноват во всем этом совсем не ты. - Психолог так же сказал, - усмехнулся я, отлично поняв, о ком он говорит. - И как там у тебя с ним дела? – спросил он совершенно неожиданно, что я даже опешил. - Какие дела? - Не помнишь? – усмехнулся Вол. – После стычки с водяным, в лазарете, я спросил тебя, не отведешь ли ты его на другую сторону. Я отвернулся. С одной стороны, сдавать Психолога совершенно не хотелось, с другой я был совершенно уверен, что Волу можно сказать. - Знаешь, - сказал я, - а он отнесся к уходу гораздо спокойнее, чем я. Он, можно сказать, даже согласен, обвинил меня в том, что я смотрю со своей точки зрения и совершенно не хочу понять других. - А другая сторона? – не дал одурачить себя Вол. - Ему хочется в город, - признался я. – Он хочет знать, правда ли уходящие, уходят туда. Если бы он мог ходить, давно бы от меня убежал. - Что это значит? – нахмурился Вол. Я кратко обрисовал ему картину. Вол фыркнул и сказал, что примерно так он и думал. - Слушай, Вол, но, если каждый год кто-то исчезает, почему до сих пор интернат не закрыли? - Нет виновных, - пожал Вол плечами. – Некому подавать в суд… Да, откуда мне знать, Зеркальщик? Ты уезжаешь на лето? Меня не удивила такая быстрая смена темы. Я бы сам, пожалуй, это сделал, если бы он не опередил меня. - Да, наверное. У отца, правда, есть планы на это лето… Не то, чтобы я в них не вписываюсь… - я замолчал, нахмурившись и понимая, что сказал лишнего. Я старался не часто в разговорах упоминать родителей, держась запрета на эту тему. – В общем, он прознал о каких-то дополнительных летних занятиях, так что, возможно… И я снова умолк, поскольку в голову прокрались сумасшедшие и дикие мысли, что родители уже привыкли к тому, что жизнь без отпрыска-инвалида гораздо легче. Это были настолько неприятные и тошнотворные мысли, что я заставил себя об этом не думать, но было поздно, они уже оставили свой так до конца и не стирающийся след. Я не знаю, о чем подумал Вол, когда я сделал эту паузу, но вдруг сказал: - Было бы не плохо, если б ты остался. Седьмая хоть не будет такой пустой. В сетку ударился мяч и отлетел мне в затылок. Вол, направившийся было к своей коляске, изменил траекторию движения и подхватил его, пока я потирал затылок. К нам уже бежали несколько футболистов, но впереди всех был Крючок, и было ясно, что за ним уже не угнаться. Вол проворно забрался в коляску и вручил Крючку мяч, не решившись его ему кидать – вряд ли бы Плакса поймал. Вол уехал, а я остался сидеть на траве и осознавать, что хоть лицо Вола и выглядело бесстрастно, в голосе его слышалась мольба.***
Когда все начали собираться на ужин, я так и остался сидеть все в том же месте, на той же траве, у той же сетки, в компании все той же собаки. За мной прибежал Крючок, но я его отослал; махнул рукой Вол, я махнул в ответ; в конце концов, приковылял Кот, ставший мне не только компаньоном по сходкам экзорцистов, но и собутыльником на печально известной пьянке у «культуристов», но я и его уверил, что не голоден и хочу побыть один. Двор опустел, и я уже было подумал, что меня оставят в покое, но не тут-то было. Минут через десять ко мне подошел сторож (не тот, что повстречался нам с Крючком перед новогодней ночью). Стоило многих трудов убедить его, что помощь мне не нужна, и я сижу тут исключительно по своей воле. После ужина двор снова ожил, но теперь преимущественно старшими группами, начиная с пятой и заканчивая седьмой. Ко мне никто не подходил, хотя я заметил Аса со Скрипкой, и Крота, и Черного. Может быть, Вол убедил их меня не трогать, а может, они все еще злились, но я уже не злился в ответ. Я поймал себя на смирении с тем, что должно было скоро случиться. Уже через два дня. В конце концов, это неизбежно и не в моих силах это остановить. Никто не сможет удержать тех, кто решился уйти. Два дня и история, повторяющаяся из года в год, опять повториться. Может быть, уже не так масштабно и скандально, как в прошлом году. И снова на без вести пропавших закроют глаза. А у меня будет еще один безумный год, прежде чем я приму свое окончательное решение остаться. Начало темнеть, а я все так же сидел на траве у забора. Я успел подружиться с Бобиком, и он обслюнявил мне все ладони. Он бы и лицо мне обслюнявил, если бы не сетка. Пес попытался сделать подкоп, но скоро потерял к этому делу всякий интерес. Спешить ему было некуда. Мне тоже. Когда даже старшеклассники приняли решение возвращаться в здание, меня снова попробовали «забрать», но я послал всех желающих сделать это к черту. Не прямым, конечно, текстом, я не из тех, кто способен ни за что оскорбить ничего мне не сделавшего человека. В конце концов, Крокодил из шестой, сказал, что персонал не даст мне просидеть тут всю ночь. Я только пожал плечами. Через пять минут от входа отделилась одинокая фигура и направилась ко мне. Я начал прощаться с Бобиком, пытался погладить его под мордой, но глупый пес все норовил обслюнявить меня и укусить за пальцы. Когда я понял, что фигура – это Психолог, я уже успел забраться обратно в коляску. - И кто тебя послал? – спросил я, не дав ему что-либо сказать. - Никто, - Психолог пожал плечами, встал рядом и раскурил сигарету. Значит, у нас есть еще десять минут. – Я как раз разговаривал с Шестьдесят Седьмым, когда внезапно заметил тебя в окно. Ты чего тут сидишь? Я прокатился туда-сюда рядом с ним и пожал плечами. Хочется. Психолог мне не поверил и начал молчать так, как умеет только он. Это его молчание так и способствует тому, чтобы тот, кто его слышит, был готов все сам Психологу выложить. И как это у него только получалось? - Мысли всякие дурацкие в голову лезут, - сердито заявил я, недовольный, что он опять начал применять свои штучки на мне. - Уже четыре часа подряд? – поинтересовался Психолог. – Все сомневаешься, что они правильно поступают? Ах, он думает, что мне не дает покоя решение седьмой отправиться на другую сторону! Но ведь с ним можно поделиться соображениями насчет родителей и этого места? - Давай, - сказал Психолог, и я не понял, сказал ли я что-то вслух, или это было просто совпадение. Я кратко обрисовал ему весь ужас этих самых дурацких мыслей, и еще раз их устыдился и им ужаснулся. По-моему, даже Психолог был удивлен. По крайней мере, он вполне убедительно выронил сигарету и округлил глаза. - Ты серьезно? – поинтересовался он. - А похоже, что я шучу? – немного раздраженней, чем следовало бы, огрызнулся я. Психолог зашарил в карманах, выискивая сигареты и зажигалку. Значит, у нас появилось еще немного времени. - А я уж надеялся, что этого не произойдет, - пробормотал он. При этом он выглядел настолько растеряно, что мне невольно стало страшно. Не за него, за себя. Мне показалось, что Психолог вот-вот выставит мне диагнозом не депрессию (а что это еще могло бы быть?), а как минимум рак. А если человек догадывается, что ему сообщат плохие новости, он, конечно же, нервничает. А я уже был на взводе, недовольный тем, что мое одиночество прервали. - Что такое, Психолог? – неуверенно спросил я, и мой тон растерял всю свою воинственность. Мне даже показалось, что вопрос прозвучал тонко и жалко. Психолог нашел сигареты и предложил мне. Я задумался. Я вроде как пытался бросить, но ситуация была настолько дурацкой, а я так взвинчен, что не смог себя перебороть. Мы некоторое время еще помолчали, затягиваясь. Постепенно темнело, и я перестал различать лицо Психолога, находящееся слишком высоко для меня, только красновато-оранжевый отблеск его сигареты. Кажется, он думал. Словно был не уверен, что надо сообщать мне то, что он хотел сказать своим «надеялся, что этого не произойдет». - Стас, - сказал наконец он, - если ты так продолжишь думать… - он немного помолчал, подыскивая слова. – То потом решение уйти придет само собой, а я бы не хотел, чтобы ты это делал… - Что? – я подавился дымом и долго кашлял, скорее для того, чтобы обдумать сказанное Психологом, чем для того, чтобы просто откашляться. - С Шестьдесят Седьмым я разговаривал о выпуске, - вдруг сменил тему Психолог, чего раньше за ним не водилось. Мы как-то негласно снова подружились после случая со Скелетом. – Сначала разговор шел в обычном русле… Ты знал, что скоро сюда заявиться целый батальон полиции? - Зачем? - удивился я. - Чтобы убедиться в том, что никто из персонала не режет детей направо и налево, и что они не сбегают, потихонечку, пока персонал пьянствует, - пояснил Психолог. – После прошлогоднего выпуска, когда пропало слишком много детей, дирекция решила усилить наблюдение за вашими посиделками в последнюю ночь. - Не думаешь ли ты, что полиция сможет хоть кого-то остановить от ухода на ту сторону? – спросил я. - Нет, конечно, - согласился Психолог. – Просто причуды дирекции. Шестьдесят Седьмой с ними, кстати, тоже не согласен. Просто… - Боится, что все окажется правдой, - горько усмехнулся я. – Он что, действительно так боится этого узнать? Когда мы рассказывали ему о Скелете, он был синим, как покойник, я все думал, он в обморок свалиться. - Это нормально, - пожал плечами Психолог. – Он, кстати, больше тебя волнуется о тех, кто уходит. Сложно поверить во что-то сверхъестественное, если оно не хочет с тобой контактировать. - По-моему это Шестьдесят Седьмой не хочет со сверхъестественным контактировать, - сделал я свой вердикт. И поморщился тому, как это глупо и совершенно бессмысленно прозвучало. К тому же я вспомнил свои самые худшие дни в интернате, когда считал, что потихоньку схожу с ума. - В любом случае, я все равно намекнул ему, что о выпуске знаю достаточно, - продолжил Психолог. – Да ты прав, он был синим, как покойник. Мы молчали до тех пор, пока Психолог не докурил сигарету и молча не развернул мою коляску, покатив ее ко входу.***
Утром Мелкий разбудил всех громким воплем. Я, не спавший всю ночь из-за того, что в голову постоянно лезли всякие дурацкие мысли, посмотрел на него так, как смотрит аллигатор, живущий в туалете пятой, на того, кто имеет неосторожность туда заглянуть, но, увидев лицо Мелкого, я сразу же понял, какой сегодня день. Завтра выпуск, а эта ночь последняя. Но сначала будет и последний день. Я много раз пытался себе представить, какой он будет, но ничего не выходило, сейчас же, глядя на копошение Мелкого и недовольство ранней побудкой других, меня удивляло их поведение. - Давай, Черный, - тормошил «вожака» Мелкий, - у нас не так много времени! - У нас целый день,- недовольно ворчал тот, заворачиваясь в одеяло и пряча лицо в подушку. – Отвали от меня, Мелкий, я не буду в состоянии никуда уходить, если сейчас мне не дадут поспать! Очень жаль, что Черный отказал Мелкому, потому что в тот же миг карлик пристал ко мне. Мне было проще ему помочь, поскольку мои отказы не шли вровень с отказами Черного и все равно были бы пропущены мимо ушей. - И чего ты от меня хочешь? - Как что? – возмутился Мелкий. - Надо к последней ночи готовиться, а ждать, когда меня соизволит на другую сторону затянуть, я не могу! Давай, Зеркальщик, выползай скорее из постельки и пойдем! Он прыгал передо мной в необъятно большой серой майке, которая даже Волу была бы велика, и я еще раз сравнил его с обезьянкой. Разве что хвоста нет и говорить умеет. Я начал сползать на матрас, гадая, что же будет с другой стороной после того, как Мелкий ее подготовит к последней ночи. Зная его темперамент и видя рвение, с которым он хочет организовать прощание, можно было подумать, что другой стороне действительно пришел конец. Только этот конец предвещали не колонны «переселенцев», убегающие почему-то из города, а горящие энтузиазмом глаза Мелкого. - Скрипка мне обещала помочь, - похвастался Мелкий, искоса поглядев на Аса. Тот и ухом не повел, что, видимо, рассердило Мелкого, поэтому он продолжил: - Понятное дело, я не могу сейчас взять и заявиться на девичий этаж, как и она сюда, но Скрипка обещала сама меня отвести на другую сторону и помочь! Зеркальщик мне так, для первого раза нужен. Я облегченно вздохнул. Помогать Мелкому что-то организовывать – адский труд, и я был рад, что не это займет весь мой последний в их компании день. Ас, которому последние слова Мелкого и предназначались, наконец соизволил поднять на того глаза. С кривой усмешкой он выдал: - Не надрывайся ты так, она мне еще вчера рассказала. Мелкий, кажется, не удивился, но честно попытался разыграть негодование. - Значит, как разболтала?! Вот останемся с ней наедине, я с ней поговорю! Ас покачал головой и пробормотал что-то вроде: «О, боже мой». Я улыбнулся. Всем было известно, что с тех пор, как Скрипка взяла моду ночевать у нас в комнате и к тому же интересоваться разнообразными безделушками Мелкого с другой стороны, он в ней души не чает. Сложно было сказать, влюблен ли Мелкий в Скрипку, либо просто так ерничает, но то, что он за нее горой стоит, было видно невооруженным взглядом. Может быть, то, что Скрипка предпочла кому-либо другому Аса, его задело, хотя даже сам Ас не брал это в голову. Ведь уже давно было ясно, что Мелкий уйдет, а Скрипка останется. «Интересно, - внезапно подумал я, - а, может быть, если не Ас, Мелкий решил бы остаться ради Скрипки? Ведь уходит же Рыба ради Лисы. А Скрипка могла бы уйти ради Мелкого или Аса? А Гобой тогда что?» От раздумий меня отвлек Мелкий, ударив в плечо. - Чего задумался, Зеркальщик? – спросил он. – Хватит ворон считать. Давай, собирай все силы для прыжка. И только посмей мне сказать, что у тебя нет стимула меня куда-то вести. Не для кого не секрет, что водить с собой на другую сторону Мелкого значит искать приключений на свою задницу, потому что неунывающий карлик просто не может без приключений. Однажды он сказал, мол, пойдем проверим точно ли живет аллигатор в туалете пятой. Я до сих пор не понимаю, что заставило меня тогда согласиться. Аллигатор – это, конечно, не водяной, но я как-то переоценил наши с Мелким силы. К тому же аллигатор оказался не простой рептилией. Не знаю, за что этого монстра прозвали в честь этого земноводного, но с аллигатором жителя туалета пятой спальни объединяет только размеры да неровные зубы в пасти, в общем, внешний облик. Когда же аллигатор ни с того, ни с сего плюнул в нас с Мелким огнем, нам стало не до веселья. А я наконец понял, почему аллигатор живет в туалете. Кафель по крайней мере не горит, а земноводное, пусть и умеющее плеваться огнем, неплохо чувствует себя там, где много воды. В другой раз Мелкий потащил меня в лазарет. Дело было утром, поэтому я все-таки подумал и согласился. Утром же нежить спит. Главное вести себя тихо и никого не разбудить. Мы успешно миновали двух санитаров-зомби, расположившихся за стойкой, где когда-то не могли мимо них же пройти, но потом оказалось, что не вся нежить спит утром. А если учесть, что в лазарете нежить обиталась не самая обычная, то этого и стоило бы нам ждать. В результате случайно забытая кем-то в коридоре старая и пыльная инвалидная коляска, на которую мы с Мелким даже внимания не обратили, гоняла нас по коридором целых пять минут, оглашая лазарет хохотом (наверное, все же в кресле сидела некая невидимая личность, но не возьмусь утверждать точно). Мне казалось, что он весь лазарет на уши поднимет. В результате пришлось использовать первую попавшую дверь, как выход. В пустую палату, куда мы вывались, к счастью, никто и не подумал зайти. Коляски наши остались где-то на первом этаже учебного корпуса, к тому же на другой стороне. Пришлось привлекать Психолога. Дело это было еще в апреле, тогда мы с ним еще не были в соре. Психолог, к моему счастью, не стал задавать лишних вопросов, а просто прикатил какие-то коляски из резервных, с помощью которых мы с Мелким выехали из лазарета и пересели уже в свои, когда снова прыгнули на другую сторону, только уже с безопасного места. Если Мелкий что и заподозрил, то не подал виду. В общем, я это все рассказываю только для того, чтобы вы поняли, почему однажды я отказался куда бы то ни было вести Мелкого, сославшись на то, что у меня просто не получается прыгнуть. Мой обман быстро раскусили, Мелкий немного пообижался, но, как уже было сказано где-то выше, делать это долго он не умел. - Последнюю ночь мы проведем на другой стороне? – спросил я, карабкаясь в коляску. - О чем ты, Зеркальщик? – округлил глаза Мелкий. – Последнюю ночь никогда не проводят на другой стороне. Мы туда уходим, свою последнюю ночь надо бы провести тут.***
Все утро мы с Мелким были заняты тем, что прыгали на другую сторону и притаскивали оттуда все то, что должно было помочь нам с достоинством проводить тех, кто собрался уходить. Старый, раздолбанный стул, держащийся на клею и соплях, который обычно стоял посреди нашей спальни «там», Мелкий перетащил «сюда». Когда я спросил его, зачем это нужно, и какой вообще от этой развалюхи толк, Мелкий заявил мне таким тоном, будто бы рассказывал маленькому ребенку, из чего делают конфеты, что стул этот он сделал сам из всех тех предметов, которые смог отыскать на другой стороне. Наверное, все же для Мелкого это имело какое-то значение. В любом случае, я кивнул и не стал показывать ему, что до сих пор не понимаю, почему этот стул так будет нужен в последнюю ночь. - Только ты храни его, Зеркальщик, - серьезно попросил он меня. – Обещаешь? Я пообещал, сам не подозревая, что именно. Потом Мелкий решил избавиться от своей коллекции вещей с другой стороны. Сначала, еще за неделю до выпуска, он думал ее раздать подрастающему поколению: «У нас должна быть сильная смена!», но потом что-то заставило его кардинально поменять свое мнение. Мелкий решил спрятать все свои маленькие сувенирчики. Я смог оценить этот жест уже потом, когда мы с ним закончили рассовывать маленькие шарики, гвоздики и монетки по всем щелям интерната на другой стороне. Когда я вернусь в интернат на следующий год самой излюбленной игрой подрастающего поколения, которые будут способны ходить на другую сторону, станет поиск «сокровищ Мелкого». Таким образом, карлик хотел увековечить себя в стенах этого заведения. - Ты, - сказал мне Мелкий, словно хотел вручить мне медаль, - единственный, кто знает большую часть тайников. Куда спрятал Мелкий самые ценные предметы из своей коллекции, в том числе и стеклышко от разбитого Зеркальщиком окна, даже я не знал. Он прятал их основательно. - Смотри, не разболтай никому другому. И только попробуй не найти осколок раньше кого-нибудь другого, понял? Это я прекрасно понял и искренне заверил Мелкого, что не позволю никому прикарманить мой законный трофей. Я действительно собрался его найти. И это было обусловлено не только тем, что я пообещал, не только тем, что такова воля моего друга, которого я больше никогда не увижу, а еще и тем, что этот осколок невольно стал краеугольным камнем во всей этой истории с Зеркальным духом. Я и раньше просил Мелкого отдать его мне, но тот не соглашался. В конце концов, я бросил пытаться выпросить его, а выкрадывать не стал потому, что эта ужасная мысль даже не подумала появиться у меня в голове. Да и пропади осколок, Мелкий сразу бы понял, кто его забрал. Потом на втором этаже учебного корпуса нас поймала Скрипка. Мелкий тут же куда-то с ней уехал, а я остался с Асом. - Уже какой год наблюдаю выпуски, но еще ни разу не встречал такого копошения, - с усмешкой заверил он меня. – Хотя чего-то подобного я от Мелкого и ожидал. Ты погоди, он еще и не такое вытворит, обещаю. Не то, чтобы Ас открыл мне Америку, сказав так, но я вдруг понял, что чего-то подобного и сам от Мелкого ждал. Уйти спокойно и незаметно? На это могли бы согласиться все, кроме Мелкого. Мы с Асом прокатились до лифта, но оказалось, что он занят и недовольные колясочники и колясочницы уже толпятся там. Наверное, опять кто-то из ходячих развлекается, катаясь с этажа на этаж. Мы не стали ждать очереди, а поехали к лестнице. Движение на ней было не особо бурным, поэтому мы вполне успешно скатились на первый этаж. Не успели мы покинуть лестничной клетки, как вдруг из двери соседнего класса, выскочил Черный. - Твою мать! - ругался он, отряхивая футболку от покрывавшей ее побелки и пыли. Заметив нас, он направился в нашу сторону. – Я, кажется, чье-то гнездо потревожил. - Видимо, оно было на потолке, - сказал Ас, оглядывая Черного с ног до головы. – Ты как мог потревожить его на потолке, Черный? Тот пожал плечами, словно только и занимался тем, что ходил по потолку. Впрочем, я не был уверен, что на другой стороне это нельзя делать. Кто знает, скольких ее тайн мне еще неведомо. Утешало то, что и Асу об этом ничего не было известно. - Что мне это гнездо, - проворчал Черный, - но пусть только попадется мне тот, кто вытащил всю заныканную на последнюю ночь выпивку… Я хотел сказать Черному, что возможно, вся эта захныканная выпивка ушла на последнюю ночь Скелету, но потом передумал. Я не был уверен, что седьмая оттаяла после моей пьяной выходки над Мелким. Кто знает, может, упоминание Скелета Черного еще больше рассердит? - Я за другими тайниками, - сказал Черный. – Пойдете? Ас подумал и согласился. Наверное, думал, что сможет встретиться со Скрипкой и испортить Мелкому весь кайф от нахождения с ней наедине. Я сказал, что лучше поеду в спальню и помогу привести там все в порядок. В конце концов, непосредственно в организации последний ночи я не участвовал, по большей мере удовлетворяя последние желания Мелкого. Надо было внести свою лепту. В спальне Рыба, Крот и Крючок устроили генеральную уборку. Мы выкидывали почти все, от вещей уходивших и уезжавших не осталось практически ничего. Все было собрано и упаковано, комната приобрела какой-то жалкий разгромленный вид. В течении дня забегали из шестой и из пятой, притаскивали вещи, стаканы и прочую ерунду. Пришел Шестьдесят Седьмой и сказал, что эту ночь он проведет вместе с нами. К моему удивлению никто не стал его отговаривать. Может быть, сказывался его авторитет, а может быть они действительно хотели, чтобы Шестьдесят Седьмой присутствовал. Ему пора было заканчивать быть просто знающим. Меня поразило то, с какой легкостью они готовы принять его в свой мир, и я задумался над Психологом. А что если пригласить его тоже? Но Психолога в интернате не оказалось, мне сказали, что он уехал по делам и вернется только к вечеру. Это меня обескуражило, я не мог понять, какие такие важные дела могут быть у него в такой день. И почему он ничего не сказал мне? Ужин проходил шумно и весело, в честь выпуска воспитанникам решили сделать подарок и приготовили по истине королевский пир. Старшие группы вели себя точно так же, как и малышня, которая дождалась халявиных конфет, и мне, если честно, даже стало за седьмую, за шестую, да за всех них стыдно. С другой стороны… Хм… Эту фразу я теперь никогда не смогу произносить так же спокойно, как раньше. С другой стороны я понимал, что для всех выпуск – праздник, поэтому молчал и не хотел им его портить. Вечеринка должна была состояться в комнате отдыха, поскольку наша спальня не смогла бы вместить такое количество гостей – мы и вдесятером там еле помещались. В составе была вся седьмая (не считая Скелета, конечно), пришли все из шестой, приковыляли пара человек из пятой и все-таки проскочил и забился в угол малыш Прыгун из второй, пришли девушки из выпускного класса. Я сидел на единственном диване, а рядом со мной сидели Крючок со своим собранным рюкзаком на коленях и Вол, с ухмылочкой обозревающий копошение гостей. Последним пришел Шестьдесят Седьмой, но Психолога я так и не дождался. Да я и не ждал особенно, не думаю, что он стал бы напрашиваться на приглашение, и уж тем более приходить без него, даже если он и вернулся от своих «важных» дел. Воспитатель хмуро посмотрел на Черного, который, сидя вместе с Крокодилом на подоконнике пересчитывали те бутылки, которые были в их распоряжении, и отказался от предложенного стакана, но, что удивительного, ничего отбирать не стал. Психолог явно преувеличивал, говоря, что дирекция вызвала в интернат целый патруль полицейских, на самом деле приехала всего лишь одна машина, в которой находились три стража порядка. Они побродили по интернату, подсчитали оставшейся на ночь персонал, выговорили спокойному Шестьдесят Седьмому за спиртное в комнате, но получили от него уверение, что он самолично проследит, чтобы никто моложе восемнадцати ни грамма алкоголя не выпил. Конечно он врал, Шестьдесят Седьмому и до этого было плевать, кто и сколько пьет в комнатах старшеклассников, правда, случай со Скелетом, думаю, мог заставить его пересмотреть свои взгляды. Впрочем, сегодня должна была быть не та ночь, когда стоит налагать хоть какие-то запреты, уж Шестьдесят Седьмой, проработав тут пять лет, должен был это понимать. Мелкий позаимствовал у Смерти на время Кота и теперь катался на нем, зацепившись за практически отсутствующую шею, выкрикивая команды, как жокей отдает их лошади, но Кот не обижался – Мелкому в эту ночь было можно все. Я не очень удивился, узнав, что все пришедшие исполняли что-нибудь – кто спел песню, кто просто что-то набренчал на гитаре, практически все общество поэтов прочитали свои стихи: «На другую сторону ходить привычны» или «Мир кошмаров стал нам миром сна»… В общем, Шестьдесят Седьмому это не понравилось – он ничего не сказал, но было видно по его лицу. Что обо мне, то я в поэзии не разбираюсь. Мелкий самолично объявил о спрятанных на другой стороне «артефактах». Слышали это не только старшеклассники, но и малышня, с интересом высовывая свои носы из спален, чтобы подсмотреть за тем, как развлекаются старшие. Кто-то понял, кто-то нет, но призыв был услышан, а Мелкий был доволен. Кто-то из девушек нарисовал картины – сущий авангард, по-моему, хотя я в этом не разбираюсь, но, рассмотрев картины повнимательнее, заметил, что на одной из них очень неплохо изображен водяной, только выглядит для непосвященного он как лужа на кафельном полу, в которой отражаются чьи-то красные глаза, но я сразу понял – такое не забывается. В других картинах я тоже разглядел знакомые черты, на одной даже был Зеркальщик, но его ни за что нельзя было отличить от простого отражения человека в зеркале, спрятавшегося за углом и лишь чуть-чуть из-за него выглядывающего. Я бы и подумал, что это просто человек, но очень уж была знакома мне поза, в каком бы облике Зеркальщик не находился. Я тут же заозирался по сторонам, но в комнате отдыха зеркал не было. Картин было не много, и я не думаю, что от одного автора, одни были чуть получше, другие чуть похуже, но я уже понял, что это достояние повесят на стены. Не думаю, что где-нибудь в людном месте, для посторонних. Наверное, где-нибудь в коридорах спален, не удивлюсь, если полотно с Зеркальщиком окажется напротив седьмой. Никто не удивится. Гобой сыграл что-то своего сочинения. Не знаю, как на другой стороне обстояло с магией, с колдовством, с чарами, но мне почему-то показалось, что за тихими и глубокими звуками гобоя я слышу совершенно другое – скрип старых досок, чьи-то шаги, свист ветра в запыленных стеклах. Меня даже пробил озноб, и не только меня, я думаю, даже Шестьдесят Седьмой поежился, я заметил. Никто ни о чем не спросил Гобоя, но я знал, что если это другая сторона наделила его этим даром, то он станет великим музыкантов в будущем, о котором скажут – его музыка наполнена ощущениями, или как-то так. В музыке, как и в рисовании, я полный ноль. Клетка – высокая, худая, собранная как будто из одних костей, наряженная в черное платье, которое висело на ней мешком, даже всплакнула, что теперь ей – выпускнице – придется уйти (я сразу понял, что значат эти слова – она тоже…) и оставить типографию, журнал. Пока она размазывала тушь по щекам, ее утешали, что типография не рухнет, а Смерть даже пообещал, что лично за этим проследит. От него я не ждал подобного, поэтому очень удивился. Потом сыграл оркестр, чуть не стройно, без видимых эффектов, как в музыке Гобоя, но тоже как-то атмосферно. Нет, мне не почудилась другая сторона, но я отлично уловил коридоры, спальни, да и вообще весь интернат. Может быть, не такой я и ноль в музыке, а может, это просто мое воображение, разыгравшееся так некстати. Потом, ровно в полночь, вспомнили о Скелете. Шестьдесят Седьмой молчал, хотя никто не скрыл от него истинную причину его комы, не то, чтобы все ему взяли и выложили, но понять из того, что говорили о Скелете Мелкий, Черный, Смерть (признавшийся, что всегда Скелетом восхищался) было не сложно. Потом все посмотрели на меня. После долгого молчания мне пришлось сипло выдавить, что Скелет приходил попрощаться, просто никто не смотрел в зеркала. После этого минута молчания, и Вол похлопал меня по плечу. Потом малышей прогнали, раздали стаканы, открыли бутылки, включили музыку… Я и забыл, что у этих ребят может быть все, как у всех. На какое-то время я поддался этому веселью, но потом словно кто-то выключил эту опцию, и я почувствовал себя слишком оглушенным, слишком уставшим, слишком подавленным, сам не понимаю почему. Коляски у меня не было – она осталась в спальне, чтобы не мешалась под ногами, но никто не обратил внимания на ползущего меня. Слава богу, что никто не наступил. Я выбрался в коридор, где произошла моя первая встреча с Зеркальщиком. Я бы не сказал, что слишком часто ползал по нему – в принципе, этого никогда и не было, если не считать одного того раза с охотой и разбитым окном, - но теперь я почему-то слишком явственно ощутил, какое все большое здесь. Я подтянулся на руках и сел, прислонившись к стене. В окна глядела летняя ночь. Я думал насчет следующего года – представлял себе, как все будет без тех, кто уйдет и уедет. Мы с Волом, конечно, не останемся одни, ведь будет шестая, но в их спальне слишком мало места для того, чтобы поселить нас туда. Есть места в пятой, но Шестьдесят Седьмой не отдаст нас Сорок Пятому, так что и этот план отпадал. Неужели мы так и будем вдвоем в пустой комнате? Наверное, все-таки нет. Приедет еще кто-нибудь вроде меня, кого родители заставят получить образование и «должный уход», или не родители… А наверное, все очень сильно изменится – не надо уточнять почему. Не помню, сколько я так просидел в коридоре, копаясь в интернете с телефона, но, наверное, уже порядочно, и когда в коридор вышли Черный с длинноногой Ланью под руки, они, наверное, сильно мне удивились. Я сам себе удивился. - Зеркальщик, - сказал Черный, отпуская талию девушки и, кажется, совершенно о ней забывая, - ты что тут делаешь? Лань развернулась и ушла, но Черный даже не обернулся. Он подошел поближе и присел рядом, я поморщился. Не потому, что мне неприятно его общество, просто этот знак доброй воли – что он не будет смотреть на меня сверху вниз – показался мне ненужным. - Коляску прикатить? – спросил он меня, когда я только пожал плечами, отвечая на его первый вопрос. - Не надо, - покачал я головой. – Что там происходит? Я кивнул на вход в комнату отдыха, откуда раздавались хохот и грохот. - Мелкий велел Коту посадить себя на шкаф и теперь его оттуда снимают. Кажется, он перебрал и теперь хочет стать парашютистом, да не беспокойся, Шестьдесят Седьмой все наладит. - А Вол? – сам не знаю, почему я о нем вспомнил. - Он еще пол часа назад ускакал куда-то вместе с какой-то девчонкой из вашего класса, - Черный усмехнулся. Он встал и протянул мне руку, но я отказался от его помощи, сказав, что еще хочу тут посидеть. Черный посмотрел на часы и посоветовал надолго тут не задерживаться, поскольку времени осталось совсем немного. Я хотел вернуться в комнату, я уже устал сидеть на твердом полу, скрючившись, но не хотел помощи от Черного. Вол никогда не позволял себе помогать, разве что только когда действительно помощь была нужна, и я подумал, что если мне придется в следующем году жить с ним в седьмой вдвоем, мне надо бы научиться тоже обходиться без посторонней помощи. Когда я уже направился обратно в комнату отдыха, где, судя по звукам, Мелкого сняли со шкафа, с лестницы кто-то вышел в коридор. Я обернулся. Это был один из полицейских, направившийся на обход, он заметил меня и быстро подошел. - Тебе помочь? - Не надо, - ответил я как можно грубее, чтобы у него даже не возникло мысли мне помогать. Он не стал, просто шел за мной медленно, а я пожалел, что не принял помощи Черного. Лучше бы он помог мне, чем кто-то посторонний смотрел, как я ползу по полу. В комнате отдыха я залез на пустой диван, а полицейский подозвал Шестьдесят Седьмого, и они вдвоем ушли туда, откуда я только что приполз, чтобы о чем-то поговорить. - Пожалуй, лучшего случая не предвидится, - сказал Смерть. – Раньше или позже, какая разница? До меня не стразу дошло, что он имеет в виду – оказывается уже пора. Глянул на часы – было без пяти пять, ночь пролетела слишком незаметно. Со Смертью согласились негласно, заходили по комнате, цепляясь друг за друга. Рядом со мной выстроилась очередь из неактивных и случайных, видимо прыгнув тут было не очень уж и много. - А где Вол? – встревожился я. - Здесь я, - отозвался он из той толпы, которая выстроилась ко мне. Мигнул и тут же погас свет. Без пяти минут пять – достаточно ли это рано, чтобы отправляться на другую сторону? Но ведь, как уже было когда-то сказано, если идешь не один – это безопасно. Так ли это? Я поднялся, кто-то включил фонарик. Как же, наверное, весело сейчас полицейскому и Шестьдесят Седьмому «там», мне даже стало жаль воспитателя, потому что объяснять наше исчезновение придется ему. Мы, конечно, вернемся, но далеко не всем составом. Никогда еще коридоры другой стороны не казались мне настолько тихими. Обычно всегда кто-то шуршал, шел по пятам, невидимый, вскрикивал где-то далеко вверху или внизу, но сейчас, казалось бы, даже самая ничтожная и безвредная нежить уснула. На первом этаже я заглянул в зеркало и увидел Зеркальщика – он стоял, не прячась, прямо за моей спиной. Я оглянулся – никого. Я прошел мимо. Интересно, думал я, когда мы все вышли во двор, все еще темный, в клочьях тумана, но с явно посветлевшим небом на востоке, видно ли всех нас из города? И, может быть, кто-нибудь наблюдает? Мы шли нестройной толпой к воротам, и нельзя было сказать, кто из нас собирается уходить – все помогали друг другу тащить вещи. Потом было долгое прощание. Знаете, как это обычно бывает – все обнимаются, девушки плачут, а потом ворота закрываются, и мы остаемся на территории интерната, а другие, маша нам руками, подкидывая на плечах рюкзаки, уходят по дороге в ту сторону, где из тумана проступают очертания покинутого города. - Зеркальщик! – доходит окрик Мелкого и до меня, он уже всем успел что-либо прокричать, но меня оставил напоследок. – Появляйся как-нибудь в зеркалах! - Я не умею, - тихо сказал я ему, хотя и знал, что Мелкий этого не расслышит. Он улыбнулся, отвернулся и первым побежал вперед. - Не появляйся в его зеркалах, - предупредил меня Смерть. – Он тебя не вспомнит.