Другая сторона

      С тех пор, как я ездил домой, прошло уже две недели. Я решил прислушаться к совету Аса и не ездить туда слишком часто, чтобы меня постоянно не терроризировали просьбами что-то купить или что-то доставить, но родители взяли моду приезжать ко мне самим, так что раза два в неделю они тут появлялись. Впрочем, встречи всегда происходили в отдельном кабинете и не больше, чем час или полтора. Объяснялось это тем, что многие воспитанники интерната просто не любили, когда в их комнатах, их коридорах (а вообще я понял, что в их доме) находится кто-то посторонний. Многие и уборщиц воспринимали, как что-то чуждое. Те, кто учился в интернате с первого класса, относились очень ревностно к своей территории. Особенно те, у кого не было никакого другого дома.       Меня заваливали всякими вещами и продуктами. Не знаю, по-моему, матери казалось, что я недоедаю. Впрочем, никому в седьмой мои запасы продовольствия не мешали, все были только рады. У нас теперь всегда было, с чем попить чай. И все-таки мне не нравилось, как на меня посматривает Вол. Как будто я ему жутко надоедаю. Даже Мелкий так на меня не смотрел, хотя у него были на это все причины. Даже Черный, который, как мне кажется, вообще не воспринимал меня, как человека, и который очень редко со мной заговаривал, так на меня не смотрел. Мне не нравился этот взгляд, Вола что-то во мне ужасно раздражало, а я не мог понять что. Может быть, его раздражали хлюпики, которые так и не могли больше двух раз подтянуться на перекладине? Вряд ли. Почему тогда его не раздражал Крот или Скелет? Может быть, его бесило то, что я так просто делюсь своими вещами с другими? Но почему он тогда пользуется ими вместе со всеми? Зная Вола, я могу предположить, что если бы дело действительно было бы в этом, он бы и пальцем к ним не притронулся. Так что же ему во мне так сильно не нравилось? Я не находил объяснений.       Самое странное, что, похоже, никто кроме меня не замечал агрессивного настроя Вола в мою сторону. Вол никогда не славился изобретательностью, и если ему кто-то не нравился, это было видно сразу. Он был со мной груб, не отвечал на мои вопросы, а иногда и вовсе таранил меня своей коляской, если я вдруг каким-то образом загораживал ему путь. Эта неприязнь не была скрыта ни от кого, но почему-то все предпочитали ее просто не замечать. Я тоже старался не акцентировать на этом внимания, но с каждым разом это было все труднее и труднее делать.       Я много раз хотел поговорить о Воле с Мелким или с Асом, может быть, даже высказать все Рыбе – он был отличным собеседником, никогда не прерывал, - но каждый раз не решался. Я не хотел никого грузить своими проблемами, да и жаловаться тоже не хотелось. В которой раз я ловил себя на мысли, что не смотря на то, что у меня так много друзей – восемь человек! – я одинок, как никогда. В такие минуты хотелось, чтобы рядом был Психолог. Он бы выслушал и, может, подсказал бы что-нибудь, но он меня не навещал, не звонил, а дозвониться до него не представлялось возможным. Мне кажется, что когда я встречусь с ним в следующий мой визит домой, я ничего ему не скажу - все уже переболит и уляжется в сердце. Я не захочу теребить эту старую рану.       С учебой дела продвигались. Я старался, правда. Старался не сколько для себя, сколько для отца. Я был тем, кто делает с Крючком домашнее задание, поскольку он иногда не мог его сделать. Программа его класса была куда проще, чем моя, поэтому мне было не так уж и сложно. Октябрь вступал в свои права, и становилось холоднее, но я все равно подолгу пропадал во дворе, когда надоедало сидеть в комнате. Я катался у лазарета, почему-то именно это место стало моим любимым. Я даже знаю, почему. Мне хотелось бы снова услышать чей-нибудь разговор, и узнать из него что-то куда вразумительнее, чем то, что я слышал в первый раз. Но, увы, никого больше на разговоры не тянуло. Об этом я тоже хотел поговорить с Мелким, но тоже не решался. Слишком уж нелепо все это выглядело, так же, как и его частые посещение ночного собрания экзорцистов. Помнится, Черный как-то недовольно осведомился, не собрался ли Мелкий перебегать в их стайку. Мелкий долго возмущался и разорялся. Кричал, что у него проснулся исследовательский интерес и призывал всех его только поощрить, а не поносить. Хотя я так и не понял, что такого обидного сказал Черный. У Мелкого как будто был моторчик, который не давал карлику долго спать, много есть и остановиться на пол пути. Видимо, многие уже давно просекли это и перестали обращать на него внимания и принимать в его авантюрах участие, поэтому он втягивал в них меня.       Как-то раз он сказал, что мы будем ловить сороконожек. Я так удивился, что подавился чаем, который пил. Я спросил его, зачем ему они нужны, но Мелкий ничего вразумительного мне так и не смог ответить, я только понял, что на этих сороконожек он и кто-то из экзорцистов будут ловить какую-то нежить из подвала. Я стразу ему сказал, что не собираюсь помогать ему в этом деле, к тому же я не люблю подобную живность. Меня уже упрекали в том, что я веду себя, как девчонка, но я все равно не перестал испытывать нелюбовь к насекомым.       Как-то он собрался поймать в железный таз какого-то неизвестного мне Приживалку. Из его путанных объяснений я понял, что это какая-то вредная нежить, которая переставляет вещи в спальне. Действительно, подобный феномен имел место быть, но он скорее принадлежал Крючку, который всегда за все цеплялся и всегда все раскидывал. В результате в таз попался Вол, а так как в комнате, даже не подозревая об оставленной ловушке Мелкого, был я, то все шишки свалились на меня. У меня ухо три дня болело, а Вол так и не подумал извиниться, даже когда все выяснилось. Самое противное, что его никто не попрекнул в этом.       Как-то вечером я сидел на своей кровати и читал учебник по истории, когда в комнату пришел рассерженный Скелет и с порога прямо заявил:       - Вот ведь мелюзга пошла! Попрыгунчики чертовы!       - Успокойся, Скелет, - отозвался с подоконника Черный. – Я тоже часто с ними сталкиваюсь, но не впадаю же в историки. Тебе, кстати, надо бы поменьше там бывать. Высохнешь же совсем.       Скелет что-то прошипел ему сердито и скрылся на своей кровати. Я, если честно, ни слова не понял из этого разговора, Мелкого в комнате не было, иначе он бы давно уже все выложил, сам того не подозревая. Спрашивать мне было страшно. Да и не у кого. Рыба не расскажет, Вола я трогать боюсь, Черный никогда меня всерьез не воспринимал, с Крючком связываться себе дороже, Крот боится рот открывать, Гобой всегда слишком занят своим музыкальным инструментом и сестрой, чтобы часто находиться в поле нашего зрения, а Аса передернуло в тот момент, как только Скелет заговорил. Я понял, что ему не нравиться эта тема.       Однажды меня вызывал Шестьдесят Седьмой на доверительную беседу. Он пригласил меня в свой кабинет и начал выпытывать, как мне живется в седьмой. Мне все казалось, что он меня вот-вот разоблачит и скажет, что знает, кто привозит незаконные вещи в интернат, но ни о чем подобном Шестьдесят Седьмой даже не заикнулся. Его больше волновали мои с ребятами отношения, мое самочувствие и, как ни странно, мое отношение к интернату. Какое у меня могло быть отношение к интернату? Ничего кроме «Нормально» и «Могло бы быть лучше» в голову не приходило. Я не стал говорить ему о Воле, не хотелось выглядеть стукачом, и постоянно сидел к нему так, чтобы он не видел мое разбухшее после кулака Вола ухо. Шестьдесят Седьмой пытал меня минут двадцать, а потом резко, я даже не стразу успел сообразить, что происходит, разрешил идти.       - Свободен, - прервал он меня на полуслове, и я заткнулся.       Вечером я сообщил Мелкому, что считаю нашего воспитателя странным.       - О, он очень странный человек. Бродит ночью по этажам, постоянно попадаемся ему на нашей охоте, - живо откликнулся Мелкий. Он ужасно любил потчевать нас всякими байками, рассказывал сказки собственного сочинения. Все они касались какой-то нежити и паронормальных явлений. Как-то он заявил, что Скелет может и получше рассказать, но Скелет ничего рассказывать не стал и Мелкому посоветовал поменьше трепать языком.       Садист продолжал надо мной изгаляться, как только мог. Утешало только то, что он никого не выделял, изгалялся надо всеми одинаково. Для колясочников уроки физкультуры проходили отдельно, чем для тех, кто мог ходить, поэтому Мелкий постоянно меня поддерживал, Ас тоже. Только Вол презрительно отворачивался.

***

      Я вернулся со своей обычной прогулки вокруг лазарета и заметил в спальне постороннего человека. Она сидела на кровати Аса и задумчиво вертела в руках кружку Мелкого, на которой он сам намалевал какие-то круги и треугольники, а потом перед всеми хвастался и всем ее показывал. Я ее сразу узнал - это была сестра Гобоя. Непонятно было только, что она делала у нас в спальне, как сюда пробралась, и почему с ней никого нет. Я въехал в комнату, и она тут же подняла на меня глаза. Она была девушкой красивой, я это уже давно заметил – кукольное личико, имеющее мало сходств с лицом брата, темные волосы. Что мне не нравилось в ней, так это то, что она постоянно горбилась, носила какие-то безразмерные толстовки и прятала свою фигуру. Для такой девушки, как она, это было довольно странно.       - Привет, - сказала она, а я вдруг понял, что даже не знаю, ее клички. Я рассеяно ей кивнул, поздоровался и остановился в дверях. Она отложила кружку и облокотилась ладонями о кровать, разглядывая меня. – Ты ведь Новичок? Гобой мне рассказывал, что тебе еще даже не дали другой клички.       - Да, какой-то я не особенной, даже прозвать не за что, - согласился я. На вид ей было лет семнадцать, но на самом деле я знал, что она младше меня на целый год.       - Я тоже, - кивнула она. – Меня месяц звали Новенькой, пока я не получила кличку. Я Скрипка.       Она протянула мне руку. Я спохватился, подъехал поближе и пожал ее. Рука у нее оказалась миниатюрной и очень теплой, только ее ногти оцарапали мне кожу.       - А почему Скрипка? – спросил я. – Ты играешь на скрипке?       - Нет, - она рассмеялась. – Я ничего не смыслю в музыке, как это ни странно. Просто Гобоя же прозвали в честь его музыкального инструмента, вот и меня тоже. Не знаю, почему так. Хорошо, что не Труба, и ладно.       Я улыбнулся и кивнул.       - Как ты сюда пробралась? – спросил я, чтобы развеять молчание.       - Вахтерша пропустила, я сказала, что поднимусь к брату, она меня пропустила. Она меня всегда пропускает.       - Но Гобой же на репетиции всегда в это время, - сказал я. – Ты то уж точно должна знать.       Она поджала губы и отвернулась.       - Ты кого-то другого ждала? – осторожно спросил я, не надеясь получить ответ.       Она покачала головой.       - Я никого не ждала, - сказала она. – Я думала, тут никого не будет, хотелось побыть одной, понимаешь?       Я не понимал. Странное, если честно, место для того, чтобы побыть одной – спальня парней. Сам не знаю, почему, я кивнул, она, кажется, расслабилась.       - Хочешь, чтобы я уехал? – спросил я ее.       Скрипка вздохнула и встала.       - Да нет, не надо, я сама пойду. Схожу на третей этаж учебного корпуса, там тоже можно прыгать. Пока, Новичок.       Она улыбнулась мне и ушла. Я не стразу сообразил, что она сказала.       - Прыгать? – шепотом переспросил я у тишины.

***

      Вечером я осторожно подъехал к Гобою, который сидя у стены под доской Рыбы, что-то наигрывал. Слуховой аппарат с него был снят. Он часто так делал, снимал его и пытался играть. Если он фальшивил кто-нибудь чем-то в него швырял. Гобой исправлялся. Я остановился напротив него и сказал, что сегодня в комнате встретил Скрипку. Гобой перестал играть и уставился на меня.       - Скрипку!? – прокричал он. Когда Гобой был без слухового аппарата он всегда говорил очень громко, а если он при этом был еще взволнован, то вопил во все горло. Я указал ему на слуховой аппарат, и он надел его. На нас уже с интересом оборачивались остальные.       - Я случайно ее тут застал, - пояснил я Гобою. – Она сказала, что пришла сюда, потому что хотела остаться в одиночестве.       - И что? – нахмурился Гобой.       - Она ушла, сказала, что попрыгает на третьем этаже учебного корпуса.       Мелкий присвистнул, Гобой стал совсем хмурым.       - Спасибо, - кивнул он мне и пошел вон из комнаты. Я растеряно за ним наблюдал.       - Влетит юной попрыгайке от братца, - вздохнул Мелкий.       - Зачем ей нужно было где-то прыгать? – решил, наконец, задать я этот вопрос, который мучил меня уже не первую неделю. – И чего Гобой так завелся?       - Понимаешь ли, - начал Мелкий, и я ничего хорошего от него не стал ждать, - прыгать это же интересно, особенно если у тебя есть ноги, согласись?       Я согласился.       - А еще это вредно для здоровья, - обрадовано заключил Мелкий. Я подождал продолжения, но его не последовало. Я не стал спрашивать дальше. Кроме Мелкого все молчали и просвещать меня явно не торопились, а Мелкий делал это так непонятно, что лучше бы молчал.

***

      Я маялся от безделья и слонялся по полупустой спальне, не зная, чем себя занять. Я сделал домашнюю работу, проводил Крючка до лазарета, перемыл все кружки и даже почитал Кроту. Видя, как он мучается, словно я от безделья, с мелкими буквами, решил ему немного помочь, да и себе тоже.       Крот не был умственно отсталым или слабоумным, как наш Крючок, и если бы не его слепота, он вполне мог бы учиться в обычной школе и был бы при этом отличником. Я читал ему с пол часа, пока окончательно не перестал понимать смысла самых простых слов. Кажется, Крот понял, поэтому застенчиво попросил:       - Ладно, хватит. Спасибо тебе…       Я захлопнул книгу и отложил ее.       - Слушай, Крот, разве вас не учат читать… ну, по точкам? – осведомился я.       - По Брайлю, - поправил Крот. – Это не так просто…       - Даже тебе?       Крот смутился и ничего не сказал, я понял, что спрашивать его о чем-то теперь бесполезно. Я покатался по комнате и поехал в коридор. За все то время, что я находился в интернате, я успел изучить большую часть здания, не без помощи Мелкого, конечно. И все-таки, проезжая по знакомому коридору, меня не покидало ощущение, что все не так уж и знакомо. Как будто он постоянно менялся, каждую секунду. Об этом мне тоже хотелось, но не с кем было поговорить. Я мог бы задать все интересующие меня вопросы и, уверен, получил бы на них ответы, но не был бы уверен в их искренности да и в логике их тоже. Глупо, наверное, с моей стороны было бояться что-то узнать.       Я въехал в лифт и спустился на первый этаж. Может быть, если б на улице не лил проливной дождь, я бы направился туда. Но именно из-за дождя первый был переполнен людьми. Я катился у стенки, чтобы ни на кого не наехать. Ее я увидел у перехода в актовый зал. Скрипка стояла, облокотившись о подоконник, и смотрела на стекающие по стеклу дождевые капли. Я сначала замер, а потом подкатил поближе. Она обернулась, узнала меня и на ее лице проступила улыбка.       - Люблю дождь, - сказала она. – А ты?       - А я нет, - честно признался я. – Мокро, холодно и колеса в грязи застревают.       Она засмеялась и снова отвернулась к окну, а я решил сказать то, для чего к ней подъехал.       - Извини, что проболтался Гобою. Я и подумать не мог, что он так отреагирует.       Скрипка отмахнулась:       - Брось! Я все равно бы сделала по-своему.       - Слушай, - смущенно пробормотал я, - скажи, что ты имела в виду, говоря, что пойдешь на третий прыгать?       - А ты подумал, что из окна?! – она расхохоталась, потом успокоилась и направилась в сторону актового зала. – Ну ладно, пока!       - Постой! – окликнул ее я, но Скрипка даже не обернулась.       Я расстроился. Случилось то, чего я боялся, задавая свой вопрос – я не получил ответа. Обиженный до глубины души, я поехал прочь в учебный корпус и, сам не зная зачем, поднялся на третий этаж. По большей части этаж предназначался под технические помещения. Достопримечательностью этажа был большой зал, окна которого выходили на фасад, а еще тут было тихо и пусто. Сюда редко кто заходил, и тут всегда можно было побыть в одиночестве. Я объехал зал по периметру, слушая, как отчетливо разносится по залу шорох шин коляски. Я смотрел на какие-то безвкусные фотографии в рамках и ни о чем не думал.       В какой-то момент мне показалось, что в зале стало как-то темнее. Я поглядел в окно и… удивился. Дождь, оказывается, закончился, даже стекло уже высохло, однако я не думал, что находился в этом зале достаточно для этого долго. Мне стало как-то неуютно, но я, нахмурившись, подъехал к окну. Оно было установлено слишком высоко над полом, где-то в полтора метра. Я проклял тех, кто так сделал, потому что мне пришлось вспомнить уроки физкультуры. Я схватился за подоконник, подтянулся и лег на него грудью.       На улице было сухо, как будто дождь несколько минут назад не стучал в оконное стекло, но даже не это заставило меня побледнеть. Я лежал на подоконнике и смотрел на самого себя. И я сам смотрел в свои глаза. Отец разговаривал с директором, мать выуживала из автомобильного кресла Алису, а я сидел в коляске и смотрел в окно третьего этажа, откуда смотрели на меня. И я вдруг понял, что видел в окне самого себя. Я так испугался, что резко оттолкнулся от подоконника и рухнул обратно в коляску. Не совсем попал, больно ударился и шмякнулся на пол. Когда, спустя секунд десять, я пришел в себя и поднял взгляд на окно, то увидел, как в стекло барабанят капли дождя. Мне стало так страшно, что задрожали руки. Я так дергался и спешил, что очень долго не мог поставить коляску и залезть в нее, несколько раз падал. Меня била дрожь, и я был так напуган, что хотелось только одного – вскочить и бежать прочь, не смотря на то, что бежать я не мог. Наконец, погрузившись в коляску, я рванул к лифту, и то время, что я спускался вниз, показалось мне вечностью. Я так перетрусил, что мне казалось, что вот-вот вокруг меня соберутся все призраки и нежить Мелкого. Когда я оказался в людном месте, мне стало легче, но не лучше. Я даже не понял, как добрался до спальни. Кроме Крота там были Черный, Мелкий и Вол, и от них не могло укрыться мое нервное состояние.       - Что с тобой, Нав? – изумился Мелкий. – Ты выглядишь так, будто бы с лестницы свалился! Ты упал?       Я кивнул, прокатился по комнате, но успокоиться не смог.       - Бедняжка, - продолжал квохтать Мелкий. – Проводить тебя в лазарет? Да что с тобой? У тебя глаза бешенные! Ты что, в шахту лифта падал и о смерти уже задумывался?       - Мне кажется, что я псих, - признался я, останавливаясь у окна Черного. Он окинул меня оценивающим взглядом и протянул пачку.       - Возьми, - сказал он, - станет легче.       Я хотел покачать головой, но руки сами, помимо моей воли, вытянули из блока сигарету. Черный подал мне зажигалку и с интересом наблюдал, как я трясущимися руками прикуриваю от нее и как, затянувшись, кашляю.       - Легче? – любезно спросил он.       - Нет, - прохрипел я, однако снова затянулся. Больше я на их вопросы не отвечал.

***

      Думаю, меня все в спальне посчитали психом, я и сам понимаю, что вел себя соответствующе – ничего не говорил вразумительного, давился сигаретным дымом, нервно разъезжал по спальне, то залезал на кровать и так нервно глядел на окна… Когда я попросил их зашторить, в комнате (а к тому времени собрались уже все) повисла тишина. Она меня нисколько не смутила на тот момент, хотя я знал, что занавески на окнах не опускают никогда.       - Он упал с лестницы или в лифтовую шахту, - объяснил всем мое состояние Мелкий. – Ему просто нужно немного времени, чтобы опомниться, вот и все.       Тем не менее одно окно то, что ближе всего к моей кровати, занавесили, и я испытал невероятное облегчение. На растерянные взгляды соседов я не обращал внимания, я их просто не замечал, так сильно я был погружен в собственный кошмар – перед глазами все стояло собственное лицо, глядящее на меня. По-моему, даже Рыба тронул меня за плечо, наверное, так в его исполнении звучал вопрос все ли в порядке. Я не отреагировал. Крючок принес мне чай и даже умудрился не пролить его. Я взял, скорее сработал выработавшийся рефлекс, чтобы не расстраивать Крючка, но не выпил ни глотка. Есть совсем не хотелось. В результате я отвернулся к стене и так и заснул на своей кровати, не раздеваясь. Ночью меня мучили кошмары. Перед глазами вставали картины, как я смотрю в окно, но вместо безмятежного взгляда на своем собственном лице вижу жутковатый оскал, вижу залитое кровью лицо. Я проснулся в холодном поту и больше уснуть не смог. Первым порывом утром было не идти на уроки, но потом я довольно резко вскочил и засобирался вместе с остальными. Я вдруг понял, что совсем не хочу оставаться один в пустой комнате с двумя окнами, на которые просто невозможно было не смотреть.       На уроках я был растерян и вряд ли записал хоть одной строчки из того, что диктовали учителя. Вол глядел на меня, как на полного психа и тихо злорадствовал, по крайней мере, мне так казалось. Учителя подозрительно щурясь, расспрашивали меня насчет моего бешеного взгляда и помятого вида. Я честно рассказывал придуманную Мелким историю о том, что упал с лестницы, к тому же, не все тут было не правдой. Хотя один раз я дал промах и пробормотал, что свалился в шахту лифта… Чертов карлик! Меня отправили в лазарет на обследование, я сопротивлялся, говоря, что там уже был. В конце концов училка сдалась и до конца урока даже не кинула на меня взгляда. А что я? Мне было лучше.       Паника, которая накрыла меня вчера, уже прошла, и теперь в голове роились разные мысли. Тем не менее я даже не думал о том, что все могло мне присниться. Померещиться, но точно не приснится, потому что утром Мелкий опять начал свою песенку о том, что я упал с лестницы. Так что же это было, если не сон? Я уже не был уверен в том, что видел на самом деле. Могло ли мне все это просто померещиться? Но с какой стати? Я никогда не страдал галлюцинациями и не был параноиком, я не пил ничего и точно ничего не курил перед походом на третий этаж. Так какого хрена я видел себя в прошлом?! Так же не бывает! Я очень старался убедить себя в этом, но одна часть мозга, которая отвечает за зрительные рецепторы, нашептывала о том, что надо верить тому, что видишь собственными глазами. Однажды Психолог сказал мне, что мы верим в то, во что хотим верить. То, чего человек не может понять, он откладывает в какую-то особую часть мозга – вроде и было, а вроде уже забылось. Срабатывает механизм, и человек забывает. Я хотел, чтобы этот механизм сработал и у меня, но он что-то давал сбои.       Не от кого не укрылось, что я шарахаюсь и стараюсь не смотреть в окна. Мелкий на обеде даже сердито швырнул свою ложку через весь зал и зашипел на меня:       - Если продолжишь себя вести, как псих, жди, что тебя так прозовут. Ты что, хочешь зваться психом?       Меня так поразил его сердитый тон (я никогда еще не видел, чтобы Мелкий злился), что я растерялся, а потом буркнул:       - Зовите, как хотите. Хоть по имени, хоть новичком, хоть психом.       Помолчав, добавил:       - Я уезжаю завтра домой, составляй свой список, Мелкий.       Как я и ожидал, тот тут же сменил тон и возмущенно завопил:       - Ты чего, Нав! О таком надо предупреждать заранее! За два-три дня, а лучше за неделю!       Расстелил на скатерти тетрадный листок и начал что-то быстро там писать, пачкая его жирными пятнами.       - Чего это ты так резко решил уехать? – поинтересовался Ас. – Ты же только на следующей неделе собирался, вроде как.       Я промолчал, не удостоив его ответом. В последнее время я вообще мало с кем общался, причина была вполне обычна – единственным человеком, с которым мне действительно сейчас надо было поговорить, был Психолог.