Другая сторона

      Когда отец сказал: «Тебе надо получать образование!» - я понял, что попал. По-крупному. И вовсе этому не обрадовался. Когда тебе семь лет, и тебе говорят, что ты не пойдешь в школу, можно только реветь от бессильной ярости. Это как же так? Когда тебе шестнадцать, это не только не волнует, тебе реально просто наплевать. Когда тебе в это же время говорят о надобности образования, чувствуешь себя так же, как первоклассник, который не пойдет в первый класс. Жалкое зрелище, если честно. Я понимал это, но все равно бесился. И сделать ничего не мог. Все решили за меня.       - Отправите меня в школу?       - Там предоставят не только должное обучение, но и уход.       На этом я окончательно расклеился. Должный уход… Я что, тот, кто сам себя обслужить не может? Может быть, думал иногда я, если бы мне не сказали о «должном уходе», я бы смог воспринять все куда более спокойно. Но настроение было окончательно испорчено этим «уходом».       - Интернат находится за городом. Свежий воздух – то, что надо для здоровья.       Здоровье мое было в полном порядке, но разве кто-нибудь стал бы меня слушать? Хотелось ответить, что походы к массажисту раз в неделю можно проводить и тут, дома. Они, конечно, согласились, но…       - Никогда не узнаешь, когда может упасть здоровье…       - Городская среда слишком плохо влияет на тебя. Ты и так слишком бледный…       - Образование, ты должен получить образование!       Спохватились. Это было бы смешно, не будь так грустно. С семи лет я обучался на дому, отец к этому и тогда серьезно относился. Нельзя сказать, что я не умел писать или считать, но, когда тебе шестнадцать и через два года придется поступать в институт (родителям и в голову не могло прийти, что я этого не сделаю), домашнее образование теряет весь свой престиж.       Поэтому я и решил, что попал. Загородный интернат для обучения детей с «ограниченными возможностями» стал для меня личным ночным кошмаром. Поэтому уже три дня я не мог спокойно спать. Нет, лучше бы уж отправили меня в обычную школу. Но кто меня туда примет? Боялись. Чего, спрашивается? Что одним прекрасным днем я отброшу коньки при всем классе? Бред несусветный.       - За оставшиеся два года ты должен наверстать программу и подготовиться для поступления в институт. Интернат дает неплохую базу для этого.       Я мог только уныло кивать. Наверное, мне стоило бы строить планы побега, но я этого не делал. Это же не смешно. Я не люблю так над собой издеваться.       Было только семь утра, а я уже проснулся и не мог уснуть. Некоторое время лежал в кровати, пялясь в окно на фонари и медленно светлеющее небо. Потом понял, что не усну. Вылез, кое-как оделся и не стал посещать ванную, чтобы не наделать много шума и не разбудить Алису, а потом слушать ее вопли и сердитые ворчания матери с отцом, пытающихся успокоить это маленькое и оттого не очень тихое недоразумение.       Когда, наконец, пробило пол девятого, я сидел на полу, прислонившись спиной к кровати, и с ненавистью пялился на собранную сумку и свой рюкзак. Я никуда не хотел ехать. Мать меня там и нашла, когда в девять заглянула в мою комнату.       - Уже оделся? - удивилась она. – Давай, завтрак уже готов.       Она подкатила коляску, я залез в нее и поехал на кухню, где уже в детском стульчике сидела Алиса и скорее размазывала кашу по своему лицу, чем ела ее. Я вкуса не чувствовал, не то было настроение. Когда под пристальным взором матери, я запихнул в себя все то, что было в моей тарелке, меня отпустили, и я снова вернулся в свою комнату. Разобрал и собрал еще раз рюкзак. Сумку с вещами, где лежали только белье, носки, полотенца и свитера я не трогал. В рюкзаке же были только мои личные вещи, которые я бы хотел взять с собой. Я не оставил ничего и ничего нового не положил. Я собирал и разбирал рюкзак просто для успокоения нервов. Не хотелось оказаться в интернате с перепуганным лицом, а я вполне мог предположить, что оно такое будет.       К десяти все были собраны. Я держал на коленях мелкое чудовище, которое должен был называть сестрой, пока мать одевалась, а отец относил в машину мою сумку, рюкзак и коляску. Затем он вернулся за мной. Отец нес меня, мама - Алису. Может быть, именно поэтому я называл сестру мелким чудовищем и не особо любил с ней возиться (впрочем, меня к этому не так часто привлекали). Она кричала и скандалила, когда ей вздумается, особенно если я не хотел уступать ей свое кресло, когда ей хотелось в нем покататься. Она еще даже не научилась говорить, а я уже не мог наладить с ней контакт. Она была еще слишком маленькой, чтобы хоть что-нибудь понимать. Она могла бы спускаться по лестнице сама, держась за мамину руку, но не хотела. Конечно, приятнее ездить на чьих-то руках. В отличии от нее мне так не казалось. Мне хотелось бы самому спуститься по этой треклятой лестнице, но этой возможности я был лишен.       Меня погрузили в машину, рядом пристроили детское кресло, куда усадили Алису. Она захныкала. Кресло ей не нравилось. В этом мы могли друг друга понять.       Всю дорогу отец, не переставая, рассказывал мне то, что я и так уже знал. С его же слов. Я не слушал, пялился в окно и поправлял лямки ремней безопасности, из которых мелкая мастерски вылезала каждые пять минут. Сегодня она, однако, была какой-то тихой. Мне, наверное, это показалось, но в глазах ее я прочел жалость. Я думал, что после «должного ухода» меня уже ничем не убьешь, но ошибся. Взгляд неразумной двухгодовалой девочки добил меня окончательно. Теперь от кислой мины я не мог бы отделаться, даже если бы очень захотел.       За городом - это было слишком сильно сказано. Скорее на окраине. Интернат стоял, отнесенный от многоэтажек на километр-полтора, и их очень даже хорошо было видно. Территория у интерната была довольно внушительная, огражденная от остального мира проржавевшей, но целой сеткой. За ней видна была детская площадка, которую давно стоило бы обновить, несколько скамеек у одиноко стоящих деревьев и фасад самого здания. Оно было старое, с широким крыльцом и большим портиком входа. Некогда здание, возможно, было выкрашено в голубой цвет, но теперь стало скорее серо-синим. И скорее больше серым, чем синим. Немногочисленные карнизы, лепнины, пояса, обрамления окон да и сами окна стоило бы давно покрасить. Крыша была скатная, покрытая серыми листами жести. То тут, то там торчали трубы. Здание было не симметричным.       Центральная часть имела три этажа, за ней поднимался корпус в четыре, явно достроенное не так давно, а слева выползала одноэтажная пристройка.       Двор был пуст, ворота открылись автоматически, пропуская машину на территорию интерната. Когда мы выгружались, и я уже сидел в коляске, к нам поспешила администрация. Два человека. Один постарше, другой помладше. Старикашка был одет в серый костюм, седые волосы плохо скрывали проплешину, он был толстым и не особо приятен на вид. Молодой наоборот имел весьма выраженные мягкие черты лица, был одет в черный костюм, и белая рубашка, выглядывающая из-под пиджака, смотрелась, почему-то на нем совершенно неуместно.       Я не особо внимательно слушал, о чем они говорили с отцом. Я смотрел в окно третьего этажа, откуда смотрели на меня. Я видел лишь очертания, и не мог понять, кто это.       Седой отвлек меня приветствием, сказал, что рад видеть нового воспитанника в своем интернате. Так я понял, что он директор. Пока мы шли к зданию, я всматривался в окно на третьем этаже, но никого там уже не было, и я отвел взгляд. Меня вкатили по наклонному пандусу. Делал это человек в черном костюме, отец нес сумку, рюкзак я держал на коленях.       - … В каждом из корпусов есть лифт, - расхваливал свой интернат директор, а я ловил лишь обрывки его фраз.       Что-что, а кувыркаться с лестниц не придется. Если честно, это совершенно не успокаивало. Что-то щебетала мама, наверное, выясняла, как тут работают врачи и что подают на завтрак. Мелкая глядела на меня из-за ее плеча. Человек в черном костюме катил меня вперед и молчал. Я молчал и глядел по сторонам. В вестибюле сидел старикашка-сторож. Впереди была широкая дверь в столовую – я видел ряды столов и скамей. Справа проем на лестницу и пара лифтов. Слева коридор, и еще какой-то проем, куда мы не поехали. В коридоре, выходившим одной стороной на двор, располагались классные комнаты. Это я понял по табличкам на дверях: «Математика», «Физика», «Литература». Из коридора мы попали в небольшой зальчик, у двери с табличкой «Директор», мы остановились.       Я сидел в прилегающей к кабинету директора приемной секретаря и держал на руках мелкую, отчаянно рвущуюся на свободу.       - Прояви уважение! – не выдержал я, когда она снова вывернулась у меня из рук. – Меня ссылают, а ты…       Она снова вывернулась с недовольным визгом, я вздохнул. Я не прислушивался к тому, о чем в кабинете разговаривают родители, директор и человек в черном костюме, чью должность мне пока так и не удалось узнать. Было как-то все равно. Я выпустил мелкую и катался за ней по кабинету, вырывая у нее из рук все, что плохо лежало, и все, до чего она могла дотянуться, не позволял ей карабкаться на стулья диваны и подоконник. В результате я наткнулся на горшок с мини-пальмой и своротил его. Мужчина в черном костюме и мать выскочили из кабинета и уставились на меня осуждающе. Я с чистой совестью свалил беспорядок на мелкую.       Уроки я уже пропустил, обед тоже. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь из здешних воспитанников видел моих родителей, мелкую и то, как они все со мной прощаются. Я ждал не мог дождаться проводов. Они состоялись совсем скоро. Отец сунул мне в карман денег тайком от матери, подмигнул и пожал руку, пожелав мне хорошей учебы. Мать, как я и ожидал, прослезилась, спустила мелкую заботам отца и минут пять обнимала меня и целовала, наказывая звонить мне каждый день. Я полузадушено хрипел, что буду. Про себя же обещал, что не позвоню ни разу. Она и сама с этим справиться, наверное, придется отключать телефон. Хотя нет, решил я, лучше пусть она звонит, чем каждый день сюда мотается. Мелкая, как только поняла, что я с ними не еду, к моему удивлению, разревелась.       Я смотрел в след уезжающей машине и с удивлением отмечал, что это действительно грустно. За всю жизнь я никогда надолго не уезжал из дома. Машина скрылась из виду, директор куда-то исчез, словно его и не было. Со мной остался только мужчина в черном костюме, в руках у него была моя сумка с вещами.       - Что ж, поехали. Уроки совсем скоро кончатся.       Это были первые слова, которые я от него услышал. Он развернул меня и повез обратно в здание. Мы прибыли в его кабинет, и там он продержал меня до конца уроков. Я, наконец, узнал, что он воспитатель шестой и седьмой спален. Всего в интернате было семь на данный момент занятых мальчишеских спален, четыре из которых принадлежали малолеткам от семи до четырнадцати, а три старшим, тем, кому от пятнадцати и до восемнадцати лет. Я попал в последнюю, в седьмую. По словам воспитателя, имя которого я по своей привычке прослушал, там было свободное место. Я слушал объяснения молча, да и мне нечего было сказать.       Когда откуда-то снизу раздался дребезжащий звонок, по лестнице застучали ноги и загромыхали лифты, воспитатель вывез меня из кабинета и куда-то направился. Мимо пробегали, проезжали и прыгали на костылях. Пару раз воспитателя спрашивали: «Куда?», но он шикал на любопытных, и те разбегались. Только один раз сказал кому-то, проходившему мимо: «Седьмая». Я не видел, кому. Не поднимал взгляда от рюкзака на моих коленях. Хлопали двери, кричали голоса. Мы остановились у двери с номером семь. Я сглотнул и попытался придать лицу не такое нервное выражение лица.       Дверь открылась, мы вошли и очутились не в спальне, как мне сначала показалось, а в тамбуре, где стояло несколько шкафов для одежды, несколько тумбочек, валялось куча обуви и откуда вели три двери. Одна была открыта – спальня. Какой-то парень со светлыми волосами, собранными на затылке в хвост, запихивал ноги в ботинки, когда мы зашли. Увидав нас, он явно удивился. Воспитатель кивнул парню, и того снесло в спальню. В одном ботинке и том не зашнурованном. Меня тоже вкатили в комнату, и все ее обитатели уставились на меня, как на редкий музейный экспонат. Даже стало неуютно.       Комната была достаточно большой – напротив двери два окна, занавешенные зеленными не очень чистыми занавесками. В комнате вообще стоило бы прибрать. Слева и справа громоздились двухъярусные кровати, по две на каждой стороне, в просветах между ними – тумбочки, шкафы, столы, стулья и полки. Была там даже доска, на которой мелом были выведены какие-то слова, неразборчивым почерком. На середине комнаты стояли еще две обычных кровати, разделенные столом. На нем был свален всякий хлам. По комнате валялись сумки, книги и прочая ерунда. Я начал разглядывать обитателей седьмой.       В разных углах стояли три коляски, так что, по крайней мере, трое из них были такие же, как я. Одного я вычислил сразу, но только взглянув на него, решил, что больше не буду проводить между нами параллели. На полу под столом на протертом ковре сидел… гном. По-другому я не смог бы назвать этого человека. У него была большая голова, почти отсутствовала шея, руки были слишком длинны для столь короткого торса. Ноги… От двух коротких отростков стразу росли ступни. Непонятно, как он такой может взбираться на коляску, он был меньше ее. Одет гномик был в ярко-красную кофту и зеленую жилетку, салатового оттенка. Это так резало глаза, что я отвернулся. По крайней мере, я попытался заставить себя думать, что отвернулся из-за столь неприятного сочетания цветов, а не из-за самого карлика. За столом, под которым сидел гном, и на котором кипел электрический чайник, стоял еще один паренек. Огненно рыжий, весь в веснушках, губы такие красные, будто бы он их помадой красит. До моего появления он явно рылся в ящиках, извлекая кружки. Каких-то ни было отклонений в нем я не увидел.       На подоконнике, разгоняя дым руками и спешно пряча пепельницу за спину, сидел еще один парень, смуглый, черноволосый, с черными глазами, и одет он тоже был во все черное и предположительно в кожаное. Я уставился на его носки, потому что они-то, портя образ, были как раз белые. Впрочем, белые они были скорее дней пять назад, а сейчас скорее были серого оттенка. Наблюдая за ним, я заметил, что на каждой из его рук всего по два пальца.       Второго не ходячего заметить было просто. На нижней кровати сева сидел, облокотившись о подушку, внушительных размеров и мускулатуры парень. Одет он был в безрукавку, и его бицепсы – первое, что бросалось в глаза любому, кто его видел, но я все равно обратил внимание на то, что ниже колен его брюки висят. У меня холодок пробежал по коже. Я знал, с кем мне придется учиться, но все равно ожидал чего-то другого. Что все они будут целыми, а не как этот парень, или гном под столом, или тот, что до моего прихода рылся в шкафу, а теперь замер, и мне отлично было видно, что кисти рук у него пластмассовые. Тот, кого мы встретили только въезжая в седьмую, сидел на стуле слева от меня. Я, еще когда в первый раз его увидел, заметил, что он в какой-то неправильный, но в потемках тамбура не мог рассмотреть, что же является этой неправильностью. Теперь его худоба бросалась в глаза. Напоминал он скелет, на который натянули кожу, а мышц, казалось, у него не было вовсе. Я задумался о его стадии анорексии. Голубые глаза были выпучены в мою сторону.       С верхней полки кровати на меня близоруко щурились. Очки на парне были пятисантиметровой толщины, но мне почему-то казалось, что даже в них он меня не видит. Позади нас раздался звук хлопающей двери. Я обернулся. С пола на нас таращился еще один не ходячий. Видимо, он только что выполз из душевой, поскольку волосы у него были мокрыми, а на худых и голых плечах болталось полотенце. Он был как я – ноги есть, худые, какие-то синие, но ходить на них было просто невозможно. Воспитатель нервно дернул головой, и парень резво прополз мимо нас, собирая собой всю грязь, и быстро взобрался на левую центральную кровать. Больше никого не было.       - Ваш новый сосед, - сказал воспитатель и представил меня всем слушающим.       - И года не прошло, - отозвался с подоконника двупалый.       Я удивился. О моем поступлении в эту школу было известно еще неделю назад. Неужели их за это время никто не потрудился предупредить?       - Освободите кто-нибудь нижнюю кровать, - продолжал воспитатель. – В общем, вы и так все знаете. Всего хорошего. И он ушел, оставив меня с ними. Когда за ним закрылась дверь, поднялся гвалт, все повскакали со своих мест. Я даже испугался. К моему великому удивлению, первым ко мне подскочил тот самый гном. С его ростом и промоциями это было вершиной мастерства – передвигаться так резво. Он схватил меня за штанины и мигом оказался у меня на коленях. Я даже опешил от неожиданности.       - Нам уже пол года новичка обещают, - сообщил он, хватая и тряся мою руку. – Мы уж и отчаялись дождаться. Я удивленно помалкивал.       - Не пугай человека, Мелкий, - сказал двупалый, подходя к нам. Он снял с меня гнома и усадил в кресло, которое подкатил рыжий.       - Домашний? – спросил накаченный, глядя на меня. Меня передернуло от этого слова, сложилось такое ощущение, будто бы я был щенком или котенком. Это слово так издевательски прозвучало в его исполнении, а кривая усмешка только придала ему гадкости. Меня вдруг осенило, что тут учатся не только те, у кого есть родители, готовые забрать тебя в любой момент, но и те, у кого другого дома и другой семьи не было. Безногий, коротышка и безрукий, который так резво дернулся со всеми в мою сторону, что на его пластмассовой кисти осталась висеть чья-то майка, явно относились к таковым. О других нельзя было сказать точно.       - А то! – кричал Мелкий, катаясь вокруг меня. – Смотрите какая коляска! Новая модель, небось!       Я поборол желание пробормотать, что моему креслу уже шесть лет. По сравнению с транспортом Мелкого, моя коляска выглядела новенькой и навороченной.       Пластмассовая рука треснула меня по спине, чуть не вышибив из меня дух. Передо мной начали извиняться и клясться, что это произошло случайно.       - Очень сложно контролировать силу удара, - безрукий говорил, и глаза его наполнялись слезами. – Они у меня не так давно, - к концу он уже ревел. Я ошарашено глядел на него, не понимая причину его рыданий. Приблизился рыжий, сунул мне кружку с чаем (он один не бросился ко мне, когда вышел воспитатель) и, похлопывая рыдающего по спине, увел его в сторону. Я обжигал пальцы о горячую кружку и продолжал находиться в центре всеобщего внимания. Если честно, мне было не понятно, почему меня встречают с таким восторгом. - Не обращай внимания, - сказал мне тот, что недавно вылез из ванной. Тощий уже помог ему влезть в джинсы, так что сидел он передо мной уже одетый. – Он часто так, вскоре привыкнешь. Ас, - он протянул мне руку.       - Что? – переспросил я, глядя на него сверху вниз. Удивительное чувство, особенно если привык, что на тебя смотрят сверху. В коляску свою он так и не влез, ползал себе по полу.       - Кличка такая, - пояснил он. – Тут у всех так.       Я спохватился и пожал его протянутую руку, поняв, что ему, возможно, неудобно сидеть так, с протянутой рукой.       Кличка. Мне никогда не нравились клички. Их у меня было очень много. И «калека» среди них звучало лучше всех остальных. Мне стало неприятно узнать, что мне дадут кличку, как делали это ребята во дворе моего дома. Но теперь я был среди таких же, как и я сам, может быть, это на что-то повлияет?       «Ас» звучало внушительно, и, глядя на то, как он резво передвигается без помощи коляски, я понял, за что его так прозвали. С кровати свалился близорукий. Видимо он часто падал – под его кроватью уже был постелен матрас. С квохтаньем его бросились поднимать и отряхивать, а он щурился и все спрашивал, не разбились ли очки.       - Уже и в них-то ничего не видит, а все беспокоится, - фыркнул качек, подпрыгивая ко мне. Ноги его слушались, и мне кажется, будь у него протезы, он мог бы ходить. – Я Вол.       Я сравнил его размеры с соответствующим животным и решил, что кличка у него весьма подходящая. Ему я тоже пожал руку. Уж не знаю, была ли у него такая крепкая хватка или он специально сдавил мне руку в своих тисках. Я постарался не морщиться и продолжать глупо улыбаться. Он упрыгал, а Ас поспешил меня проинформировать:       - Не очень-то ты ему понравился.       - Ну хоть кому-то, - сказал я. – А то все как-то подозрительно рады.       Ас расплылся в улыбке:       - Позже поймешь, - пообещал он и тоже уполз.       Двупалый снова залез на окно, зажег новую сигарету и уже с подоконника наблюдал за копошением в комнате. Я подкатил к столу и оставил недопитый чай там. Шла дележка нижней кровати, которая должна была теперь стать моей. Не ходячие в этом участия не принимали. Решали переселять ли безрукого или тощего. Не знаю, в чем состояла проблема, но влезать наверх никому не хотелось. В результате тощий побросал чье-то одеяло, подушку и простыню на верхнюю койку, оставив мне тощий матрас, и свалил, как собирался еще до моего появления. Я задумался над тем, где взять все то, что недоставало, но беспокоился зря. Я и не заметил, что пока я разговаривал с Асом и Волом, Мелкий и рыжий куда-то делись. Вернулись они с одеялом, бельем и подушкой, которая полетела в меня, чуть не опрокинув вместе с креслом. У Мелкого было своеобразное чувство юмора.       Мне не дали времени ни разобрать вещи, ни отдохнуть, ни даже перевести дыхание. Мелкий врезался в меня на своей коляске и увез на экскурсию, как он выразился. За нами увязался безрукий, прозванный в народе Крючком. Наверное, из-за его пластмассовых кистей, к которым цеплялось все, что только могло. По секрету Мелкий мне сообщил, что Крючка раньше называли Плаксой, но он постоянно ревел, считая, что его дразнят.       - Думаешь, он такой безобидный? – спросил Мелкий, который выглядел еще более безобидным, чем Крючок. – Никогда не оставляй на виду острых предметов. Он весьма чувствителен и до истерик его лучше не доводить.        Я поежился, поняв смысл сказанных им слов. Теперь у меня был и неуравновешенный сосед по комнате, который спал совсем рядом со мной. Вскоре он нас догнал уже в коридоре, и Мелкий больше тему его личности не затрагивал. Первым делом он повез мне я в шестую спальню. Знакомиться. С ней у седьмой был общий воспитатель и стенка, отделяющая их туалет от нашего душа. В остальном, как я понял, она считалась другим миром. Перед тем, как войти, Мелкий постучался, выждал пару секунд и ворвался внутрь. По размерам шестая была точно такой же, как и седьмая, только обстановка различалась. Комнату в шестой делили пополам шкафы, столы и тумбочки. На одной части комнаты стояли две двухъярусные и одна обычная кровать, и на другой. Причем одна из этих сторон имела преувеличенно траурный вид – она была какой-то через чур черной, то тут, то там пестрели изображение пентаграмм и прочих сомнительного вида магических картинок, а уж сколько там висело различных «амулетов», скажем так, и связок всевозможных растений, было не сосчитать. Другая часть была вполне себе обычной. Мне даже показалось, что потому-то ее и поделили на две части, чтобы «чокнутые» не особо контактировали с нормальными. Комната из-за этого разделения на две части казалось через чур загроможденной, но в шестой был только один не ходячий, да и тот прыгал на костылях, а не ездил в коляске, так как ноги его слушались.       В шестой Мелкий сразу наткнулся на тумбочку и свалил ее, не заметив этого, принялся кататься туда-сюда и сообщать всем, кто готов был слушать, что в седьмой пополнение.       - Это тумбочка Смерти, Мелкий, - сказал ему кто-то, сидящий на «черной» стороне комнаты. Он был тощ не хуже того парня, которого мы с воспитателем встретили, только появившись в седьмой. Волосы у него были длинные до плеч и на удивление светлые, чуть ли не пепельного оттенка, и я понял, что он альбинос. Он сидел на черном одеяле, на котором красной нитью была вышита шестиконечная звезда, скрестив по-турецки ноги, и что-то курил. И что-то мне подсказывало, что это не просто сигарета.       - Скажи ему, Дух, пусть пришлет счет на мое имя, - парировал Мелкий и тут же спросил: - А где он, кстати? Я вот хотел его с новичком познакомить. Кто знает, может быть, наш новенький приноровиться к вашим собраниям? Интересно, к каким-таким собраниям я должен был во что бы то ни стало приноравливаться?       - Ты так говоришь, - медленно, не открывая глаз, проговорил парень, которого Мелкий назвал Духом, - словно ты сам не ходишь на эти собрания.       - Так я же давно говорил, - подмигнул Мелкий, - я просто наблюдатель.       - Тогда пронаблюдай, пожалуйста, за вашим Крючком, - посоветовал Дух.       Я не знаю, что имел он в виду, говоря так, но в следующее мгновение зашедший за нами в комнату Крючок споткнулся о свороченную тумбочку и упал. Видя, как он расстроено хлопает длинными ресницами, а на полу в непосредственной близости от него лежит выпавшая все из той же тумбочки бритва, я осторожно подъехал поближе, помня пояснения Мелкого.       - Ничего, - сказал я, - со всеми бывает. Это я ее тебе загораживал, - и протянул ему руку, чтобы помочь встать. Сделал я это явно зря. Он глазел на мою ладонь, и губы его дрожали. Я поспешно убрал руку и загородил бритву колесом.       Крючка мы оставили шестой на успокоение, а сами поспешили скрыться. Я думал, Мелкий завезет меня в другие спальни, но этого он делать не стал, а отвез в комнату отдыха. Скорее, это был холл, откуда начинался коридор спален. Он был заставлен диваном, креслами, тумбочками и столами, а на стене висел телевизор, который был включен, но который никто не смотрел. Из объяснений Мелкого я понял, что комната отдыха в разное время принадлежит разным клубам. Он так и сказал, клубам. В среду вечером тут играют в карты, после уроков в пятницу собирается общество поэтов. В ночь с субботы на воскресенье тут вообще лучше не появляться, поскольку экзорцисты ловят привидений и вызывают демонов. Я сначала было подумал, что Мелкий шутит, и посмеялся, но он весьма серьезно сообщил:       - Смеешься? Ну смейся, смейся.       Мне стало не по себе, и я стер улыбку со своего лица. Вместо этого начал спрашивать:       - И какая кличка будет у меня?       - Откуда мне знать? – удивился Мелкий. – Думаешь, приехал, все собрались, посовещались, дали тебе возможность выбирать, и все, готово? Пройдет пара дней, тебя и наречет кто-нибудь, а пока ты просто Новичок. Не больше.       Я скис. Одно дело зваться Асом или Волом, другое просто Новичком. Однако, это было лучше, чем Мелкий. Хотя кличка и соответствовала действительности. Мелкий начал перечислять мне обитателей седьмой.       - Крючка, Аса и Вола ты знаешь, - сказал он. – Меня тоже, представляться не буду. Очкарика зовем Кротом, и, боюсь, зрение у него еще хуже, чем у представителя этих землеройных. Немого зовут Рыбой.       Я не сразу понял, о ком идет речь, а когда догадался, то переспросил:       - Рыжий?       - Ну да, - кивнул Мелкий. – Не вздумай его ни о чем спрашивать, он этого не любит.       - Почему? – не понял я.       - Потому что не сможет ответить, глупец! – Сказав это, Мелкий продолжил перечисление: - Кто такой Скелет, объяснять, думаю, не нужно.       Я покачал головой. Это было понятно.       - Черного Крючок с Кротом называют вожаком и на любое телодвижение спрашивают у него разрешения.       - А он вожак? – спросил я, подозревая, что речь идет о двупалом.       Мелкий пожал плечами. Из-за отсутствия шеи это выглядело весьма странно.       - Никто его не провозглашал, сам он не выдвигал своей кандидатуры, - ответил он. – Но Крючок с Кротом его боготворят. Можешь присоединиться к ним, никто тебе слова не скажет.       Я промолчал, а потом меня осенило:       - Вас было восемь в комнате, но кроватей было занято девять.       - Сегодня четверг, - заявил Мелкий, будто бы от этого мне становилось понятно. – В актовом зале репетирует оркестр. Гобой сейчас там.       Так моим соседом стал еще музыкант.       Мелкий таскал меня по всему интернату. Показал мне, где столовая, хотя я это и так знал, представлял меня всем своим друзьям. А друзей у него было много. Не во всех воспитанниках я замечал какие-то недостатки. Они выглядели вполне здоровыми, и непонятно было, что они делают в интернате для детей с ограниченными возможностями. Мы заглянули в каждый класс и познакомились со всеми учителями, которых встретили. У них тоже были клички, но они о них не знали.       Мне объяснили, что трехэтажный корпус отдан под классы. Первый этаж четырехэтажного корпуса был отдан под спортзал, актовый зал, библиотеку и мастерские. На втором располагались спальни мальчиков. На третьем девочек. Ходить к ним было нельзя и невозможно. К ним вела их собственная лестница, а на нашей третий этаж был закрыт на замок. Четвертый был этаж воспитателей.       Одноэтажная пристройка была лазаретом и больницей. Туда мы не поехали. Мелкий таскал меня с собой до самого ужина, и я уже успел устать, проголодаться и сойти с ума. В моей голове смешались лица и клички. Мне нужна была передышка. На ужин подали звонок, и Мелкий, как метеор, понесся в столовую. Когда мы туда ворвались, а никак по-другому способ передвижения Мелкого назвать было нельзя, вся спальня была уже там. Каждой спальне отводился отдельный стол. Я познакомился с Гобоем. Он был из тех самых нормальных в этом интернате. На столе перед ним лежал чехол с инструментом. Он пожал мне руку. Гобой, а не инструмент.       Больше всего шумели малыши, старшие на них внимания не обращали, перепоручая все нянечкам.       Большие проблемы с обедом были у Крючка. Зажимы в его пластмассовых руках постоянно расшатывались, и ложка падала в тарелку, обдавая Крючка каплями жира. Похныкав и поискав отобранный у него нож, он позволил Черному себя накормить. Вожак, он и есть вожак. Со столов девушек на меня косились, с пятого мальчишеского тоже, ведь будь я на год младше, меня отправили бы туда.       После ужина все вернулись в спальню. Я начал собирать свою кровать. Крючок мне помогал – держал подушку – и выглядел очень довольным.