Третий призрак. Ты куда? Ты, из тени в тень скользящий? А. Блок. «Пляски Смерти. 4»
Я сидел под турником в то время, как Вол сидел на турнике. Пару минут назад я с завистью лицезрел, как легко он туда забрался, а если учесть, что в турнике было полтора его роста, было, чему позавидовать. Мы сидели вдали от общей массы культуристов (в последнее время Мелкий начал всем придумывать свои, другие названия и даже клички; теперь качки стали культуристами, картежники покероманами, поэты бумагомарателями, Прыгуны с чего-то превратились в кроликов – наверное, вследствие их уникальной прыгучести, - младшие группы стали сменой, старшие ветеранами и только над экзорцистами Мелкий не стал изгаляться) и вот уже минут десять говорили (я не мог сказать, что спорили), и никак не могли придти к единому решению. - Пойми, - говорил мне Вол, - я бы не стал осуждать Мелкого, ни в коем случае. Пожалуй, реши это сделать Крот, я бы тоже понял… - Вол замолк, выгнув бровь и дожидаясь, когда я перестану кашлять. – Да, понял бы, - в голосе его прозвучали упрямые нотки, словно он посчитал, что я поперхнулся не случайно, а деланно, специально, чтобы указать на бредовость его слов. – Но из всех остальных – я не имею в виду Крючка, он – отдельная тема, - нет ни одного нормального человека, кроме Аса и Гобоя. - Погоди, - прервал его я. – Ас и Гобой? А Рыба? Ты что, считаешь, что он… - Уверен, - сказал Вол. – У Рыбы есть отличное прикрытие. Как странно, верно? Если ты молчишь, и к этому все привыкли, ты превращаешься в невидимку. Это было очень близко к тому, что я на самом деле думал о Рыбе, но не дал Волу запудрить себе мозги и перескочить с темы на тему. - Что Рыба? При чем тут он? Вол вздохнул и вернулся на ту пластинку, которую тянул уже десять минут: - При том, что в отличии от Мелкого, у остальных есть шанс… Да не кривись ты так, Зеркальщик, умей называть вещи своими именами. Возьми, к примеру, Черного. По-твоему, он поступает так, как следует? - Да не говорил я, что Черный прав! – раздраженно перебил я. – Я говорил не о нем, я говорил о Мелком. - А Мелкий не прав? - О, господи! – я скрыл лицо в ладонях, а потом снова посмотрел на Вола. Он успел перекувыркнуться и теперь свисал с перекладины, чуть не задевая меня. Наверное, он мог бы доставать ступнями до земли… Если бы мог. Я подумал, что он хочет слезть, и направился было туда, где стояло его кресло, но Вол снова подтянулся и опять уселся на перекладине. - Я тебе все толкую-толкую, а ты никак не хочешь понять, - сказал он. – Я говорю о трусости Черного и ежи с ним, а вовсе не о спасении Мелкого и Крючка. Мне захотелось расхохотаться, и я с трудом подавил это желание. Слышать от Вола подобное было странно. Я бы не удивился, если бы он рассуждал только о трусости Черного и ежи с ним, но вот о спасении Мелкого… Это как-то через чур. Вол тем временем решил убедить меня еще в кое-чем. - Из всех в седьмой я готов уважать только Аса. Даже не тебя, Зеркальщик, - и как всегда это было сказано, как факт, а не как оскорбление; я давно привык и уже не обращал внимания. – Только у него одного хватает мозгов понимать, что к чему. И я опять не понял, серьезно он или нет. Умозаключения Вола давно перестали меня радовать. Он, порою, противоречил сам себе. Может быть, и был в этих противоречиях смысл, да только я с моей «возмутительной тупостью» не мог его понять. - И что к чему? – сварливо спросил я. - А все ведется к тому, что статусы активных, случайных и не активных даются людям не просто так… - Избранные, - кивнул я. Об этом поговаривали уже давно, я даже перестал прислушиваться, когда понял, о чем речь. - В том-то и дело. Вот скажи мне, Зеркальщик, на кой черт сдалась мне другая сторона, если я ей не нужен? Я промолчал. По словам Вола выходило, что я другой стороне был нужен больше всего. Так что же мне теперь, собрать пожитки и отправляться в дальнюю путь-дорогу? Кажется, Вол прочел на моем лице скепсис и фыркнул: - Только не надо понимать все буквально. - Не хочешь ноги размять? – спросил я, поскольку внезапно ощутил желание проводить Вола на другую сторону. Почему-то мне не приходило в голову, что ему, возможно, хочется там иногда бывать, но из-за своей гордости он никогда об этом никого не попросит. Вол снова свесился с турника, но на этот раз подбородком указал мне на коляску, прося подкатить ее. Я поехал. - Зачем мне менять этот прекрасный день на прогулку среди нежити? Я поставил коляску под ним, и Вол очень грациозно в нее уселся. Я почти позавидовал, мне такое и не снилось. Впрочем, у Вола были кое-какие преимущества. Он хлопнул меня по плечу, как всегда так, словно хотел мне его сломать. - Я не собираюсь никуда уходить. Ни сейчас, ни потом. И не морочь себе голову, Зеркальщик, это не твой выпуск. Тебе еще дается целый год, чтобы все как следует обдумать. И он уехал к своим, я остался наедине с собой, чувствуя себя после разговора с ним сбитым с толку. Вот такая у Вола была логика – для него то, что происходило во время каждого выпуска – норма. Еще бы, он в интернате с одиннадцати лет, для него все это в порядке вещей. Правда, несмотря на то, что он успел к этому привыкнуть, у Вола была своя точка зрения, кто должен был уходить, а кто должен был остаться. По всему выходило, что он готов простить уход Мелкому, Крючку, даже Кроту, наверное, из-за его малодушности, но никому другому. Все остальные должны были взять себя в руки и не пороть горячку. Черный может жить нормально с неполным набором пальцев. Скелету вполне реально справиться со своей болезнью. Немота Рыбы вряд ли чем-то помешает ему в этой жизни. Такова была его позиция. Всех слабых он отправлял «туда», всех сильных оставляя «здесь». Я мог бы поспорить и очень сильно, с этой его позицией. Куда он направляет бедного Крючка, который не способен к самостоятельной жизни? На съедение «тамошней» нежити, что ли? Ладно, Мелкий, он вполне прыткий на другой стороне. Вся проблема заключалась в том, что мы могли осуждать, но ничего сделать не имели права. Это был их выбор – уходить или оставаться. Черт его знает, что ими двигало на самом деле. Про себя я знал одно – мне «там» быть незачем. Хоть сто раз будь я избранником другой стороны. В другом Вол был прав – это не мой выпуск. Подумать только, скоро от всей седьмой останемся только мы с Волом. Кто-то уйдет на другую сторону, кто-то попытается жить своей жизнью, но ни те, ни другие уже никогда не вернуться сюда. Может быть, я еще увижу пару раз тех, кто примет решение остаться, но никогда не встречу тех, кто захочет уйти. И как бы я не понимал Мелкого, я не мог смириться с тем, что он хочет отправиться на другую сторону. Она… Она давала то, чего не было здесь, но это был совсем не рай. Сложно было даже сказать, существует ли другая сторона на самом деле или же это просто какая-нибудь массовая галлюцинация. Нет, я знал, что это не так, но все равно разум противился пониманию того, что на другой стороне можно жить. Я спросил однажды Психолога, а реально ли такое, что вся нежить на другой стороне – это просто те, кто ушел или кто просто не успел вернуться обратно. Он долго думал, а потом пожал плечами и заявил, что даже физика у того мира ненормальная, разве он может что-нибудь сказать точно. Он просто понадеялся, что это не так. У него до сих пор остался этот его пунктик на счет города. Сколько бы я не водил его на ту сторону, тут же заводилась та же самая шарманка. Он хотел туда съездить, и мне стоило больших усилий его не пускать. Психолога, как магнитом тянуло, он был одержим этой идеей. Не пошути другая сторона над ним так жестоко, заставив сесть в инвалидное кресло, он бы точно от меня сбежал, и черт знает, что бы с ним случилось. Он уже однажды чуть не уехал. Я успел нагнать его и вернуть обратно в самый последний момент. Он даже за ворота умудрился выехать. Я тогда жутко перепугался, втащил его в здание, распластался на полу, а потом долго еще орал на него в его же кабинете. Психолог слушал мои визги и обещание никогда его больше не другую сторону не водить молча и с достоинством. Стоило мне замолкнуть, чтобы перевести дыхание, он так приторно спросил, не желаю ли я отдохнуть, что я уехал, хлопнув дверью. Это случилось не так давно, и с тех пор мы больше не разговаривали. Встречаясь с ним в лазарете, я старался как можно быстрее уехать. Я понимал, что веду себя глупо, но с ним нельзя было по-другому. Я был на него обижен, но, возможно, у Психолога, как всегда, были на это свои собственные мысли. Седьмая не стала расспрашивать меня, откуда я узнал столько подробностей, но я понимал, что они просто догадались. Я сам ничего им не говорил, но, как это обычно со мной бывает, по своей рассеянности я сболтнул лишнего, и правда вышла в массы. Шел глупый спор, кто сильнее – гидра или водяной. Эти два вида нежити, водившихся на другой стороне, мало, чем отличались, разве что гидра имела чуть больше глоток и не умела просачиваться сквозь стену. Я старался в споре не принимать участия, но, поскольку Вола в комнате тогда не было, доставали меня, как одну из жертв водяного. - Да эти водяные, точно медузы, - фыркал Мелкий. – Неповоротливые – жуть. - Зато быстрые, - возражал Скелет. – Окажись с ним в пустом коридоре, тебе конец. - Где ты видал на другой стороне пустые коридоры? – медовым голосом спрашивал Мелкий. Скелет хмурился, сердился и к концу чуть ли не орал, выведенный из себя. - Да ты видел хоть одну гидру? – проорал он в результате. Мелкий пожал плечами и сказал, что единожды, издалека. Я тоже о таких впервые слышал, но, пока шел столь бурный спор, не спрашивал о ней. - Вот еще одна прелесть этой малышки, - заявил Мелкий. – Не путается под ногами. Приползет из канализации раз в тысячелетие, уползет и еще кучу времени ее не слышно и не видно. - Канализации? – оживился я. – То есть, хочешь сказать, что она существует? - Зеркальщик, - покачал головой Мелкий, - да ты все, смотрю, не успокоишься. Тебе не надоело мне нервы мотать, столь нелепыми вопросами, а? Все, что есть на этой стороне, есть и на другой. Интернат там есть? Есть. Лазарет есть? Имеется. С чего бы канализации не быть, ответь мне, пожалуйста? - А город? – не унимался я, в любом случае, Психологу бы очень хотелось это знать. - И город есть, Зеркальщик, - заверил меня Мелкий. Я фыркнул и спросил, откуда он знает, раз никто из них там никогда не был. - Да ты не беспокойся так, - с кривой усмешкой заверил меня Мелкий. – Еще как-нибудь прогуляемся по его улочкам. - Как раз перед самым выпуском, - проворчал я, а после понял, что сболтнул лишнее и втянул голову в плечи. - Чего-чего? Повтори! – завопил Мелкий. Так оно все и всплыло. Я рассказал им все, что мне известно, я с неимоверным упорством начал доказывать свою точку зрения, но Мелкий швырнул в меня подушкой, и мне пришлось заткнуться. Настала его очередь говорить, и он рассказал мне все. Причем в его исполнении получалось, что другая сторона – это рай на земле. Мне оставалось только качать головой и вздыхать, слушая его. Закончилось все тем, что Мелкий начал придумывать, как же это дело надо будет отметить. Я не стал слушать это и уехал из спальни. В результате я узнал, что на другую сторону собрались многие – Мелкий, Черный, Крючок, Скелет, вот еще и Рыба. Понятное дело, Вол никуда не собирался уходить – ему со мной еще один год тут куковать, но даже если бы и не надо было, он все равно остался. Вол не из тех, кто может просто уйти. Скелет слишком любил другую сторону, чтобы с ней расстаться. Он уже так сильно связал себя с ней, что вряд ли бы пережил расставания. Я не преувеличиваю, все с его слов. Черный… Я не знал, почему уходит Черный. Наверное, только потому, что ему осточертело это место. А может еще почему-то, откуда мне знать. Крючок добровольно бы не ушел, но его тянули за собой. Ему будет лучше с Черным и с Мелким, чем где-то еще. Так они говорили. Кроту не надо было уходить, после выпуска его увезут родители, отправят куда-то за границу, и мы больше никогда его не увидим. Ас уедет к отцу. Что-то мне подсказывало, он не станет надолго там оставаться. Что с ним будет, один бог знает. Гобой никогда не уйдет без Скрипки, а ей еще целых два года торчать в этом месте. Она никуда не уйдет без него. Они вдвоем останутся. Такова их участь. И теперь я размышлял над Рыбой. Что же его заставит уйти? Почему? А потом с горечью понял, что он уйдет вслед за Лисой. Черт возьми, я всегда знал, что любовь иногда до добра не доводит. Рыба бросит все ради этой рыжей девчонки, которая никогда не останется в мире, который ее предал. Я не знаю точно, что именно имел в виду Мелкий, говоря так, но по состраданию в его голосе я понял, что это что-то серьезное. И, если честно, мне даже расхотелось узнавать подробности. И теперь я отметил про себя, что видеть седьмую в полном составе мне осталось только один месяц. Кончится май, на первую неделю июня назначен выпуск. Когда я приеду на следующий год, всеми, кто останется, будет только Вол.***
Я покатался по двору еще минут пять, а потом решил вернуться в комнату. Делать на улице мне было нечего, и я даже начал задумываться над тем, чтобы прыгнуть на другую сторону и прогуляться по первому этажу. Я посмотрел на часы и прикинул, что безопасного времени остается не так уж и много, около получаса, так что, если я действительно собирался прыгать, то делать это надо было побыстрее, но я не торопился – не хотел идти один. Жаль, что Вол отказался, я был бы рад его компании, раз уж на Психолога сейчас нельзя положиться. Вол бы не стал стремиться в город, он бы не стал, как Мелкий, искать неприятности на свою голову. Черный и Скелет наверняка сами на другой стороне, Гобой ходил со Скрипкой, хотя последнее время она брала с собой не его, а Аса. Я, если честно, так и не понял, когда эта парочка начала столько времени проводить друг с другом вместе. Наверное, это произошло на весенних каникулах, в которые я уезжал домой на целую неделю. А из остальных мне некого было представить рядом. Ни застенчивого Крота, ни Крючка. Я въехал в коридор центрального корпуса, оставшись совершенно один. Я не прыгал, но оказался на другой стороне. Я не особенно удивился. Мне объяснили, что активных тоже порою затягивает случайно. Не успел я даже встать с коляски, как вдруг из-за поворота выскочил Скелет. Он заметил меня и обрадовался, подскочил и дохнул на меня таким перегаром, что мне стало плохо. - А не рановато ты? – спросил я его. – Где ты успел так набраться, Скелет? Он словно не слушал, о чем я его спрашивал. - Страшные дела творятся, Зеркальщик, - громко зашептал он, склонившись надо мной и оглядываясь по сторонам, будто был уверен, что нас кто-то может подслушивать. Язык его не слушался, и оттого все, что он говорил, превращалось только в пьяный бред. - Пойдем-ка в комнату, - сказал я ему, но Скелет услышал лишь половину фразы, ту, которая призывала идти. Я встал и тут же попал под его тяжелую руку. Скелет сжал мне шею локтем и чуть ли не навалился сверху, что я едва удерживался на ногах. Продолжая дышать на меня перегаром, Скелет поволок меня к окну. - И это опять случилось, - драматически сказал он, тыкая меня носом в оконное стекло. Я пытался вырваться, но Скелет на этой стороне оказался настоящим силачом, он будто бы и не замечал моих брыканий. - Черт возьми, Скелет, отпусти меня! Он не слушал, однако хватку ослабил, так что я мог посмотреть на то, во что Скелет тыкал меня носом в прямом смысле этого слова. Пока я очумело пялился в окно, Скелет продолжал, заплетаясь языком, говорить: - В прошлый год пришлось раньше уходить, когда это случилось. Понимаешь, к чему я клоню, Зеркальщик? Они тогда пришли, и когда показался хвост, все собрались и в ту же ночь – прыг! – и свалили сюда насовсем. Вот и теперь, Зеркальщик, как только придет им конец, мы тоже все прыгнем. Ты пойдешь с нами, Зеркальщик? Он, наконец, отпустил меня и уставился выжидающе. Я сглотнул и хрипловато выдавил: - Кто это? - Они, - шепотом сказал Скелет, вдруг нагнулся, пошарил за батареей и извлек на свет бутылку с чем-то явно алкогольным. Интересно, чей это он запас обворовал только что? Черного или все же кого-то другого? Предложив мне, но получив отказ, Скелет пожал плечами и приложился к бутылке. Видимо эти самые загадочные «они» так удручающе на него подействовали, что Скелет предпочел напиться, как свинья. Я снова повернулся к окну. Я привык, что вокруг интерната пустошь, и только с севера поднималась гряда небольшого негустого леска, город же виднелся на юге. С востока же, достаточно далеко от интерната проходила дорога, по которой постоянно проносились машины. На другой стороне эта дорога была хорошо видна с верхних этажей здания, но по ней никто никогда не ездил и не ходил. Мелькали только какие-то тени и призраки, но это было весьма редко, я лично никогда не сталкивался с таким явлением. Теперь же по этой дороге кто-то шел. Были ли это люди или нет, я не мог сказать – я не видел отсюда. Я замечал только движущуюся к городу цепочку, и больше ничего. «Как будто кочевники», - подумал я. - Ни разу не приходили, - сказал тем временем Скелет. – В прошлый год, но никогда до этого. Я повернулся к нему, намереваясь задать кучу вопросов, мне в кой-то веки выдался шанс получить от него ответы, ведь Скелет был жутко пьяным, но тут же заметил, что с ним что-то не так. Бутылка в руках Скелета дрожала, нет, это его руки дрожали так, словно его била нервная дрожь, но самое ужасное заключалось в том, что я отчетливо мог видеть стену, которая просвечивала сквозь него. - С-скелет? – заикнулся я, отходя назад. Он как будто меня не заметил, уставился в окно и смотрел на темную цепочку на дороге. - Эй! – я схватил его, но он оказался все еще вполне материальным. Кроме того, в том месте, где я схватил Скелета за плечо, он перестал просвечивать, словно какое-то привидение. До меня вдруг дошло, что же происходит. – Давно ты тут, Скелет? Он мне не отвечал, я начал паниковать уже не на шутку. И почему никого поблизости нет? Ведь пол интерната способные прыгуны! Я схватил Скелета за плечи и потащил прочь, к своей коляске, которая осталась стоять посреди пустого коридора. Он не сопротивлялся и шагал за мной покорно. Я не особо размышлял над выбором двери, которую стоило использовать в качестве выхода с другой стороны, и наверное, зря выбрал входную, потому что, когда Скелет бесчувственно свалился с крыльца, это видели все.***
Первыми к нам подбежали Ас со Скрипкой, невесть каким образом очутившиеся во дворе. Наверное, пришли, пока мы со Скелетом обозревали удивительное зрелище на другой стороне. Точнее подбежала Скрипка, Ас же подъехал. Я и сам едва не свалился вслед за Скелетом, поскольку даже не ожидал, что тот грохнется в обморок, а усесться обратно в коляску я не успел. Я чудом остался лежать на крыльце, в то время, как Скелет повалился вниз. Я обрадовался, что там была трава и ворох прошлогодних листьев, которые дворники сгребли сюда со всего двора, а не асфальт. Подбежали культуристы и другие отдыхающие во дворе, запричитали нянечки младших групп, сетуя на эту молодежь, которая напивается и еще наверняка всякие наркотики принимает. Нас со Скелетом подняли, меня посадили в коляску и засыпали сотней вопросов, Скелета подняли и потащили в лазарет. Он не разжимал руки даже когда упал, поэтому бутылка, из которой, впрочем, вылилось практически все содержимое, оставалась у него. Потребовалось не мало усилий, чтобы ее вырвать у него из рук. В лазарете его сразу куда-то увезли санитары, и пока не пришли врачи, выяснять из-за чего свалился в обморок Скелет, я шепотом рассказывал Асу, Скрипке и Волу (все из наших, кто был во дворе и видел произошедшее), что же произошло. - Он слишком долго там пробыл, - я не знал, куда деть руки, которые дрожали. – Я не знаю, как ведут себя те, кто оказался поглощаемым другой стороной, но Скелет стал прозрачным. - Ты его вовремя вытащил, - Вол хмуро глядел в окно, откуда была видна веселенькая зелень на кустах. - Надо подождать, - сказала Скрипка, а потом печально добавила: - Еще ничего не ясно, ты, может, только его тело и вытащил… - Что? – изумился я. Ас кивнул. - Так уже было, - сказал он. – Если он пробыл там слишком долго, но его успели вывести, еще не обязательно, что вместе с телом прихватили душу. Это было однажды, давно уже, лет восемь назад. Я помню, поскольку хорошо знал того прыгуна. У меня все внутри похолодело, я вспомнил, как Скелет сжимал бутылку в руке, что ее сложно было у него вырвать, прямо как окоченевший труп. Но ведь он дышал! Это было не только видно по тому, как вздымалась его грудь, но и слышно. Он был жив! И все-таки выражение лица Аса было настолько красноречивым, что я понял – это ничего не меняет. - Снова вы, седьмая! – раздался у нас за спинами встревоженный голос Шестьдесят Седьмого. Мы повернулись. За воспитателем шагал Психолог, он выглядел растерянным, но был явно не тем, кто привел Шестьдесят Седьмого сюда, скорее это Шестьдесят Седьмой его притащил с собой. - Что произошло? - Это Скелет, - сказал Ас. – Упал в обморок. - В обморок, значит? – переспросил Шестьдесят Седьмой, смерив нас подозрительным взглядом. Ас его выдержал и кивнул, Скрипка тоже поспешно закивала, только Вол даже не смотрел на воспитателя. - Не думаю, что это было бы не невозможно, - встрял Психолог. – Вы следили, чтобы он хорошо питался? Если честно, вряд ли кто-то из нас знал, как питался Скелет, начиная со вчерашнего ужина, поскольку с сегодняшнего утра мы его даже не видели. Однако Ас заверил Психолога и Шестьдесят Седьмого, что Скелет не такой дурак, чтобы с голоду помирать, но Шестьдесят Седьмой хмуро буркнул, что, верно, Скелет решил умереть от алкоголизма. Мы все дружно пожали плечами. Это было глупо скрывать, поскольку даже от одежды Скелета сильно воняло спиртом, должно быть, он пролил на себя то, что пил. В столь пьяном состоянии, в каком был он, ничего удивительного. - Что с ним? – напряженно спросил Вол. – Он оклемается? - Не могу ничего сказать, - пожал плечами Психолог, хотя Вол не сказал точно, к кому обращается. – Я еще у него не был, но узнаю. Простите… Он кивнул Шестьдесят Седьмому и выразительно посмотрел на меня. Это могло означать только одно – ты мне все должен высказать, Зеркальщик. Я был не в состоянии сейчас спорить. Стоило Психологу скрыться с глаз, как в лазарет тут же ворвались остальные. Впереди всех, конечно же, был Мелкий. Не хватало только Черного. И где его черти носят? - Где он? – вопил Мелкий, да так громко, что на него начали шикать медсестры. Мелкий не обращал на них внимания. – Я хочу знать, что с моим другом! Вы не имеете права скрывать от нас эту информацию! Кто был свидетелем происшествия!? Дайте мне того, из-за кого Скелет оказался в лазарете! Я или убью его, или пожму ему руку, в зависимости от того, спас он его или же угробил! Ну же!? Кто это?! Мелкий вопил так, потому что еще не знал всего. Он не стал бы так ерничать, если бы понимал весь масштаб катастрофы. Мы все попытались придать лицам такое выражение лица, чтобы Мелкому тут же все стало ясно. Он подкатил, начал было возмущаться, но заметил нас и заткнулся. Он понял сразу. И сложно было сказать, прочел ли он что-нибудь на наших лицах или кулак, который незаметно показал ему Вол, сообщил Мелкому плохую весть. Шестьдесят Седьмой скоро оставил нас одних, и мне пришлось пересказывать все сначала. - Кто такие эти они? – спросил я в конце, не дав им времени начать пудрить мне мозги чем-нибудь другим. Я понимал, конечно, что сейчас гораздо важнее состояние Скелета, но я знал, что если не спрошу сейчас, то не спрошу уже больше никогда. До выпуска оставалась неделя. - Мы не знаем, Зеркальщик, - сказал Гобой. – Никто не знает, они не подходят никогда к интернату, а мы не ходим в город, потому что… - Те, кто ушел в город, больше не возвращаются, - нетерпеливо кивнул я. – Я знаю это! - Мы думаем, что это просто жители города, - продолжил Мелкий. – Ведь в город уходят те, кто уходят. - Такого никогда не было, если ты хочешь знать, Зеркальщик. В прошлом году это случилось в первый раз, в этом году мы надеялись, что не случится. - А что в этом такого? Почему они идут туда, кто бы они ни были? Мелкий покачал головой. - Мы не знаем, но боимся, что это означает конец. - Конец чего? – тихо спросил я. - Конец другой стороны, - закончил за него Черный, появляясь за нашими спинами. – Возможно, что она разрушается.***
Скелет не пришел в себя и на следующее утро. Через два дня его увезли из интерната на скорой помощи. Нам сказали, что он в коме, но мы-то понимали, что на самом деле случилось со Скелетом, и что вряд ли даже современная медицина будет способна вернуть его к жизни. И хотя меня уверяли, что я ни в коем случае не виноват, я не мог поверить в это полностью. Я все думал, что Вол прав, что я полный дурак, тугодум и идиот, не способный понять даже самые элементарные вещи. Я мог бы не стоять и не пялиться на цепочку «людей» на дороге, я мог бы схватить Скелета и увести его с другой стороны раньше, чем он начал бы просвечивать. Возможно, думалось мне, я мог бы спасти его. А еще я мог бы не тащить его тело в реальность, я мог бы оставить его там, для Скелета. А теперь получалось, что на другой стороне он ни кто иной, как призрак, дух, простоя тень… И Вол соглашался со мной, хотя в его голосе я не услышал ни ноты обвинения. Вол был тем, кто умел говорить лишь фактами. В какой-то степени я был виноват. Это плохо отразилось на мне на следующий день, когда стало ясно, что состояние жизни Скелета под угрозой, я устроил истерику, которой позавидовал бы даже Крючок. Он тогда забился в угол, и черт его знает, кем я был в его глазах. Меня оттащили в лазарет, где Психолог напоил меня убийственной дозой успокоительного, и я уснул на середине нашего разговора, в котором я изливал ему душу, говоря о том, что и довело меня до такого состояния. Психолог моей вины тоже не видел. Но я бы удивился, если бы он ее там заметил. Я бы не удивился, если бы сам Скелет обвинил меня в этом. На следующий день я вернулся в спальню, поскольку находиться в соседней со Скелетом палате я просто не мог, а еще тогда приехала скорая помощь, и мы всем составом, включая и Скрипку, наблюдали в окно третьего этажа учебного корпуса, как Скелета на носилках грузят в машину и увозят в сторону города. Большого скандала не случилось – Скелет впал в кому из-за пристрастия к спиртному, которое в связи с его болезнью и довело его до такого состояния. Родители Скелета заявили, что дирекция и воспитатели плохо следят за детьми, но, как утверждал Психолог, до суда дело не дошло. Сразу после прощания в комнату к нам пришел Шестьдесят Седьмой, и было видно, что он не намерен уходить без ответов, которые мы могли бы ему дать, но которые вряд ли его устроят. Он стоял перед закрытой дверью спальни со сложенными на груди руками. На нем не было привычного пиджака, а рукава белой, несвежей и помятой рубашки были закатаны до локтей. Наверное, это должно было произвести на нас впечатление. Не знаю, как на других, но на меня это подействовало странно. Мне даже показалось, что он хочет нас этими руками порвать на мелкие кусочки. Некоторое время все молчали, и среди всего этого напряжения, единственным растерянным человеком выступал Крючок, но на него Шестьдесят Седьмой даже не смотрел. Молчание затягивалось, а поскольку становилось ясно, что никто из нас не намерен его нарушать (минута молчания по Скелету, минута за минутой, и они никогда не кончатся), это сделал воспитатель. - Вы были его друзьями и соседями, - сказал он так, видимо желая вызвать у нас совесть, но вызывал лишь раздражение, которое явственно отразилось на лицах Черного, Вола, Гобоя и Мелкого, и которое осталось более скрыто на лицах остальных, включая мое. – И когда он ни с того ни с сего впадает в кому, вы ничего не можете сказать по этому поводу? Раздражение сидящего рядом Мелкого представлялось мне пучком ярких, горячих и явно опасных искр, разлетающихся от него во все стороны. Кажется, что Мелкий вот-вот взорвется, и мне не хотелось находиться в этот момент рядом с ним, но я не мог отойти, а мое отползание выглядело бы так смешно и нелепо, что я остался на месте. - Да мы много, что можем по этому поводу сказать, - подал голос Вол, и мы все посмотрели на него. У Вола всегда на все свое мнение, и может статься, что оно не будет солидарно со мнением остальных. - Я слушаю, - кивнул Шестьдесят Седьмой. - Когда наш сосед напивается до беспамятства и впадает в кому, - с расстановкой продолжал Вол, и голос у него был такой, словно он пришел сюда отсчитывать Шестьдесят Седьмого, а не наоборот, - только мы и можем сказать, что он уже из нее не выйдет. Шестьдесят Седьмой нахмурился, ему не понравиться этот ответ, видно было, что ему надоело знать, но притворяться не знающим. За его спиной на стене висело зеркало, и в этом зеркале за его спиной кто-то стоял. Он настолько расплывчатый, видимый только мне, поскольку я единственный, кто смотрел в зеркало в этот момент, что я никак не мог понять, кто это, ведь это не Зеркальщик, и мне уже стало не так важно, что говорит Шестьдесят Седьмой. - Это связано с вашим… - Он сильно разволновался, видно, что он не хочет об этом говорить, но и молчать он уже не может. – Миром… В этой другой стороной, так? Напряжение Мелкого как рукой сдуло. Он равнодушно пожал плечами: - Может быть, она его слишком любила, - сказал он. По лицу Шестьдесят Седьмого можно сказать, что ему чуть ли не физически плохо, но почему он до сих пор не за дверью, никому из нас не ясно. Я продолжал смотреть в зеркало. Призрак прятался за спиной отражения Шестьдесят Седьмого, и мне его почти не было видно, но до меня начало постепенно доходить, кто это, и волосы у меня на голове готовы были встать дыбом, я замер и пропустил часть разговора, уловив лишь самый конец: - И вы за ним? Повисло молчание, Шестьдесят Седьмой постоял и ушел. Скелет ушел вслед за его отражением. Я повалился на подушку и закрыл глаза. Почему же Скелет, уходя, покачал головой?***
Она разрушается. Я могу понять, почему они так этим напуганы. Если другая сторона исчезнет, схлопнется, перестанет быть доступной для обитателей интерната, они не смогут этого пережить. Именно поэтому я отметил весеннюю истерию, именно поэтому в прошлом году ушли все выпускники, потому что они тоже об этом задумывались, поэтому они не хотели упускать своего шанса. Уйти надо еще успеть, и бог знает, задумывалась ли седьмая в прошлом году поступить так же, как и старшеклассники. «Это случится. Может статься, что не в этом и даже не в следующем году, но это произойдет». Что станет с интернатом, если другой стороны больше не будет? Он тоже перестанет существовать. Медленно, но верно. Дом забросят, снесут, приспособят для чего-нибудь другого. Потому что зачем он тем, кому нужны не стены, а чудеса? Почему они считают, что она разрушается? Может быть, она, наоборот, расширяется? Может быть, просто меняется? Но они чувствуют. И мне пока что не дано это почувствовать вместе с ними. Это понял Зеркальный дух. И только по этой причине он ходит за мной. Только что я должен сделать, пока еще остается загадкой. Про Скелета я никому не говорил. Возможно, он покачал головой, желая сказать, что я не виноват. Возможно, он не хотел, чтобы о нем, пришедшим проститься, узнал еще кто-нибудь, кроме меня, Зеркальщика, способного его заметить. А, может, он говорил: она не разрушается? Черт его знает. Призраки не умею говорить, они общаются только знаками, и это простое покачивание головой могло значить что угодно. Но после его прихода, мне стало легче, и я перестал себя винить. До выпуска оставалась одна неделя.