***
Мы вернулись в спальню молча. Я отпер дверь и пропустил Крючка вперед, он сразу же повключал весь свет, какой только был в спальне, и забрался на свою кровать, закутавшись в одеяло, словно мумия. Я же поехал к кровати Черного и принялся рыться в карманах его куртки, даже не задумываясь, что Черный со мной сделает, когда узнает, что я творю. Я искал сигареты. Я нашел почти пустой блок и зажигалку, подъехал к окну, но понял, что все равно не смогу открыть форточку, закурил прямо так. Остальные вернулись, когда я приканчивал третью и последнюю сигарету Черного. Дым висел под потолком, и в нем отражался свет от фонаря. Крота ввели за руку, иначе он точно бы не вписался в дверной проем без очков. Рыба уставился на меня осуждающе и пошел открывать форточки для проветривания, Черный замер, явно поняв, где я взял сигареты. Кажется, только Мелкий не удивился. - Зеркальщик курит. Что случилось? Я промолчал, не хотелось им ничего говорить, и дело было вовсе не в том, что я боялся, что мне не поверят. Гораздо страшнее было понять, что все, что произошло, реально, и у них считается вещью само собой разумеющейся. Выглянул из-под одеяла Крючок и дрожащим голосом сообщил: - Мы были на другой стороне. - Вот оно что! – присвистнул Мелкий, и, кажется, даже Черный простил мне свои сигареты, посмотрев на меня с такой жалостью… - И как тебе там, Зеркальщик? Я поперхнулся и очень долго кашлял, пытаясь переварить полученную информацию и связать одно с другим. Это плохо у меня получалось. - Какая, - сквозь кашель бормотал я. - Какая… Другая сторона? Мелкий посмотрел на меня огорченно, как будто я разбил его самую крепкую веру в деда Мороза, подъехал, постучал по спине. Я затушил так и не докуренную до конца сигарету. - Долго вы там были, Крючок? – нарушил установившуюся в спальне тишину Ас. - Чуть-чуть, - сказал Крючок, который начал постепенно приходить в себя, когда вокруг стало привычно много знакомых людей. – Зеркальщик не захотел вставать. - Яаааасно, - протянул Мелкий. – Не расстраи… - Отвалите от меня, - сказал я им, вернулся в кровать и отгородился от мира сего одеялом.***
Меня разбудили голоса. Я лежал неподвижно, вслушиваясь в диалог Мелкого с Черным. - Пора бы ему понять, что к чему. Какой непонятный экземпляр попался! Даже Крючок и тот понял все раньше него! – сокрушался Мелкий. – Надо взять его с собой, Черный. Сегодня. - Надо? - переспросил Черный. – А кто его потащит-то, а? - Ну, - Мелкий, кажется, усмехнулся, - выбор не велик. Черный вздохнул. Мелкий визгливо воскликнул: - Ему давно пора все понять!.. И притих, поняв, что говорит слишком громко. Не было больше смысла притворяться спящим. - Кому пора понять? – хрипло спросил я, переворачиваясь к ним лицом. - Да не суть важно, - затараторил Мелкий. – Ты завтрак пропустил. Просыпайся, Зеркальщик, скоро собрание в актовом зале. Опять одно и то же. Я сел, потер глаза, вспомнил происшествие вчерашней ночи, свою реакцию и подумал, что мне давно пора прекращать удивляться всяким странностям. Еще жутко хотелось переговорить с Психологом. Непонятно откуда взявшаяся рука Крючка, мои ноги с не мертвыми нервами и мышцами… Все это требовало вырваться наружу, но говорить об этом с кем-то из седьмой не хотелось. Они опять только запутают меня. И, наверное, еще больше испугают. Разговор Мелкого с Черным я забыл почти сразу. - Я вчера перенервничал, - пробормотал я, слезая с кровати и направляясь в ванную. - Ничего со всеми бывает, - миролюбиво согласился Мелкий. – Ну послал ты нас, ну и что? От этого мне стало только совестливее, и хотя я сам дал себе совет не спрашивать о чем бы то ни было Мелкого, не удержался: - Как мы с Крючком попали на ту сторону? Ничего вокруг нас не изменилось. - Просто было темно, и ты не стал приглядываться, - охотно ответил тот. – А так разница есть, если тебе так легче будет. Перестань, Зеркальщик, ты сам все поймешь! От меня опять отговаривались! Я надулся и замолчал. Мелкий искоса на меня поглядывал, кажется понял, что я на него обиделся, но ничего не сказал, наверное, был уверен, что я сам все пойму и попрошу у него прощения. Мы въехали в актовый зал. Места уже успели занять все. Лучшие достались девушкам, на первые рассадили тех, кто помладше, и хотя в интернате было полно малышни от шести лет, но сейчас их в зале не было. Малышню вообще старались держать от «вредного» влияния старших как можно дальше. В принципе, сейчас тут находились лишь те, кому от тринадцати и старше. До меня только сейчас дошло, что сегодня тридцать первое число, в полночь наступит новый год – случится то самое событие, ради которого я, собственно, и остался в интернате. И не смотря на потрясение, испытанное вчера, я обрадовался этому. Может быть, сегодня меня ожидало что-то похуже того, что было вчера ночью, но я все равно ждал этого с нетерпением. Вот так вот и меняются люди, как бы это прискорбно ни звучало. Колясочники пристраивались в задних рядах и в проходах. Мы с Мелким отыскали остальных из седьмой и пристроились рядом. Я подъехал к задумчивому Асу и спросил, зачем всех собрали. - Новый год же, Зеркальщик, - усмехнулся он. – Или ты думаешь, что его здесь не празднуют? Будет лекция о том, что нам можно просидеть в этом зале хоть всю ночь, но ни в коем случае нельзя пить, или шататься по интернату, или еще чего… Они каждый год что-нибудь новенькое придумывают. Это все Шестьдесят Седьмой. Он бы и сам с нами остался, но боится. - Чего боится? – не понял я. Ас посмотрел на меня так, что мне расхотелось его расспрашивать дальше. - Не нас, если ты это подумал, - сказал он. – Его никто с собой не возьмет, но он боится увидеть, как мы уходим. Странный, если честно, человек. Наверное, он подумал, что я начну спрашивать дальше, но у меня опять пропало желание это делать. Еще бы ему не попасть, когда на любой твой ответ отвечают подобным образом! Ас, в принципе, был прав. Сначала выступал директор, поздравлял нас с новым годом, не стал поздравлять с каникулами, по его словам успеваемость воспитанников интерната оставляет желать лучшего, он бы вообще каникулы отменил и посадил нас за парты, только вот учителя начнут возмущаться. Еще он что-то говорил о том, что выделяются все средства для того, чтобы провести какие-то ремонты в спальнях, но этого никто не слушал. Всем в своих спальнях и без ремонта было хорошо. Ремонт только разрушил бы весь уют, сложившийся в помещениях. Потом выступали воспитатели старших – Сорок Пятый, Шестьдесят Седьмой и три дамочки – воспитательницы у девушек. Шестьдесят Седьмой окинул всех таким пристальным взглядом, что в зале, кажется, действительно стало тише. Он сказал, что будет лично следить за порядком в эту ночь, что не позволит ни одному происшествию случиться, что не позволит ни одному воспитаннику пропасть. Я не очень понял, почему после этих слов по залу пронеслись смешки. Мне даже показалось, что все тут находящиеся как раз планировали побег из интерната, а Шестьдесят Седьмой об этом как-то просек. О чем говорили другие, я даже не прислушивался. После того, как все сказали все, что хотели, в зале началась возня. Начали сдвигать кресла к стенам, освобождая центр помещения. Моя помощь в этом никому не была нужна, поэтому под шумок я и свалил в лазарет. Надо было повидаться с Психологом. Найти его оказалось не так-то просто. Он только что вышел из чьей-то палаты, когда я заметил его. - Психолог, - не громко окликнул я и подъехал. - Привет, Стас, - кивнул он, пожав мне руку. – Чего приехал? - Поговорить надо. - Вот как? – Психолог, кажется, был всецело поглощен в чтение каких-то бумаг у него в руках, а на меня у него времени не было. Я раздраженно вырвал листы у него из рук и отшвырнул в сторону. Они разлетелись по всему коридору. Психолог поднял брови. - Что же ты так нервничаешь, Зеркальщик? И я прямо тут, задыхаясь от сказанных слов и от того, с какой скоростью они из меня вылетают, рассказал ему все, что случилось этой ночью. Психолог прямо там опустился на скамью, глядя на меня так, будто я только что доказал ему, обосновав научно, почему Дед Мороз действительно существует. Я замолчал и часто задышал. - Вот скажи мне, - проговорил я. – Чисто теоретически, я мог бы ходить? Когда-нибудь? Психолог окинул меня взглядом, задержав его на моих ногах. Я знал ответ, ему не надо было ничего говорить, он и не стал. - Но ты ведь и не ходил, Стас, - тихо сказал он. - Я мог! – я почти что это прокричал. – Я чувствовал. Ты не поймешь, я и сам не сразу понял. Вот они, ноги, безжизненные, если уколоть, будет больно, но тело они не держат, не двигаются, как не напрягайся, а тут то же самое, только… только ты можешь ими двинуть, если захочешь, если сделаешь это… Откуда тебе знать? Ты ведь даже не замечаешь, как ходишь… Психолог посмотрел на меня внимательно, но не без укора. - Не замечаю? Вот какого вы, колясочники, о нас, ходячих, мнения? - Только не говори, что обиделся, - проворчал я. - Нет, конечно, - Психолог потер переносицу. – Мне просто надо подумать. - Подсказать? – любезно предложил я. – В том и отличие другой стороны, Лех, что там я могу ходить, а Рыба мог бы говорить, а у Крючка есть руки. - Это они тебе сказали? - Не надо быть гением, чтобы догадаться, - фыркнул я. – И как бы туда не было опасно ходить… - Они будут это делать, потому что там они могут то, чего не могут тут, - закончил Психолог. В коридоре, где пол устилали чистые и исписанные листы бумаги, воцарилась тишина.***
Пообещав Психологу, что я к нему еще заеду после (или до, это как получится) полуночи, я решил вернуться в актовый зал, но меня оттуда прогнали, указав на самодельную табличку: «Колясочникам не входить!» "Не входить, вот придурки", - думал я, уезжая оттуда. Я, конечно, оскорбился, но не настолько, чтобы впадать в депрессию. Я вернулся в спальню, думая, что Мелкий, которому, кстати, тоже вход в актовый зал был запрещен, тоже там, что седьмая готовиться к новому году, но в комнате я застал только Крота с Крючком. Ни тебе распакованных запасов Черного, ни елки, о которой всю последнюю неделю кричал Мелкий. Куда они все только делись? Об этом я и спросил у Крота. - Готовятся, - туманно сказал он. Кажется, не он остался, а его не взяли, поэтому Крот выглядел расстроенным. Ну готовятся, пусть готовятся. Я поездил по комнате и начал одеваться, чем привлек внимание Крючка. Из спальни я выезжал вместе с ним. Погода тридцать первого декабря была точно такой, какой ей и полагалось быть, как мне казалось: на улице свистел ветер и забрасывал все, что попадалось ему на пути белыми, холодными и колючими пригоршнями снега. Я съехал с пандуса и застрял в сугробе, поздно сообразив, что колясочнику в такую погоду передвигаться особенно сложно. Крючок неуклюже, грозя рано или поздно свалить меня в снег, вытащил меня из сугроба и покатил по узкой для коляски протоптанной тропинке. На середине двора мы остановились. Я зачерпнул снега и попытался сделать из него снежок, но снег в руках был холодным и лепиться ни в какую не желал, тогда я снял перчатки и утрамбовал его теплыми пальцами, от чего ладони сразу же стали ярко-красного оттенка. Крючок тоже пытался сделать с помощью своих протезов что-то отдаленно похожее на снежок, но, увы, пластик совершенно не хотел радовать Крючка. Он выронил снег и уныло опустил голову. Я подбросил свой снежный заряд на ладони и швырнул в сторону ворот. Снежок разбился о сетку и рассыпался. Крючок стоял рядом, вжимая голову в плечи, в смешной красной шапочке с помпончиком. - Ты же знаешь, Крючок, - я вздохнул, - надо до конца застегивать куртку. Ты же простудишься… Крючок смиренно наклонился ко мне, и я принялся перевязывать ему шарф на шее и застегивать «молнию» на его пуховике. Раньше, когда мне приходилось помогать Крючку одеваться, мыться, есть, я всегда чувствовал себя глупо и неуютно, и в какой-то мере был, наверное, прав. Теперь же этого чувства не возникало. Крючок был, по сути своей, ребенком, и за ним надо было присматривать. Сейчас я чувствовал себя за него ответственным, ведь это я вывел его в такую погоду на улицу, и если Крючок простудится, это будет полностью моя вина. Мне раньше приходилось нянчится с Мелкой, но с Крючком было все по другому. Одно дело объяснять маленькой двухлетней девочке, почему нельзя засовывать вилку в розетку или залезать на высокий подоконник, совсем другое когда взрослому с виду парню. И именно это ужасало. «На другой стороне он же не такой, - подумалось мне. – Там он все понимает… Или нет?» Это было сложно вообразить. Если тут ты толком не можешь понять, почему горит лампочка, и думаешь, что те, кто зажигает свет, волшебники, и если в каком-то другом месте даже теория относительности становится проста до уровня дважды два… Это невозможно. Я вспомнил ночь, когда лунатик-Крот куда-то ушел, а я с Крючком каким-то образом оказался на другой стороне. Он не показался мне тогда каким-то другим. Хотя, может быть, его испуг не позволил мне увидеть нужное? - Не холодно? – спросил я Крючка, нахлобучивая на красную шапку темно-серый капюшон. Крючок пожал плечами и затолкал мою коляску в сторону ворот. «Почему именно туда?» - подумал я, наблюдая, как становятся ближе автоматические ворота и будка сторожа. - Ты не ходишь на другую сторону, Крючок? – спросил я, прежде, чем хорошенько подумал, что говорю. Крючок ощутимо напрягся, словно он находился на экзамене, и его сейчас начнут спрашивать о непонятных ему вещах. - Там страшно, Зеркальщик, - тихо сказал он с такой мольбой в голосе, что мне стоило бы прямо тогда заткнуться, но я спросил: - Почему? Там у тебя есть руки, пальцы… Крючок потупился, а до меня только сейчас дошло. Чем я занимаюсь? О другой стороне надо говорить с кем-то другим, а не с Крючком, он слишком ее боится, по непонятным пока мне причинам, и слишком мало понимает, чтобы мог понять я. Я уже открыл рот, чтобы сказать ему, чтобы он забыл об этом вопросе, но Крючок внезапно сказал: - Руки – это круто. Руки лучше чем ноги, Зеркальщик. Мелкий говорит, что я так считаю, потому что у меня нет рук, а не ног, но он не прав. Я слушал молча, зная, что сейчас Крючок говорит на пределе своего понимания. - Но там, - Крючок выглядел жутко расстроенным, - они хоть и есть, все остается таким, каким было. Там очень страшно и одиноко, Зеркальщик. - Но почему там страшно?! – крикнул я, и сделал ошибку. На Крючка нельзя было кричать, он тут же залился слезами, отступая от меня спиной назад, как от свирепого льва, готового на него вот-вот наброситься. В минуты его нервных срывов Крючка нельзя оставлять одного, так что если он сейчас убежит, а я точно не смогу его догнать, он может с собой что-нибудь сделать. И виноват буду я. Надо было Крючка чем-то отвлечь. - Прости, - сказал я, пытаясь вылезти из сугроба, но колеса намертво застряли на слишком узкой тропинке. – Я не на тебя кричал, Крючок, просто я не понимаю. Возьми же себя в… - я осекся, дернулся в направлении все еще отступающего Крючка и свалился в холодный сугроб, провалился по самую макушку и вынырнул из снега, словно действительно упал в воду. - Черт, - шипел я сквозь зубы. – Крючок, ты должен мне помочь. Тот отступать перестал, но с места не двигался, наблюдая, как я беспомощно барахтаюсь в сугробе. Перчатки я еще тогда снял, теперь руки ныли от жуткого холода. - Пожалуйста, Крючок, - почти взмолился я, но тут распахнулась сторожка, и оттуда выскочил старичок в черной форме, подбежал ко мне и укоризненно посмотрел на застывшего Крючка. - Чего же ты стоишь-то? – спросил он его, с кряхтением выуживая меня из сугроба. - Не надо, - сказал я. – Он не понимает, не трогайте его. Крючок смотрел на старика с подозрением. Он не очень любил незнакомых взрослых, а сторожа сменялись постоянно, он не успевал привыкать даже к пяти вахтершам, которые дежурили на первом этаже жилого корпуса, сменяя друг друга, не то, чтобы привыкнуть к каким-то «привратникам». Помнится, как-то на плановом мед осмотре, Крючок закатил жуткую истерику, поскольку его оставили в компании трех незнакомых врачей. Пришлось Черному идти и успокаивать Крючка, у других бы не вышло. Черный тогда весь прием с ним просидел. - Поставь коляску, - попросил его я, и Крючок сдвинулся с места, осторожно прошел мимо сторожа и меня, поднял коляску и даже помог старику меня туда погрузить. - Сами справитесь, или отвезти? – с сомнением косясь на Крючка, спросил сторож. - Не надо, спасибо, - сказал я, а Крючок торопливо повез меня обратно в здание. - Сегодня же новый год, Крючок, - сказал я. - Угу, - согласился он. – На другой стороне тоже новый год.***
Весь день все носились туда-сюда, как обезумившие. У Психолога вахта по лазарету, надо было присматривать за теми, кто там лежал, но желал принять участие в всеобщем волнении, я не мог с ним поговорить сейчас. Я лежал в кровати, Крючок сидел рядом, замотанный в одеяло, чтобы точно предотвратить всякую его возможность заболеть, и слушал, как я читаю ему комиксы и показываю картинки. Один раз приехал Мелкий, посмотрел внимательно, сказал «А, бездельничаете» и уехал, прихватив с собой все подушки, какие только нашел. Стал похожим на сугроб, с которого ссыпались перья. Я ни у кого не спрашивал, что происходит. К девяти часам вместе со всеми я сидел в актовом зале, где начался праздник. Ревела музыка, стоял у двери в зал хмурый Шестьдесят Седьмой. Девушки разоделись в короткие юбки и тонюсенькие кофточки, стучали каблуками, а им вслед неслись свист и гогот. Кто мог, танцевал, кто не мог тоже пытались. Я тихонечко сидел у стенки и наблюдал за так называемой дискотекой. Забавно, если честно. Представьте себе стадо обезьян, которых пустили на танцпол. Вот так это и выглядело. Не потому, что все тут были обезьянами, а потому, что мало, кто мог действительно нормально двигаться. Насколько мне было известно, треть воспитанников интерната не ходячие – колясочники и те, кто прыгал на костылях. У других нет каких-либо частей тела, другие плохо видели, слышали, говорили и двигались. Часть была, как наш Крючок. Он далеко от меня не отходил, и глядел на мельтешение людей с опаской. Он явно боялся потеряться. Казалось, тут собрались все, разве что совершенной малышни не было. Но у них свой праздник – детский утренник. Они довольны. К пол двенадцатому веселье поутихло, дверь актового зала, тут же ставшего очень и очень тесным, когда в него собралось столько народу, закрылась. Видимо, Шестьдесят Седьмой уже ушел, раз позволил всем так просто остаться без присмотра. - Пятнадцать минут! – завопил Мелкий, как только в зале воцарилась относительная тишина. Я даже не успел понять, что значат эти пятнадцать минут, а Мелкий уже был рядом со мной, за ним шел Черный. - Сейчас ты все-все поймешь, Зеркальщик, - пообещал Мелкий. - О чем? – на всякий случай уточнил я. - О другой стороне, - подмигнул Мелкий. - Я уже понял, - пробормотал я, косясь на пластмассовые протезы Крючка. – Там у всех есть то, чего нет тут. - Смотри-ка какой догадливый! – изумился Мелкий. - Ага, и строит из себя дурака, - усмехнулся Черный. – Сейчас случится то, что ты бы раньше назвал чудом. Я насторожился. Мне казалось, что у меня и у этих ребят разное понятие о чудесах. Чудо – это сделать незрячего зрячим, не ходячего… Я подавился своими же мыслями и велел себе заткнуться, прикусив кончик языка. Сделать безрукого способным держать что-то в пальцах? Или все-таки показать прошлое, или возможное будущее, или вызвать Зеркального духа, или разбить стекло, порезать о него руку, а потом понять, что оно целое?.. Что из этого чудеса, а что кошмар? Я понятия не имел. На Черного я смотрел, как смотрит кролик на удава, и он (удав то бишь) этим наслаждался. Возня в зале прекратилась, все расселись, кто на столах, кто на сцене, кто прямо на полу. Колясочники жались к стенам, чтобы не мешать тем, кто мог ходить. Я никогда не думал, что в интернате есть кто-то главный. Нет, я не имел в виду директора или Шестьдесят Седьмого. Из воспитанников. Есть ли какой-то авторитет? Я не задумывался над этим раньше, и об этом никто не говорил. Для меня чей-то авторитет сводился к отношением Черный - Крючок. Ну, то есть Черный для Крючка был абсолютным авторитетом, и его приказы не нарушались. Зато Скелет, или Мелкий, или Гобой те могли спорить с Черным хоть до хрипоты, и плевали они на его авторитет среди Крючка с Кротом. Что я точно знал, что у меня нет вообще никакого авторитета. Не заслужил, наверное, а может не вел себя подобающе. Мне и кличку-то придумали спустя два месяца моего пребывания в интернате. Я знал, что Смерть «вожак» экзорцистов, но это скорее всего значило, что он этот «клуб» и организовал. Вряд ли это значило, что все «охотники на привидений» будут ему за милую душу подчиняться. Не говоря уж о тех, кто в этот «клуб» даже не входил. Психолог, допустим, тоже имел авторитет среди слабоумных, но это уже вообще отдельный разговор. Впрочем, я вспомнил это только для того, чтобы разобраться, кто же залезет на трибуну и начнет от туда вещать? Мелкий? Вполне может быть, но он пристроился рядом и потирал руки, словно готовился получить невесть какую прибыль. Черный? Тот тоже стоял поблизости, обнимая за талию какую-то высокую и худющую девчонку. По-моему, это была десятая за этот вечер, кого он вот так вот обнимал. Смерть? Кот? Кто-то, кого я еще не знаю? Это был сюрприз, когда на сцену за трибуну, с которой обычно вещал директор или кто-то из педагогического коллектива, встал (сказать точнее забрался на нее верхом) Скелет. - Он что там делает? – вслух удивился я. Я бы не пережил новости, что Скелет в интернате самый что ни на есть авторитет. Мелкий оскалился: - Слово ему предоставили, - пояснил он, - как лучшему из Прыгунов. Много кто мог с ним поспорить, но возраст взял свое. Мог бы Смерть выступать, но Скелета куда веселее слушать. Я только понял, что из всех Прыгунов, кроме Смерти, Скелет был самым старшим, поэтому самым опытным. Я принялся слушать то, что он хотел сказать всему залу: - В общем-то, - начал Скелет, явно нервничая, ведь на него глядело, я не знаю, какое количество глаз, - как уже сказал Мелкий, у нас пятнадцать минут, а потом и вся ночь. Желаю всем провести этот праздник хорошо… Уж постарайтесь. Нестройный гул голосов одобрения пронесся по залу, а я недоумевал, почему Скелет говорит так, будто бы все будут праздновать новый год (или что они там собрались праздновать) по отдельности? Кажется, все тут и собрались, чтобы сделать это всем вместе… Или я опять чего-то не понял? Скелет тем временем продолжал: - Не активных тоже берем, постарайтесь, чтобы никого не забыли. За неразумными следить! – последнюю фразу Скелет рявкнул так, что не оставалось сомнений, в прошлом имел место быть случай, закончившийся не очень хорошо. Зал заворчал, будто бы рассерженный, что им напоминают такие элементарные вещи. - И если есть такие, как наш Зеркальщик, - Скелет усмехнулся, - постарайтесь объяснить помягче. Наш с ума скоро сойдет… Зал засмеялся, определенно надо мной. Хорошо, что тут было темно, иначе то, что я покраснел, как варенный рак, было бы видно всем. Ну, спасибо, Скелет… Кстати, что он имел в виду? - У меня все, - Скелет спрыгнул с трибуны. – Уже пора, о возращение никто не беспокоится. - Возращении? – переспросил я. – А разве мы куда-то уходим? - Ох, Зеркальщик, - вздохнул Мелкий. – Хватайся за Черного. Все поймешь потом. - А почему нельзя сейчас сказать? – проворчал я. – Я не хочу идти туда, куда вы соб… - я заткнулся, кажется, поняв, Мелкий смотрел на меня с гастрономическим интересом. - Зачем говорить, если ты сам скоро все увидишь? Зал волновался, все переходили от одного человека к другому, брались за руки. По моей спине пробежал, холодок, но убежать я не мог, уехать тоже, Мелкий сказал, что коляска мне не нужна, и сдернул меня на пол. Я валялся на истоптанном полу, Черный держал меня за шкирку, как щенка, рядом сидел Крючок, обхватив локтем мою руку, другую сжимал Мелкий. Все ходили и хватались друг за друга минут пять. За это время Черный успел смениться Скрипкой, Мелкий Асом, только Крючок от меня так и не отцепился, хотя и провожал Черного печальными глазами. Еще к нам присоединился Крот и Рыба с рыжей девчонкой, которых я постоянно видел вместе о чем-то «разговаривающих». По мнению Мелкого у них были «шуры-муры», но остальные развеивали эти слухи, говоря, что они просто очень хорошо дружат, а Лиса – так звали эту рыжую девушку – вообще влюблена в какого-то парня из шестой. Мелкий все равно настаивал, что Рыба влюблен. Только что думает сам Рыба, нам не удалось выяснить. Он краснел, сердился, но не говорил. - Ас, - прошептал я, - это то, о чем я думаю? - Откуда мне знать, о чем ты думаешь? – резонно осведомился Ас. - Мы собираемся призрака вызывать? Коллективный круг, как у… Я не договорил, потому что Ас расхохотался так громко, что на нас начали поглядывать. Я даже услышал голос Мелкого, громко кому-то объясняющий: «Опять Зеркальщик какую-нибудь чушь сказал». - Ну ты и дал, - вытирая выступившие на глазах слезы, сказал Ас. – Вызов призрака… Посмотрел бы я, как это сделать в новогоднюю ночь… Ох, Зеркальщик, мы на другую сторону идем. - К-куда? – спросил я. Такая мысль была в моей голове, но я почти сразу ее отбросил. Всем на другую сторону? Зачем? Я не успел задать эти вопросы, успел заметить только, как закатил глаза Ас, как захныкал Крючок, жутко другой стороны боявшийся, а потом погас свет. Именно, что погас – погасли все свечи, причем это было сделано специально, никаких тебе спецэффектов, вроде ворвавшегося ветра в окно. Я испытал какое-то странное чувство, мне показалось, что это уже было, что я это проходил. Неудивительно, ведь так уже было на сходке экзорцистов. Совершенно темно не стало – все еще светился за окном фонарь, светился снег, стучащий в окна актового зала. По мне так ничего не изменилось, кроме одного… Я снова почувствовал, что могу встать. Это было странное ощущение и, как я уже успел однажды заметить, дикое. Но на этот раз я был готов. Снова начали зажигать свечи, не ходячие вставали, не говорящие кричали. Я снова чувствовал сильные и цепкие пальцы Крючка на своем локте. Я оглядывался вокруг, как дикий загнанный зверь. Люди прощались друг с другом и стайками расходились. У каждого теперь свой собственный праздник. Каждый встретит новый год в кругу своей «семьи». Я сидел на полу, глядел на свои ноги и то и дело шевелил пальцами на них. Это было забавно. Я попытался согнуть колено, но мышцы разодрала боль, не особенно сильная, но неприятная. И все-таки это было здорово, ощущать, что ноги тебя слушаются. - Не напрягайся, - улыбнулся Ас, легко вставая на ноги, лишь чуть-чуть поморщившись и пошатнувшись. Я смотрел на него во все глаза и не мог представить, что совсем недавно – пару минут назад! - он еще сидел в инвалидном кресле и даже пальцем на ноге не мог пошевелить. Ас продолжал мне улыбаться. - Чем чаще сюда ходишь, тем легче, - сказал он. – Извини, но пока ты нормально еще не походишь… - Перестань его огорчать, - проворчал знакомый голос, и я резко повернул голову, увидев Мелкого. Вот кто изменился больше остальных. Карлик подрос. Не то, чтобы очень, но он стал в два своих роста, но едва ли достал бы высокому Черному до плеча. Но все-таки его фигура смотрелась симметрично, пропорционально. Была шея, в меру длинные руки, достаточно широкие плечи, нормальный торс, ноги – он мог ими двигать, он мог на них стоять… Во всем остальном Мелкий остался Мелким – светлый ежик волос на голове, голубые блестящие от постоянного энтузиазма глаза, широченная улыбка. - Красавец, правда? – спросил он, с гордостью выпятив грудь. Я не слушал, я рассматривал остальных. Крючок сжимал и разжимал кулаки, опасливо глядя на расходящуюся толпу. Может быть, он и чувствовал себя не в своей тарелке, но присутствие стольких знакомых ему людей, которые точно его в беде не оставят, придавало Крючку смелости. К своей великой грусти я отметил, что с пониманием у Крючка не стало лучше. Крючок, который не мог ложки нормально держать даже с помощью протезов, теперь имел кисти рук, такие ловкие и цепкие, как, наверное, у обезьяны. Я помнил, насколько эти руки сильные, поэтому не хотел бы попасть под них сгоряча. Я заметил подбирающегося к нам Вола. У него теперь были ноги. Нормальные ноги, ниже колен были икры, лодыжки и ступни. Он был бос, поскольку раньше обувь ему, в принципе, не была нужна. Он шел какой-то развязанной, пружинящей походкой, и теперь гора его мышц казалось еще более внушительной чем раньше, когда ему приходилось передвигаться на коляске или на костылях. Теперь он мог бы бегать кроссы, заниматься тем спортом, каким не мог до этого. И как бы натянуты наши с ним отношения не были, я только порадовался за него. Я вообще сейчас не мог ощущать ни к кому злости. Черный не изменился, но я заметил, что теперь на руках у него по стандартному набору пальцев. Он и раньше легко управлялся двупалыми клешнями, но теперь блок, зажигалка и сигарета крутились у него в руках так изящно, что он мог бы показывать фокусы, и был бы на высоте. Он посмотрел на меня с усмешкой и предложил сигарету. Я отказался. Скрипка выпрямилась во весь рост, теперь она, пожалуй, была выше меня сантиметров на пять, не меньше. Стройная и красивая, она меньше всего изменилась внешне. Просто раньше она горбилась, а теперь могла бы стать моделью, самой изящной за всю историю рекламы. Я поймал себя на этих пошлых, на мой взгляд, мыслях и покраснел. Перевел взгляд на Гобоя. Теперь он все слышит, наверное, даже лучше, чем я или даже лучше, чем летучая мышь. Какие прекрасные мелодии он играл, когда был со слуховым аппаратом, и какие бы сейчас смог играть, когда он идеально слышит каждую ноту, каждый звук… Крот в кой-то веки смотрел на мир прояснившимися глазами. Они были у него серыми, и вовсе не потому, что он плохо видел, а потому, что так пожелала природа. Этот оттенок серого был настолько светел, что, казалось, глаза у Крота действительно бесцветные. Наверное, теперь он и в темноте мог бы отлично видеть. Крот аккуратно снял с себя очки и положил их в карман. Он широко улыбался, и было видно, что он просто счастлив. Он рассматривал всех с таким интересом, что я понял, он плохо видел нас до посещения другой стороны. Крот задержал взгляд на мне, он смотрел так долго и пристально, что я смутился: - Впервые так хорошо вижу тебя, Зеркальщик, - смущено сказал он и отвел глаза, хотя я замечал, что он то и дело снова кидает на меня взгляды. Скелет заметно прибавил в весе, хотя так и остался худющ. По крайней мере его лицо стало не таким бледным, как обычно, а на щеках даже появился румянец, как бы пошло это не прозвучало. Я знал, что Скелету сложно давались физические нагрузки, он был достаточно слаб, даже Крот, наверное, мог бы повалить его, если бы захотел. Я не сразу это понял, ведь Скелет всегда так уверенно, так сильно держался, что представить себе его не способным кого-то одолеть, было просто нереально. Теперь же я вдруг осознал, что Скелет стал самым сильным человеком в этом зале. Наверное, даже Волу с ним не сравниться. Рыба стоял и улыбался, я все никак не мог понять, что же в нем не так, пока до меня вдруг не дошло: да он же теперь может говорить! У меня даже перехватило дыхание. Рыба, голоса, которого я не слышал ни разу за эти четыре месяца, может сейчас заговорить, сказать мне все, что думает. Я смотрел на него с открытым ртом и жал, когда он вымолвит хоть слово. Рыба заметил меня и, улыбнувшись, проговорил: - Да не пялься ты так, Зеркальщик. Голос у него был низкий, красивый, какой-то бархатистый. Я моргнул, так странно прозвучал этот голос в исполнении Рыбы. Мне почему-то казалось, что голос его будет выше, будет более мелодичен. Рыба не басил, это бы красивый тенор. С таким голосом петь в операх, тянуть и тянуть ноты. Рыба-певец. Мне это понравилось. Зал уже почти опустел, когда я, наконец, рассмотрел всех. Помимо Скрипки с нами осталась Лиса, стоявшая позади Рыбы, чуть улыбаясь. Все в сборе? - Вставай, Зеркальщик, пойдем, - сказал Мелкий, подскакивая и вздергивая меня на свои плечи. Он оказался на удивление сильным. Я попытался удержаться на ногах, но не устоял и потерял равновесие. Меня подхватили, придерживая с двух сторон. Я почувствовал себя готовым разрыдаться обиженным ребенком. Это же надо так! Получить здоровые ноги, которые и километр могут пробежать, и трехметровую яму перепрыгнуть, но не мочь сделать ни одного шага! Это, черт возьми, не справедливо! Я застонал сквозь зубы от досады. - Не переживай, Зеркальщик, - проговорил Ас, пристраиваясь справа вместо начавшего заметно сопеть от натуги Мелкого, - я тоже первый раз не мог встать. Ты же давно не ходил, верно. - Сколько себя помню, - пробормотал я. И это была чистая правда. - Ты быстро вспомнишь, - пообещал мне Ас. – Через пару часов вполне сможешь держать равновесие и ходить. Только ноги все равно будет болеть. Он криво улыбнулся, а я снова попытался встать на ноги. Мне это удалось. Это было странное, непонятное ощущение. Я никогда еще не стоял на высоте своего собственного роста. Пол казался невозможно далек, а две новые опоры не совсем устойчивыми. Я сделал шаг и снова чуть не упал. - Куда мы идем? – спросил я, спустя минут пять. - В спальню, - отозвался Черный, поддерживавший меня слева. – Там уже все готово. - Мы… - я запнулся. – Мы тут на всю ночь? - Конечно! – воскликнул Мелкий. – Вся новогодняя ночь принадлежит нам! И проведем мы ее на этой стороне! Я задумался. - А как же Шестьдесят Седьмой? – спросил осторожно. – Что он подумает, когда придет на проверку, но не найдет ни одного человека в актовом зале? - Он знает, - сказал Рыба. Я не привык еще, и все вздрагивал от звука незнакомого голоса. – Он отлично знает, что мы все уйдем. Я поперхнулся и вытаращил глаза. - И как он… Откуда... – я не знал, что сказать. - Шестьдесят Седьмой отлично знает, что мы ходим на эту сторону, - пояснил Мелкий. – Он отлично знает, почему. Но он, как ты, Зеркальщик, знает, но не хочет признавать очевидные вещи. Он боится другой стороны не меньше Крючка, но по другой причине. - По какой? – тихо спросил я. Ответом мне стала тишина, предлагающая все понять самому. Я уже понял принцип. Легче показать, чем рассказать то, во что все равно не поверят. Поэтому мне ничего не говорили, думали, что я рано или поздно попаду на эту сторону и все сам пойму. Да только я, как выражался Мелкий, оказался слишком твердолобым и не способным поверить в… чудо… Я еще не определился, чудо ли это или все-таки кошмар. - В общем, он не может запретить нам сюда уйти, - продолжал Мелкий. – И боится, что мы потянем его за собой. - Почему Крючок так боится этой стороны? – тихо спросил я. - Ты хочешь допрос или все-таки праздник, Зеркальщик? – прищурившись, спросил Мелкий. – Давай ты задашь все интересующие тебя вопросы потом? И как бы мне не хотелось узнать все сейчас, я не стал настаивать. Мы пришли в комнату, в нашу седьмую. Там вроде бы все было, как обычно, но я заметил, что некоторые вещи стоят не на своих местах, нет одних, зато есть какие-то другие. Эта сторона не отличалась от другой почти ничем, лишь мелкими нюансами, которые надо еще заметить. Пока другие выгружали запасы алкоголя (вот где были тайники Черного! А я искал бутылки в тумбочках!), я, хватаясь за все, что попадало под руку, ходил по комнате. Я чувствовал себя заново рожденным человеком. Я был счастлив. Потом меня позвали, я кое-как доковылял до всех, кто сидел в кружок на полу, и сел рядом. Мне выдали стакан, отсчитали секунды, и мы встретили новый год. Мы встречали его там, где все было по-другому. Где парализованный мог двигаться, где безрукий сам держал свой стакан, где глухой играл, а немой пел. Я ходил по комнате, не зная, что я умею это делать.