***
Утром нас разбудил будильник. Он верещал и верещал, пока по комнате не зашаркали ноги и его не выключили. Я попытался снова уснуть, но мне не дали. Я лежал на пыльном полу, а когда зазвонил будильник, подскочил и ударился о что-то головой. Я понял, что лежал под кроватью, когда меня схватили за ноги и выволокли наружу. Сделал это Гобой. Все были сонные и опухшие, кое-как одетые. Они ползали и ходили по комнате с кислыми рожами, похожие не зомби. Я подумал, что выгляжу ни чуть не лучше. Пятеро из шестой, чьи клички я помнил еще вчера, и которые к утру напрочь стерлись из моей головы, с которыми ночью я играл в карты и проиграл свои наушники, хриплыми голосами прощались и с шумом вываливались в коридор. Наушники свои я нашел у себя на шее. Уж не знаю, забыли ли они про них, или я смог-таки отыграть их обратно. Я пополз в душ. Пополз, потому что мою коляску, чтобы не мешалась в комнате, выкатили в тамбур. За две минуты я не прополз и двух метров. Это заметили Рыба с Черным, отнесли меня и засунули под холодный душ. Я стразу же проснулся и вывалился поскорее на холодный пол. Стуча зубами пополз в тамбур, вскарабкался в коляску и поехал в спальню одеваться. Наехав на лежащие по всему полу матрасы, перевернулся и снова пополз. Оделся, собрал тетради и попросил кого-нибудь выкатить мое транспортное средство в коридор. Дали звонок на завтрак. В лифте могли поместиться только две коляски, поэтому я с Асом ждали, пока вниз спустятся Мелкий с Волом. За нашими спинами начала выстраиваться очередь из мелких колясочников. Кто-то махал на лифт рукой и направлялся к лестнице. В моем положении спускаться по ней было травмоопасно. В столовой на наш стол пялились. Наверное, еще на кануне всем было известно, что седьмая будет праздновать прибытие новичка, а может мы просто очень сильно шумели. Я еще вчера понял, что мое появление – это повод для того, чтобы устроить праздник, поэтому все так радовались. Перед уроками меня попросили собраться и не выглядеть, как оживший труп. Я честно попытался. В седьмой я был самым младшим. Даже Мелкому и тому было уже семнадцать. Одного со мной возраста был только, как ни странно, Вол. С ним мы и поехали в наш класс. Половина из шестой, кто вчера пил в нашей спальне, учились с нами, еще присоединилось несколько девушек. И вот тут-то вскрылась разница между домашним обучением и обучением в классе. Я подумал, что мне не просто дастся наверстывание материала. В интернате были обычные классы, как мой, но были и специальные. Для плохо видящих, для плохо слышащих, для тех, у кого возникали трудности с руками и для тех, кто считался умственно отсталым. Я спросил Мелкого, много ли тут таких. Он пожал плечами и сказал, что нет. Человек десять, но до полных дебилов даже они не дотягивают. Я успокоился. К обеду я пришел в себя, но разболелась голова. Со мной поделились анальгином – голова болела не у меня одного, а у всей седьмой спальни. После уроков все легли досыпать, а вечером началась уборка. Крючку дали тряпку и сказали протирать подоконник. Плакса очень ответственно отнесся к этому поручению. Я ездил по комнате и пытался отличить от прочих свой матрас, свою подушку и свое одеяло. Заправил кровать и начал собирать личные вещи, которые каким-то образом были разбросаны по всей спальне. Свой телефон я нашел под кроватью Мелкого, а мои носки непостижимым образом очутились под подушкой Рыбы. Как это ни странно, после уборки в комнате чище не стало. На следующее утро меня начали спрашивать, не заберут ли меня на выходные домой. Я покачал головой. Я пробыл в интернате всего лишь два дня, и отец решил, что так скоро уезжать мне не стоит, надо привыкнуть. Я сказал, что меня заберут на следующей неделе. Все скисли и потеряли ко мне всякий интерес.***
Из коридора мы с Мелким наблюдали за тем, как за некоторыми учениками приезжают родители. Таких было меньшинство, и провожали их обычно большими компаниями. Маленьких забирали больше, чем старших, но маленьких провожали меньшим количеством. Из седьмой на дом не забрали никого. Я постеснялся спрашивать, забирают ли вообще кого-нибудь из них. Днем все разбрелись по своим делам. Я остался в комнате один. Поездил по ней, выглянул в окно, заглянул в ящики стола, тумбочки и шкафы, но бутылок не обнаружил. Или мы вчера все вылакали, или Черный их очень хорошо прятал. Я искал вовсе не для того, чтобы хлебнуть, я зарекся после вчерашнего вечера ни капли спиртного в рот не брать. Просто стало интересно, где Черный их прячет от воспитателя. От нечего делать, решил заняться домашней работой. Приехал Мелкий и спросил меня, не хочу ли я развлечься. У меня еще после вчерашнего «праздника» болела голова, и я осторожно спросил, в чем состоит это самое развлечение. - Я же рассказывал, что в ночь с субботы на воскресенье в комнате отдыха собираются охотники на привидений, - пояснил Мелкий. – Хочешь посмотреть? Я испуганно помотал головой. В сверхъестественное я не верил, а находиться в обществе чокнутых не хотелось. Я и от Крючка-то еще не отошел. Мелкий вздохнул, хмыкнул, фыркнул и уехал. Ночью выспаться не удалось, хотя очень хотелось. Мелкий, Крючок и Гобой уехали к полуночи на сходку экзорцистов, ловить привидения. Черный еще до них куда-то ушел. Мне сказали, что в выходные он в спальне ночует очень редко. На вопрос «А где?» многозначительно промолчали. Я спал, когда из коридора раздался оглушительный вопль, за ним грохот и крики. Я подумал, что случился пожар. Все повскакали, кто мог, бросился к двери. Начали выскакивать из других спален. Я лежал в кровати и не мог понять, что происходит, а мне никто ничего не говорил, потому что было некогда. В комнату привели ревущего Крючка и принялись его успокаивать. Он явно был чем-то напуган. Вернулся Гобой и покачал головой. Пришел Черный, везя Мелкого, он отчитывал его за то, что тот взял к экзорцистам Крючка, который продолжал заходиться в истерике. - Что происходит? – раз в двадцатый спросил я. Меня услышал Мелкий, подкатил ближе и выгрузился на мою кровать. Надо мной спал Рыба, и он свесился, тоже приготовившись слушать рассказ Мелкого. - Значит, сидим мы в кружок, за лапки держимся, - мимолетный взгляд на всхлипывающего Крючка, - горят ритуальные свечи, Смерть произносит ритуальные слова, жуть, мурашки по коже бегают… Минут двадцать ничего не было, я уже было заскучал, как вдруг мы услышали шаги. Я слушал его россказни и не мог понять, почему его слушают с таким вниманием. Ясно же было, что он просто придумывает. - А потом как распахнется окно! Как что-то завопит! Как грохнется шкаф, придавил половину экзорцистов! Жуть страшная! – Мелкий начал подпрыгивать на кровати. – Меня с коляски смело! Крючок орет, как ненормальный. Гобой, казалось, слышать начал! А тут еще экзорцисты кричат! Интересно, кого же мы вызвали, и за что он так с нами? - Нечего призраков беспокоить, - отозвался Черный с окна, где опять курил. - Да ладно тебе, Черный, круто было! Мелкий спрыгнул с моей кровати и направился в душевую. Я посмотрел на остальных и спросил: - Так что случилось на самом деле? На меня покосились и промолчали, только Черный сказал: - Опять дурью маются, не обращай внимания. Пришел воспитатель, его так и называли Шестьдесят Седьмой, и хмуро потребовал объяснений. К моему удивлению, ему наплели чуши, что какие-то придурки устроили дискотеку в комнате отдыха. Кажется, Шестьдесят Седьмой не поверил, велел нам всем ложиться спать. Я пол ночи не мог уснуть и все думал, что же действительно произошло?***
В понедельник вечером мне позвонила мать. Я сидел на полу у кровати Мелкого и играл с Гобоем, Черным и Скелетом в карты, когда раздался звонок. Пришлось бросать игру и ползти к тумбочке, подтягиваться и доставать телефон, потом ползти в тамбур, залезать в коляску и выезжать в коридор. Там я ответил. Меня не оставляли в покое целых двадцать минут. Я даже подумал, что если она так скучает по мне, то нечего было отдавать меня в интернат. Не то, чтобы мне тут было плохо, но и до радости не доходило. Соседи по комнате вели себя со мной вполне по-дружески, уроками особо не напрягали, «должным уходом» не доставали. И все-таки это место сложно было назвать полноценным домом. Я пробыл тут совсем немного, чтобы считать его таковым. Да и вряд ли когда-нибудь буду. Я знал, что Мелкий тут с шести лет, что Крючок тоже, что Вол поступил в одиннадцать после аварии, родители от них отказались. Я знал, что у Рыбы есть семья, но они никогда за ним не приезжали, разве что заберут после выпуска. У Черного не было родителей, а тетка-циганка особо не любила. Родители Скелета и Крота навещали своих детей раз в пару месяцев, домой забирали только в редких случаях. Родители Крота скорее по занятости, а что с предками Скелета, я не спрашивал. Аса иногда брали домой, но у его отца была другая жена и другие дети, и о сыне-калеке он почти не вспоминал. Гобой – глухой музыкант, потрясающе умеющий играть на гобое – сирота, у которого в девчачьем крыле была младшая сестра. Я не сразу понял, с кем он разговаривает на каждой перемене. Все это объяснил мне Мелкий. По-моему, он единственный, с кем о таком можно было поговорить. О том, что родители его бросили сразу после рождения, Мелкий говорил спокойно. Заметив на моем лице сожаление, он заявил, что уже давно прекратил об этом думать. Я осторожно спросил, видел ли он хоть раз своих родителей. Он ответил, что видел. Сказал, что они даже иногда присылают ему подарки на день рождения, но домой не заберут, наверное, даже после выпуска. Мне стало его жалко, хотя я понимал, что нельзя этого делать. Тут, в интернате, существовало некое правило – тут никого нельзя было жалеть, себя в том числе. Жалеть кого-то означало жестоко его оскорбить. Младшие этого еще не понимали, но старшие старались придерживаться этого правила. Тем не менее никто никогда не боялся говорить о себе и других, как о «детях с ограниченными возможностями». Меня это тоже удивило. В том мире, за пределами интерната, никогда не намекали о том, что я какой-то не такой. Старались этого не делать, а тут это было запросто. И никто не обижался на безногого или безрукого. Ну, разве что такие, как Крючок. Я вернулся в комнату, и не стал доигрывать партию. На меня косились с интересом. Тут редко кому вот так часто звонили, как мне. Наверное, мне стоило гордиться тем, что я самый счастливый, но не мог. Мне было грустно. Что по этому поводу думали остальные? Что я среди них делаю? Когда я задал этот вопрос Мелкому, он отмахнулся. - А что мы должны думать? Что ты маменькин сынок? Ни о чем мы не думаем. По-твоему, мы порадоваться за человека не можем, а только завидовать ему по-черному? Мне стало стыдно, что я так подумал. Ведь Мелкий был прав, и я закончил этот разговор и больше к нему возвращаться не стал. Не знаю, рассказал ли Мелкий о нем другим, но коситься на меня не стали, так что, думаю, Мелкий сохранил все в тайне. Или они не обратили на это внимания. Два раза в неделю я должен был посещать лазарет. Во вторник и в пятницу. Раньше я ездил к врачу всего лишь раз в неделю, но тут ведь мне обещали «должный уход». Ничего особенного в этом не было. Пятнадцатиминутный сеанс массажа, если честно, ничем не помогал. Ну, может быть, кровь начинала течь в ногах чуть быстрее на каких-то пару часов, они казались не такими синими, как обычно, но ходить на них все равно было нельзя. Я не любил массажи еще до этого, не нравились они мне и все тут. Я считал их бесполезными, но так было надо. Поэтому я полез в душ за пол часа до похода к массажисту. Пролежал в ванной двадцать минут, потом начал вопить, чтобы мне прикатили коляску. Минут через десять это соизволил сделать Рыба, даже помог мне вылезти и одеться. Я его поблагодарил и заехал на секунду в спальню. Ас заметил меня и поинтересовался, куда это я собрался. Я честно ему ответил, он предложил меня проводить. Ему тоже надо было в лазарет. Я не стал спорить, и мы поехали. Это был мой первый визит в лазарет, и чтобы до него добраться пришлось попотеть. Сначала мы спустились на первый этаж жилого корпуса, потом выехали в центральный, пересекли его насквозь и только потом попали туда, куда нужно. Лазарет соединялся с центральным корпусом переходом-галереей. У входа сидел сторож. Их тут почему-то было много. На улице перед воротами. Вахтерша сидела на первом этаже жилого корпуса и следила, чтобы мальчики пользовались своей лестницей и своим лифтом, а девочки своим. И здесь, у лазарета. Он был построен гораздо позже основного здания, и выглядел поновее, там стояли стеклопакеты, которые только грозились поставить во всем интернате, но до чего руки ни у кого так и не доходили. Мы заехали в широкие двери, и я сразу же подумал, что мы очутились в больнице. Стоял точно такой же терпкий запах лекарств. Я показал дежурной мед сестре свое направление к массажисту, а Ас заявил, что хочет навестить своего друга в одной из палат. Мы расстались, и я просидел в приемной минут десять, пока меня не вызвали к врачу. К моему изумлению им была женщина. Не очень приятно себя чувствуешь, когда приходится снимать штаны перед женщиной. Даже тот факт, что трусы остались на мне, мне не очень помогал. Весь сеанс я был красным, как рак. Наверное, от нее это не укрылось, но она ничем этого не выдала.***
Я катался по двору, шурша листьями, опавшими с деревьев. Шла третья неделя сентября, а погода все равно стояла чудесная. Поэтому никто особо надолго не задерживался в спальнях, а выходил играть на свежий воздух. Малышня, которая могла ходить, играла на детской площадке под пристальным надзором нянечек. Взрослые обычно уходили на задний двор, где малышни было поменьше, а надзора не было вовсе. Я катался вокруг интерната в полном одиночестве, шурша желтыми листьями, и разглядывал территорию. Между центральным и жилым корпусом был небольшой дворик, где старшеклассники курили. Проезжая мимо, я заметил Черного. Он стоял в компании старших из шестой и нескольких девушек. Одну из них он обнимал за талию, так я узнал, что у него, возможно, есть девушка. Решив уточнить это у Мелкого, я проехал мимо. С другой стороны жилого корпуса был внутренний двор, куда обычно выходили окна классных комнат и столовой. Там ходили и сидели, играли в футбол те, кто мог играть, болели за них те, кто не принимал в игре участия. Некоторое время я понаблюдал за игрой, а потом отъехал. Я никогда не был фанатом подобных игр. Наверное, именно потому, что сам играть не мог. Мне вспомнилось, как часто я наблюдал за дворовыми мальчишками в детстве. Они не звали меня играть с собой, потому что я не мог играть в их игры. Потом я подрос, начал с некоторыми общаться, но все равно оставался для них кем-то, кто просто наблюдает со стороны и не принимает в их «играх» никакого участия. Наверное, многие подумают, что я всегда чувствовал себя одиноким. Да, так было, пока не появился один человек, ставший мне другом на всю оставшуюся жизнь. Крючок бегал на футбольном поле. Эта была его любимая игра, и практически единственная, в которой он был хорош. Игра, где надо бегать, а руки нужны только для того, чтобы держать равновесие, ему нравилось. Мяч можно было только пинать, но нельзя было трогать руками. К тому же, футбол не требовал больших умственных усилий. Это был рай для Крючка, и играл он отлично, поэтому я вовсе не удивился, узнав, что его охотно берут во все команды. Крючок был неуклюж, когда приходилось пользоваться руками, но на футбольном поле он был божественен. Это поднимало ему настроение, и после игры даже недоразумения с падающими вещами не раздувались до размера катастрофы, и он не стремился чуть что хвататься за что-нибудь острое. Вол среди ходячих качков подтягивался на перекладине. Я так никогда бы не смог. Я начал завидовать ему еще на уроках физкультуры. Вы думаете, что если человек не может ходить, он будет освобожден от физкультуры? Я тоже так думал, и ошибся. Наш физрук, которого все за глаза прозвали Садистом (я на своей шкуре оценил это прозвище) заявил на первом уроке: - Если ты не можешь пробежать кросс, это не значит, что ты не можешь поработать руками! В результате меня подвесили к турнику и заставили подтягиваться. Я еле-еле смог сделать это один раз. Дальше я безвольно повис, тяжело дыша, и каким-то чудом не разжимал рук, боясь упасть и что-нибудь себе сломать. И если сломать ногу было неприятно, но в принципе, можно, то вот ломать что-нибудь другое я не хотел. Садист снял меня с турника и заявил, что надо мной он еще поработает. Прозвучало это как приговор. Я с завистью следил за тем, как Вол раз за разом поднимает свое тело. «Восемь, девять, десять…» - считал я. Ему это делать было проще, чем мне. Его тело было немного легче, ведь ног ниже колен у него не было. К тому же, они его слушались, и он мог себе ими помогать. Я знал, что я не должен завидовать, но ничего поделать с собой не мог. Мне нечего было делать среди пижонов и девчонок с Черным, мне нечего было делать на футбольном поле вместе с Крючком, и я явно не подходил к компании Вола. Мне стало грустно. Скелет был великим картежником и шулером, он и сейчас играл с кем-то в карты, и, судя по его довольной улыбке, выигрывал. Я в карты играть не умел, что понял из тех партий, которые постоянно проигрывал, поэтому подъезжать ближе не стал. Гобой был, наверное, в актовом зале, тренировался в игре на своем инструменте. Я даже подумал поехать туда и послушать, потому что Гобой действительно хорошо играл, но потом передумал. Слишком уж хороший и солнечный стоял денек. Крот вместе с другими плохо видящими крался по стенке. Он был тихим и застенчивым, я редко слышал от него какие-то слова. Он был единственным, кто остался более-менее трезвым в ночь, когда мы все напились. Рыба сидел на скамейке вместе с какой-то девочкой и «разговаривал» с ней. Я не знал языка глухонемых, поэтому их «слова» выглядели для меня как простые махи руками. Если Рыба хотел нам что-нибудь сказать, он писал мелом на доске. Почерк у него был кривой и плохо читаемый, однако все давно научились его понимать. Ко мне лично Рыба еще ни разу не обращался. Я поехал дальше и очутился у стены лазарета. Тут было тихо и спокойно. Ни малышни, ни старших. Я остался один и, если честно, испытал облегчение. Когда тебе не к кому присоединиться, лучшее, что ты можешь сделать - остаться один. Я медленно поехал вдоль стены лазарета, вспоминая, что завтра мне опять на сеанс массажа. Что там опять будет та женщина, а я опять буду перед ней краснеть. Я доехал до угла и хотел было повернуть, но услышал голоса и остановился. Один мне показался смутно знакомым, но так как говорили шепотом, я не был в этом уверен. - В прошлый четверг кто-то заглядывал, - сказал первый голос. Я не слышал его раньше, но память на такие вещи у меня не очень хорошая. – Понимаешь? - Заглядывал? – уточнил другой голос. – Хочешь сказать… - Ты понял, что я хотел сказать. Вопрос на засыпку, кто-то новенький или у кого-то их стареньких способности проснулись? - И что? Зачем ты мне это говоришь? Если даже из стареньких, то какое мне дело? Кто-то не прыгает, а просто заглядывает. Может быть, кто-то из воспитателей научился. Я не понимал ни слова, но сам факт того, что я подслушиваю, пусть и невольно, не позволял мне сдвинуться с места. Я могу нашуметь и выдать себя шорохом шин. Не хотелось быть застигнутым врасплох и быть обвиненным в шпионаже. - Помнишь, вызывали призрака? – перешел на другую тему первый говоривший. - И? - Что и? – рассердился голос. – Ты ведешь себя так, будто бы тебе совершенно плевать. - Я просто не вижу в этом никакой катастрофы. - А то, что случилось на спиритическом сеансе, что, по-твоему? - Но никто же не пострадал! Голоса удалялись, и мне повезло, что не в мою сторону. Я подождал, пока стихнут чужие шаги и выглянул. С этой стороны лазарета был пожарный выход. Говорившие, должно быть, стояли на крыльце. Теперь тут никого не было. Посчитав это глупым разговором, я вернулся на задний двор, а оттуда поехал в спальню. Тучи заволакивали небо.